Ленни начал обивать здешние пороги и стал тут почти “своим” еще несколько месяцев назад. Ши нуждался в поддержке народных масс, чтобы было на кого кивать в случае критических нападок со стороны прессы. Он дал Ленни организовать несколько районных встреч, собрать подписи под петицией, даже подбросил ему кое-каких деньжат для премии имени его самого, Ши, предназначенной для самого многообещающего будущего члена большой лиги из Куинс-колледжа, которую Ленни и вручил своему любимому питчеру, Карлу Хьюману. И если в последующие недели здешние двери не стали распахиваться для Ленни шире, то не стали они и захлопываться у него перед носом: Ши был достаточно благоразумен, чтобы не отталкивать человека из народа. Пускай двери и не открываются шире – главное, что Ленни уже поставил туда ногу.
Никто, кроме самого Ленни, не знал, насколько крепкая и большая у Ленни нога.
И вот теперь, предвкушая встречу с самим Ши, он гордо демонстрировал принесенные священные материалы его секретарше. Бобина с магнитофонной лентой вполне бы уместилась в портфеле, где лежал только небольшой гроссбух и люцитовый футляр с двумя одинаковыми долларами “Серебряный Орел”, отчеканенными на вест-пойнтском монетном дворе, – однако Ленни нарочно не прятал бобину. Пусть в этой мелкой сошке проснется любопытство. Пусть она сама спросит.
– Я сообщу ему, что вы пришли.
– Сообщите ему, что на этот раз у меня есть кое-что получше, чем инфилдер, и получше, чем питчер!
– Присядьте.
Ленни уселся на стул в приемной. Положил магнитофонную бобину так, чтобы она бросалась в глаза. Как же ее звать? Дорис? Флора? Аппетитная девица, но за несколько своих визитов в эту контору Ленни не сблизился с ней ни на йоту. Он проводил ее восхищенным взглядом, когда она встала и быстро зашагала в своих туфлях без каблуков по слепому коридору, нарочно устроенному здесь, чтобы начальственный кабинет сохранял таинственность. Ленни периодически клялся себе, что будет почаще затаскивать к себе в постель женщин – причем самым обычным методом. Например, соблазнит кассиршу, или секретаршу, или официантку, вроде этой Флоры, но не будет требовать от нее революционного пыла под стать своему собственному, и прекратит наконец соизмерять потенциальных постельных партнерш с идеалом Мирьям Циммер. Была, кстати, еще одна не то Дорис, не то Флора, работавшая в “Редких монетах” у Кармоуди; может, он перепутал их имена. Ему надо бы упражняться в мужском деле, пускать нижнюю часть тела в ход. Слишком долго он только ратовал за других: за партию, за пролетариат, за Мим. Кузина Роза, признавая в нем родственную душу, советовала ему следовать чужому примеру. “Да живи уже в реальном мире!” – так она говорила. Но Ленни-то знал, что мчится, как скаковая лошадь: в шорах, под ярмом, не уклоняясь от заданной цели.
Пускай он придет к финишу последним и свалится замертво – все равно он добежит до конца.
Сегодня, как и положено скаковой лошади, Ленни весь обливался потом. С его волосатого запястья пот стекал на белую картонную коробочку с магнитофонной лентой, оставляя заметный след. Там хранилось его сокровище – новая песня, посвященная бейсбольному клубу, выкуп за невесту, внесенный певцом-ирландцем. Ленин Ангруш рассуждал так: раз уж он променял свою сердечную страсть на сущий пустяк, на какую-то песню, значит, эта песня непременно должна иметь необычайную ценность. Как сказочные волшебные бобы Джека, ценность этого народного гимна проявится именно в его очевидной бесполезности:
– Мистер Ангруш, а в чем заключается ваша обычная работа? Когда вы не приходите сюда докучать нам?
– Докучать вам – это и есть моя обычная работа. Моя профессия называется очень удобным словом:
Я парня встретил, работягу,
Он сдвинут на бейсболе.
Он начал горе изливать,
Повел меня на поле.
В Нью-Йорке таится миллион историй –
Но они не про мил-ли-онеров!
Любимый клуб удрал на Запад,
А на “Янки” совсем не глядят глаза…
– Так нельзя, – сказала секретарша Ши.
Так не молчи, людское море!
Создай свой клуб, рабочий люд!
Спеши спасти народ от горя,
А зрители потом придут!
Во имя бейсбола –
Да здравствуют “Пролы”!
“Пролы из Саннисайда!”
Слава “Пролам”! О-ооо-ээээ-о-у!
– А это еще что за завыванья? – сказала Флора. – Зачем он воет, как оборванец из захолустья?
– Сейчас это модно, – пояснил Ленни оправдывающимся тоном.
Он выключил запись, не дожидаясь известного ему окончания – дополнительных инородных “украшательств” певца. Ленни и секретарша едва не соприкасались склоненными головами. Как знать, может быть, Ленни покорит ее провалом этой песни – ведь пути судьбы неисповедимы? Достаточно и того, что он сам не уверен в достоинствах этого гимна Гогана. Но если он не сумеет пропихнуть его дальше прислужницы Ши – это будет роковая неудача.
– Сейчас такое исполнение считается очень даже приличным, это же глас народа. Уж поверьте мне.
Ленни понятия не имел, какую сомнительную вонь источает его пропитанная потом куртка: сам-то он этой вони не ощущал, потому что всегда был ею окутан. Зато ему щекотал нос сладковатый аромат, исходивший от Дории, а к этому аромату примешивался какой-то уютно-затхловатый запашок – не то от ее юбки, не то от здешней мебели. Когда же он в последний раз чувствовал запах женщины? Ему еще и тридцати-то нет, а он уже оплакивает свою загубленную жизнь.
Ши вышел из боковых дверей своего кабинета и стоял теперь, глядя на Ленни и секретаршу, чуть ли не прижавшихся друг к другу около магнитофона. Стоило такому рослому мужчине кашлянуть в кулак – и те двое подскочили на месте. Этот крепкий, радушный ирландец был человеком мэра и звеном, соединявшим Ленни с Мозесом и Рики. Скорее всего, Делия или Фелисия опускалась на ковер и отсасывала ему дважды в день – перед обедом и после. На тот же самый ковер, видимо, полагалось опуститься и самому Ленни – вместо того чтобы заигрывать тут с секретаршей. Уже не в первый раз Ленни Ангруш спотыкался об остатки собственной невинности: он явно недооценивал всесилие коррупции. И сознавать это было неутешительно – ведь он по-прежнему находился в мире прагматизма и торговых ценников, в мире, еще не переустроенном революцией.
А песня – значит, Ши ее подслушал?
– Мистер Ангруш, добро пожаловать. Может, зайдете ко мне в кабинет?
Ленни протянул ему руку, и ладони Ши проглотили ее, как створки гигантского моллюска. Неудивительно, что этому человеку доверили возрождение бейсбола для осиротевших без “Доджерс” болельщиков: у него же руки обросли мясом, как спортивными перчатками. Уильям Ши вполне мог бы смотреться на месте Лу Герига, когда тот снимал кепку и утихомиривал миллионы зрителей своим жестом, выражавшим внутреннее спокойствие: именно так, едва заметным движением подбородка, он водворил сейчас порядок в секретарской комнате. Ленни, вцепившись в портфель, вразвалку прошел за ним в кабинет. Так вот где прятался кондиционер! Порывы канадского ветра долетели до великих озер Ленни – до его подмышек, груди и живота. Он обернулся и увидел, как девушка вынимает из магнитофона его кассету, кладет ее обратно в футляр, захлопывает крышку магнитофона. Вся ее поза выражала нелепо-изысканное послушание. А потом Ши закрыл дверь, лишив Ленни вида на сцену, в которую он ненадолго привнес и музыку, и вожделение: придушить все эти фантазии оказалось легче легкого. Сквозь жалюзи за спиной у Ши пробивался свет, очерчивая его силуэт и делая его похожим на полицейского, ведущего допрос.