— Тебе сегодня отец ни о чем не сказал? — спросил Сулейман.
— Ды мы и не виделись. Вчера я приехала — он спал. А утром я проснулась — он уже ушел на работу…
— Тогда слушай. И ничему не удивляйся. И не переспрашивай: если собьюсь — придется все начинать сначала.
Сулейман глубоко вздохнул, словно пловец на высоком трамплине; потер ладони рук, будто собирался выйти на борцовский ковер.
— Позавчера несчастнее меня не было на земле человека! Три дня мы не виделись, и я уже решил: ты не хочешь со мной встречаться. Поплелся после смены в общежитие, решил ребятам ужин приготовить. Включил плитку — и вдруг свет погас. По всему дому! Взял у коменданта старую медную лампу, вытер стекло, зажег фитиль и тут увидел: в дверях комнаты стоит какой-то старик…
— В белой чалме?
— Нет. В старой суконной черкеске с газырями и в папахе.
— И он тебе сказал: «Слушаю и повинуюсь!»
— Клянусь тобой! А дороже тебя нет у меня никого на свете!
— Это правда?
— О старике, который оказался дядей?
— Нет, обо мне.
— Правда, Марьям, сущая правда! — Сулейман поднес руку к груди, готовый вытянуть из нее сердце вместе с жилами.
— Хорошо, Сулейман, рассказывай, что произошло дальше.
— Этот человек назвал меня по имени и спросил: «Ты что же, сынок, не узнаешь меня?» Нет, никак не вспомню, кто этот седоусый. А он вздохнул, потрепал меня по волосам и сказал: «Какие печальные времена настали! Племянник родного дядю не узнает!» Мне показалось, даже слезу смахнул, — а может, от лампы копоть в глаз попала. Жаль стало старика, такой приветливый, смотрит с участием. Подумал я: ничего не потеряю, если признаю своим родственнлком. Хуже, чем было, — не будет, пусть хоть старик утешится. Попросил извинения за то, что сразу не признал, тем более лампа принялась коптить снова, как будто и вправду джинн оттуда должен вылезти. Но тут снова загорелся свет. Я пригласил старика раздеться и поужинать с нами. А он мне сказал: «Одевайся! Пойдем!» Спрашиваю, куда?
— Он что, повел тебя к нам? — снова не вытерпела Марьям.
— У твоего отца мы позже побывали. А сначала дядюшка пригласил посидеть в кафе «Лезгинка». Пока ждали заказ, он обо всем меня расспросил. Веришь, Марьям, удивительный старик. Так сумел к себе расположить, что я не скрыл ни горя, ни нашей любви. Мне показалось, что дядя обо всем если не знает, то догадывается. И так горячо сочувствовал, что я подумал: если даже все кончится, как было, все равно душе облегчение. И вдруг старик положил шампур на тарелку и объявил: «Быть того не может, чтобы моему племяннику отказали! Да я за тебя засватаю самую достойную дочь самого уважаемого человека!» Я ему откровенно возразил: нет для меня достойнее Марьям. И отец ее для меня — самый уважаемый!..
— А он что?
— Сразу согласился с моим мнением. Успокоил: все будет, как пожелаю. Зачем, говорит, племяннику такой дядя, если он не в силах устроить его судьбу? Так и сказал. Только просил в детали не вдаваться, лучше он с твоим отцом поначалу поговорит отдельно.
— А ты что?
— Согласился. По дороге к твоему дому сомневался: верить, не верить? А уж когда дядя меня представил почтенному Вагабу, а тот заявил: нечего, мол, откладывать на завтра то, что можно испечь сегодня, — мне так стало светло, радостно. Неужели тебе отец ни слова не сказал?
— Я избегаю его, — потупилась Марьям. Теперь она очень жалела о своем письме. Не надо было жаловаться на родного отца, тем более что все так славно обернулось.
— Зря ты так…
— Что зря? — вспыхнула Марьям.
— Твой отец встретил меня доброй улыбкой. Подмигнул дяде, а потом сказал: «Почему ж ты, мошенник, — это он ко мне так обратился, — сразу не признался, что ты племянник самого Кичи-Калайчи?! Вы к нам по-хорошему, и мы к вам — с дорогой душой! Будем готовиться к свадьбе!» Вот теперь можешь перебивать и спрашивать, но, по-моему, и так все ясно, хотя и удивительно как в сказке.
— То-то моя мать сегодня была такая радостная, кружилась вокруг меня, закормила сладостями и все приговаривала: «Ешь, доченька, не смей худеть! Все будет по-твоему!»
— Вот видишь, прав я был! — обнял Сулейман девушку за плечи. Но Марьям вырвалась из рук парня.
— Ничего пока не вижу. Все так неправдоподобно…
— Опять не веришь? Какая же ты мнительная! Ну вот, снова между бровями две бороздки: одна от подозрения, другая — от печали. Моей жене не идет быть нахмуренной!
— Я еще не твоя жена!
— Сегодня нет, а вот… — Сулейман подхватил Марьям на руки, прыгнул через кювет и закружился со своей легкой ношей по асфальту автострады. А водители, сбавляя скорость, кричали счастливчику:
— Эй, парень, осторожнее! Уронишь — разобьется, и не склеишь!
— Правильно, парень, любовь надо на руках носить, а на голову она сама сядет!
— Отпусти! Люди же смотрят, отпусти немедленно! — отбивалась Марьям.
— Пусть смотрят! Да здравствуют люди! — разошелся Сулейман. — Эй! Такси-и! Сюда, сюда! — Распахнул дверцу остановившейся голубой «Волги» и попросил водителя: — В город, дорогой! В самый центр!
Глава четвертая
1
В самом центре города под современным стеклянным куполом шумит морской прибой. В ровном гуле голосов то накатит, то схлынет чей-то звонкий голос зычный окрик, скрежет тормозов, прощальный клич разжиревшего индюка, воркующее квохтание обреченных кур. Новый современный колхозный рынок с широкими прилавками и фонтанчиками, лотками из нержавеющей стали и белоснежными плитками кафеля — какое это удобство для хозяек, вечно спешащих и, наверное, поэтому всюду опаздывающих.
Особенно богат южный рынок осенью, когда на прилавках можно увидеть все, что уродилось на земле равнинной и подоспело в горах. Чем ближе к торговым рядам, тем отчетливее слышны голоса продавцов из разных районов края. Каждый со своим акцентом, на свой манер расхваливает товар:
— Эгей! Кому картошка, акушинская, отборная! Лучшей нету в мире!
— А вот лук, лук харахинский! Кровь очищает, давление снижает. Зачем фуросемид-таблеткн глотать, когда такой лук имеешь!
— Аа-арбузы! Ка-ааму арбузы астраханские, наливные! Хочешь самые любимые, ногайские? Под ножом — лопаются, во рту тают, даже корка — и та медовая! Глаз радуют, печень исцеляют! Аа-арбузы! Лучший десерт к праздничному столу! Перед получкой выручает, обед заменяет, половина на ужин остается!
— Ах, дыни-дыни-дыни! Солнечный сорт — «Колхозница»! Год пролежит — не скиснет! А вот «Дочь колхозницы»: яркая, сладкая!
— Виноград! Кумторкалинский! Эгей, кому кумторкалинский черный виноград, с которым поэты любят сравнивать глаза губденских красавиц!.. Подходи, налетай!
— Па-акупайте виноград! Лично вывел лучший сорт в одно зернышко! Название не придумал, пробуйте и подскажите!
Рядом с виноградарем-селекционером на высоком табурете уселась старушка в темном платке. Приоткрывая белоснежную марлю, она расхваливает свой товар в двух огромных корзинах:
— Пробуйте персики! Сочные, нежные, как щечки молодой горянки, на которую даже муха мужского пола не села!
— «Дамские пальчики» не желаете? Одна горсть — на всю вазу!
— «Изабелла»-виноград! Сытость! Сладость! Аромат!
Играет, переливается голосами, красками, пьянит запахами бойкая, веселая торговля. Горянки прячут выручку в чулки, горцы — заталкивают в нагрудные карманы. Кто расторговался — подбивает компанию и заказывает такси. Их места за прилавками занимают новые продавцы со свежим товаром и новым запасом объявлений:
— Смородина черная! На вкус красная!
— Кру-у-у-жовник свадебный! «Черный негус», кто желает?
— Инжир! Инжир! Лучшее варенье — из белого инжира! Растет только у нас! В этом году почти не рос — зима суровая! Сколько стоит? Не дороже денег! Возьмете оптом — уступлю!
— Сколько-сколько? А прейскурант у ворот видели? Или вас это не касается?
— Не хотите? Покупайте у тех, кто эти цены пишет!
— Э, уважаемый! Прежде чем бросить камень в собаку, вспомните о хозяине!
— Па-а-аберегись! — зычно предупреждает водитель автокара и разводит по сторонам продавца инжира и возмущенного покупателя, виноватых поровну: один — в том что дорого просит, другой — дешево дает.
2
Сегодня и в мясном ряду выбор отменный: цыплята, не какие-нибудь синтетические, из морозилки, а парные, на заре этого дня бегавшие веселыми ногами в курятнике; рядом дебелые индюшки табасаранские, кизлярские гуси с коралловыми лапами. Направо — зайцы атли-буюнские, на крюке раскачивается туша кайтагского кабана. Баранина на лотках, разрубленная и целиком, только что из холодильника…
Сам почтенный Кичи-Калайчи прошелся сегодня по ряду, выбрал двух куропаток. Отдаст их студенткам-квартиранткам, пусть приготовят добрый обед.
Довольный покупкой, старик неспешно проходит по рядам. Справа и слева слышны призывы:
— Есть хорошая таранка! Кому к пиву, кому так пососать!
— Кому сазан-жирный? Налетай!
— Что-о? Покажи! Ха-а-рош, гусь!..
— Одень очки, гражданин! Сазан — не птица, сазан рыба!
— Складывай рыбу, пройдем в дирекцию, там проверят, что ты сам за птица, если торгуешь в запрещенное время браконьерской рыбой!
— Осетрину надо?
— Где? Сколько просишь?
— Шутка! А что, пошутить нельзя?
— Икры хочешь?
— Не хочу!
— Почему?
— Прошлый раз купил вместе с бидоном. Оказалось, икры — только пленка сверху, а под ней селедка рубленая…
— Базар — такой университет: если не выручит, так выучит!
— Налетай, хватай тарань! Пиво без тарани — что алименты без ребенка! Тарань, тарань, пока не разобрались, кто кого!
Кончились рыбные ряды, потянулись молочные, хотя здесь никто не продает молоко, зато в большом выборе сочный творог, густенная сметана, круги целебной брынзы, приготовленной из молока овец с альпийских пастбищ. Нежно-острая, питательная, ароматная брынза, только вот цена кусается, как лучший пес чабана,
— Э, товарищ! Попробуй, а потом говори: «Из любого овечьего молока!» Каждый горец отличит, из любого или особого! Сколько вам, бабушка? Полкило брынзы? Один момент. Не хлопочите с бумагой — свой товар я продаю в полиэтиленовой таре: сохраняет сок и свежесть. Благодарю за покупку! Кто следующий?..
Кичи-Калайчи не спеша обходит ряды. Все-таки хорош рынок, богата дарами горская осень, да умножится все это в новом году! От добра и люди добреют, впрочем, история бед народных знает примеры и черствости имущих, и щедрости бедняков, отдающих последнее. Ах, если б люди знали чувство меры! Не зря говорят индийские йоги: кому полезно подтянуть пояс, а кому и позволительно живот отпустить!
Пытливо разглядывая, чутко прислушиваясь, обходит рынок Кичи-Калайчи. И не потому, что редко приходится бывать здесь; сегодня тоже не одна покупка тому причиной, просто Кичи-Калайчи в этой сутолоке обдумывает предстоящий разговор с директором рынка.
3
Раньше контора дирекции была у главного входа, а теперь, после реконструкции, ее перенесли к новым воротам, куда заезжают крытые фургоны, чтобы отгрузить продукты в подвал-холодильник.
Пробираясь через рынок, Кичи-Калайчи повстречал двоих знакомых. Белоусый сам его окликнул:
— Куда торопишься, Кичи, купи у меня джураби, скоро зима, ноги надо в тепле держать.
— Спасибо, девочки-студентки уже связали мне две пары.
— Что они понимают в этом деле? Вот моя старуха вяжет — загляденье! Пятка двойная, шерсть крученая, сносу нет! Вспомнишь мои слова — поздно будет!
Второго, молодого адвоката Дибира старый садовник сразу не приметил, а когда узнал в лицо — удивился. Всегда наглаженный, начищенный, сегодня адвокат толкался среди покупателей винограда с видом безработного сезонника, которому еще три дня назад надо было побриться, да заодно и костюм почистить.
Приложив палец к заросшему подбородку, адвокат дал понять Кичи, чтобы тот не произносил его имени; пройдя несколько шагов, он оглянулся и кивнул головой, приглашая старика за собой.
Кичи-Калайчи пожал плечами, но исполнил просьбу адвоката. Зайдя под козырек старой палатки, предназначенной на снос, адвокат сдернул с головы пыльную кепку и вытер лицо белоснежным платком. Но, поздоровавшись с Кичи-Калайчи, он продолжал кого-то искать глазами.
— Виноград в этом году удался, Дибир Махмудович. Очень богатый урожай… — с общего вступления начал разговор Кичи-Калайчи.
— Ничего не могу сказать определенного. Не пробовал, — суховато подал реплику адвокат, брезгливо оглядывая свои нечищенные ботинки. — Затянулось одно дело…
— Опять наследникам разъясняешь?
— В том-то и дело, что от разъяснения вот уже месяц, как перешел к другим делам. Не столько разъяснять приходится, сколько вязать.
― Мужское ли дело вязать? Что вяжете?
— Не что, а кого. Беру подписку о невыезде, заключаю под стражу.
— Странные обязанности для адвоката.
— Адвокатом я был, как говорится по-немецки, плюсквамперфектум — в давно прошедшем времени, а с июля приказом назначен и. о. старшего следователя, пока тот сдает экзамены в академию. А сейчас расследую одно удивительное дело. Помните весельчака Джамала?
— Кто же его не знает? То заткнет соседкин дымоход листьями кукурузы, то распустит слух, что его племянник-космонавт полетит на Луну или там на Венеру.
— Весь аул взбулгачил, дизельный мужик! Уже и детей вырастил, и жену успел схоронить, а все неймется человеку… Впрочем, ведь у каждого из нас есть свои страстишки или, как теперь принято говорить, хобби. Признайтесь, почтенный Кичи-Калайчи, и у вас есть увлеченье?
Старик подобрался. Неужели Дибир догадался, какая «идея» заполонила садовника?
Солдаты знают: хочешь избежать поражения — атакуй первым!
— А у вас, Дибир Махмудович, какое хобби? — простодушно, вопросом на вопрос, сделал выпад бывалый рубака.
— У меня? — адвокат заалел от края папахи до воротничка несвежей рубахи. — Ну конечно же, есть и у меня хобби! Вы даже не представляете, какую богатейшую коллекцию камней, да, да, камешков с пляжей Черного моря привез я из отпуска! Камень-лапоть и камень-телевизор; лицо врубелевского Демона и профиль неутешной вдовы Грибоедова; камень с изображением якутской юрты и Саянских гор. Но совершенно уникальный экземпляр — это изображение планеты Марс со спутниками: Фобос и Деймос…
Когда Кичи-Калайчи уже совсем было уверился, что угроза контратаки миновала, Дибир резко сменил тему разговора:
— Говорят, что все садовники — большие шутники. Возможно, возможно… Но послушайте, что придумал шофер Джамал! Явился на поле, где женщины убирали кукурузу, и не с утра, как обещал, а чуть ли не после обеда! Вы наших горянок знаете: как начнут стричь-брить язычком — живого места не оставят. Бобылка Айшат вообще после случая с дымоходом давно зуб точила на Джамала. А тот не растерялся и объявил: «Заткните свой фонтан красноречия! Я, может, вообще последний день за баранкой сижу». — «Что, наследство получил?» — подкусила Айшат. «Пхэ! Трудовые скопил! Не верите? Смотрите!» И выдернул из-под подкладки папахи затрепанную сберкнижку, где черным по белому, почерком Бусрав-Саида, записана сумма вклада: пятнадцать тысяч! У Айшат даже шаль с головы скатилась. А вечером в каждом доме начался скандал: жены стали мужей пилить и строгать: вот, мол, не зря родные отговаривали выходить за нищего! Кое-кто до боя посуды дошел. Участковый заинтересовался вкладом Джамала — тот наотрез отказался указать источник накоплений. Пригласили шофера в прокуратуру — не идет! Пришлось мне выехать на место. И только тогда Джамал и признался: один знакомый гравер приписал ему к пятнадцати рублям еще три ноля. И подписался за Бусрав-Саида, да так умело, что даже специ-графологи не могут отличить правду от подлога!
— Шутник-художник! — усмехнулся Кичи-Калайчи. — Из кубачинцев?