Джонатан Литэм
© 2013 by Jonathan Lethem
© Т. Азаркович, перевод на русский язык, 2015
© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2015
© ООО “Издательство АСТ”, 2015
Издательство CORPUS ®
* * *
Часть первая
Районофобия
Глава 1
Два судилища
Да уж, бедняга Сол. Все еще по уши в параноидальном навозе.
Роза принялась разливать кофе компании этих смельчаков, которые пришли заявить, что она выбрала себе не того негра. Они заговорили, и ей, пожалуй, следовало прислушаться к их вердикту. Решено было не доводить дело до исключения из партийных рядов, однако Роза отныне лишалась привилегии секретарствовать на встречах с профсоюзными чиновниками, включая профсоюз на ее собственном рабочем месте, в “Риалз Рэдиш-н-Пикл”. Значит, у нее отнимают последние партийные обязанности. Там, в “Риалз”, Роза с наслаждением несла почетную службу в полной ужаса тишине, пока ее неуклюжие товарищи запугивали рабочих, чьи трудовые будни, чья сплоченность, рождавшаяся, когда они стояли бок о бок, погрузив руки по локоть в чаны с холодным рассолом, и посрамляли любые абстрактные рассуждения этих позеров-организаторов, которые, напялив аккуратные подтяжки и штаны из шотландки без единой складочки, просто не понимали, что выглядят в этих шутовских костюмах пролетариев глупее некуда, будто вырядились на Хэллоуин.
Да кто они вообще такие – эти люди, заявившиеся к ней в квартиру? Пусть катятся ко всем чертям!
И все же привычная Розина ярость была несоразмерна случаю. Шайка этих моральных бандитов, рассевшихся у нее на кухне, включая Иглина, словно уплыла куда-то вдаль, и голоса их притихли. Всё разворачивалось словно по готовому сценарию, и казалось, это происходит не с ней, а с кем-то другим. Одноактная пьеса, достойная театральной труппы социалистов из Саннисайд-Гарденз, поставленная прямо на Розиной кухне. Главную роль исполняло тело Розы – ведь шла речь о поведении этого самого тела, – но не более того. Душа – если только в ее теле еще оставалась душа – здесь не участвовала.
* * *
Эта пепельница была настоящим фетишем: продолговатая глыба гладко отполированного черного гранита, такая тяжелая, что ею можно было бы остановить вращение двери на шарнирных петлях или проломить человеческий череп. Когда пепельница в очередной раз переполнялась окурками “Пэлл-Мэлл”, ее приходилось поднимать двумя руками, чтобы донести до кухни Альмы Циммер и опрокинуть в мусорное ведро. А потом – мыть над раковиной, потому что Альма, Розина несговорчивая свекровь, ясно давала понять, что желает видеть пепельницу идеально чистой, – пускай даже об ее сверкающее дно немедленно раздавят новые окурки товарищи Альберта. Подумать только: для такой увесистой штуковины нашлось место в багаже при бегстве из Любека! А вот Альма нашла-таки для нее место. Как знать, кто поднимал эти чемоданы, у кого болели запястья от этой тяжести и завернутых в бумагу чашек и блюдец мейсенского фарфора? Уж точно не у самой Альмы. Наверное, багаж тащили носильщики, а когда носильщика не находилось, то брат Альмы, Лукас, или сын Альмы, Альберт. Альберт Циммер, Розин будущий муж – богатый еврей, возомнивший себя немцем и не желавший расставаться со своим заблуждением даже на фоне нацистских маршей.
И кто знает, какие иные сокровища оказались брошены там из-за того, что выбор пал именно на эти предметы? Пепельница, сувенир с банковского стола покойного мужа Альмы, был увесистым обломком германской реальности, привезенный сюда, вопреки всем нелепым препятствиям, как доказательство того, что нынешнее окружение Альмы лишено всякой реальности. Окружением этим были Бродвей и Девяносто вторая улица, меблированные комнаты “Никербокер”. Однокомнатная квартирка на этом острове Манхэттен, где были нарочито выставлены напоказ остальные спасенные предметы, помимо пепельницы: половина фарфорового сервиза, парочка памятных фотографий в рамках (запечатлевших Альму с родственниками на фоне Альп – такие вот снимки Роза вполне могла расценить как нацистские реликвии), занавески из венского кружева. Это помещение больше походило не на жилую квартиру, а на памятник, воздвигнутый прежней, брошенной жизни. Два окна, выходившие на Бродвей с его оживленным движением, должны были заменить ей дом, высоко стоявший в престижном квартале Любека, откуда открывалась панорама и на реку, и на горы. По соседству же находился, ни больше ни меньше, фамильный дом великого уроженца Любека, Томаса Манна, тот самый дом из “Будденброков”. Альма и ее муж-банкир не раз беседовали с писателем, когда тот наведывался в свой семейный дом, с расстояния, разделявшего два задних крыльца. Совсем другая жизнь. До изгнания. Альма была когда-то оперной певицей и выступала на лучших театральных подмостках Любека. Альма – цвет Любека. (Роза вдоволь наслушалась этого слова – этого священного имени: