– Для ребенка. Пошли.
И она потащила ее к себе домой – знакомить с Серджиусом и Томми, не испытывая ни малейшего феминистского стыда за свою “нуклеарную” семью. Во всяком случае, ей нечего было стыдиться в тот вечер, когда Томми остался сидеть дома и пытался запихнуть в рот младенцу бутылочку – заменитель налитых материнских грудей, из которых непроизвольно брызнуло молоко, как только Мирьям со Стеллой перешагнули через порог и услышали, как отец успокаивает орущего ребенка. Стелла Ким невозмутимо представилась Томми, а потом с лукавой улыбкой достала еще парочку стеклянных баночек “Гербера” – значит, она тихонько стырила их и спрятала в свою сумочку-макраме, пока Мирьям оплачивала в кассе законно взятые банки с детским питанием. Пожалуй, эту девушку уже никаким новым трюкам не научишь – от нее самой исходит нечто такое, будто она состоит в “Подпольных Метеорологах”, хотя если и сознается в этом, то лишь загадочными намеками, беглыми иносказаниями. Собственно, это Стелла научила Мирьям пользоваться вместо настоящих жетонов на метро болванками – матовыми кружочками, вырезанными из листовой стали. Стелла закупала эти фальшивые жетоны у одного кустаря на Бруклине, и у нее в плетеной сумочке их было столько, что ею запросто можно было оглушить полицейского. Она одарила Мирьям целыми пригоршнями фальшивок. Кстати, и сегодня, спускаясь в подземку, чтобы ехать в телестудию Рокфеллеровского центра, Мирьям воспользовалась одной из них.
И именно в компании Стеллы Ким Мирьям, славившаяся цепкостью памяти, вечно помнившая множество пустяковых фактов, однажды решилась бросить себе самой перчатку – и написала заявку на телеигру, чтобы попробовать силы в конкурсе. Невероятная легкость, с какой Мирьям запоминает даты, имена и географические названия, всегда производила большое впечатление на ее друзей, хотя ей самой такая способность не кажется чем-то удивительным – ведь ее, как-никак, взрастила Роза Циммер, а Роза вряд ли удовлетворилась бы меньшими успехами. Мирьям искренне не понимает, чему тут удивляться, – ее, напротив, гораздо больше удивляет отсутствие такой же способности у ее мужа, у его друзей или у своих подруг. Однажды, когда она сидела дома с ребенком и смотрела телевизор, а Стелла была у нее в гостях, Мирьям вслух давала ответ – неизменно правильный – за секунду до того, как отвечали участники игры. Тогда-то, по наущению Стеллы (“Почему бы тебе не выиграть немножко шальных денег – раз ты знаешь все ответы?”), Мирьям схватила карандаш и записала адрес, который диктовал Арт Джеймс: “Все, что от вас требуется, – это прислать открытку с вашим именем, почтовым адресом и номером телефона по нашему адресу: 3W’S, почтовый ящик 156, Нью-Йорк 10019”. Стелла прекрасно понимает, что им очень пригодились бы деньги, пока Томми сидит на мели между своими контрактами, а Мирьям в глубине души опасается, что с этой мели они уже никогда в жизни не сдвинутся.
То, что это прекрасно понимает Стелла Ким – гораздо лучше, чем Томми, – кажется Мирьям столь же естественным, как и ее собственная способность запоминать факты. Для Мирьям, пожалуй, дело всегда обстояло так: мужское начало было чем-то вроде далекого знамени, развевающегося над ее жизнью, означающего бесспорный, но вместе с тем и отчасти внешний по своей сути союз – немного “не от мира сего”. Зато подруги-наперсницы, начиная с Лорны Химмельфарб, или даже раньше, и особенно явно и остро в случае Стеллы Ким, становились для Мирьям настоящей почвой под ногами, самой твердой землей. А может быть, даже и ногами, которыми Мирьям нащупывает землю, опирается на нее. Своими корнями прорастает в других. Потому-то Мирьям и смотрит сейчас как бы глазами Стеллы на сидящего напротив нее в артистической хипстера-сердцееда, усатого рекламщика Питера Матусевича, да и на второго, возможно, не такого уж и безобидного соперника – коренастого бухгалтера, который представляется Грэмом Стоуном. Стоун привстает, чтобы пожать Мирьям руку, и слегка кланяется. Помня, какому жесткому испытанию подверглась она сама, чтобы пройти на шоу “Кто, что или где”, Мирьям понимает, что ни одного из противников не следует сбрасывать со счетов. У Стоуна тоже игривая искорка в глазах, да к тому же в нижней части подбородка у него растет какая-то странная бородка, похожая на лобковые волосы: может быть, она маскирует складку двойного подбородка, но еще и явно намекает на то, что вступать в эру Водолея не возбраняется и бухгалтерам. Таким образом, пока в артистическую не входит Арт Джеймс, Мирьям остается единственной из присутствующих, у кого на лице нет растительности.
* * *
* * *
Джеймс приветствует игроков, представляет их публике в соответствии со стандартными правилами – назвав место проживания и профессию – или, в случае домохозяек, ввернув какую-нибудь забавную фразу или коротенькую историю, относящуюся к их хобби или “интересам”. Проходя отбор для участия в этом шоу, Мирьям отрекомендовалась “активисткой” и предложила упомянуть о том, что во время первомайских протестов ее незаконно арестовали на ступенях Капитолия. Хотя в тот день были арестованы сотни людей, Мирьям с удовольствием относит себя к “Тринадцати с капитолийских ступеней”, потому что ее заключили в тюремную камеру для тринадцати женщин, и спустя тридцать шесть часов в числе этих же тринадцати она была освобождена и взята на поруки адвокатом Американского союза защиты гражданских свобод. В течение этих полутора суток она пользовалась – прилюдно и гордо, наравне с остальными – единственной общей уборной, а еще из солидарности с сокамерницами отказалась от единственной пищи, предложенной им за все это время. Тюремщики принесли в камеру сэндвичи с копченой колбасой, и тринадцать узниц – не столько из неповиновения, сколько из хулиганства – принялись отклеивать колбасу от влажноватого белого хлеба, в который она была впечатана, и пришлепывать эти липкие кружки к блестящей серой стене тюремной камеры. Лишь пара кружков отлепилась и упала на пол до того, как узниц отпустили, остальные так и остались там висеть, прочно приклеившись: мясные граффити. Политическое воззвание, сложенное из животного продукта и связующих добавок, из соли и ферментов.
А еще конечно же все тридцать часов заключения у нее из грудей сочилось молоко и потом, когда они ехали из тюрьмы вместе со Стеллой Ким и ее приятелем-хиппи в его черном “Додже”, на капоте которого был нарисован увесистый кулак. Мирьям уютно свернулась рядом со Стеллой на заднем сиденье, они забили косяк и слопали сэндвич с котлетой. Потом, нахихикавшись, уснули, но вначале Мирьям показала Стелле свой безнадежно промокший бюстгальтер под футболкой, и рассказала, что в тюрьме, когда никто не видел, она прикладывала к соскам грубую туалетную бумагу вместо промокашки.
– Хрен с ними, с колбасными сэндвичами – ты бы нас всех могла накормить! – сказала Стелла.
– Фу, какая гадость.
Казалось бы, Мирьям вполне могла сделаться лесбиянкой, да она и сама не раз шутила на эту тему, говоря, что не прочь попробовать себя в этой сфере, однако на деле все было не так: в “той сфере” она сразу же натыкалась на кирпичную стену. Особенно отвратительными казались Мирьям женские груди. Они напоминали ей о теле ее матери.
Главный тайный триумф, связанный с этим арестом, триумф, в котором она не признавалась даже Стелле Ким, не имел ни малейшего отношения к фантазиям в духе низкопробного фильма “Женская тюремная камера”, зато имел нечто общее с ее теперешней поездкой в Рокфеллеровский центр: возможность побыть немного вдали от ребенка. Получив небольшую передышку, она оставляла Серджиуса с Томми, а сама обретала на час-другой независимость, ненадолго возвращалась к себе прежней. Ей необходимо было вздохнуть свободно, стряхнуть вечную роль матери маленького мальчика, вырваться из тисков бессменного дежурства любви: в тоске по такой утраченной свободе Мирьям никогда до конца не сознавалась даже самой себе. И когда ей предоставили возможность воспользоваться телефоном-автоматом в тюремном коридоре, она позвонила не кому-нибудь, а Розе. Она сказала ей: “Садись на метро, езжай к Томми, помоги ему”. Остальное она оставила невысказанным, понимая, что это так же очевидно, как и кружки колбасы, висящие на стене. Ступай, присмотри за моим ребенком, организаторша, ниспровергательница, необычная и нестандартная мать! Потому что я в тюрьме. Ты, коммунистка, любительница полицейских, погляди, что со мной! Да, я угодила в тюрьму, потому что это ты меня подстрекнула. Я здесь из-за веры в твои идеалы. Ты обличала Гитлера и совала мою голову в печь. Ну, так позаботься теперь о моем ребенке, потому что я в тюрьме!
Сегодня же Мирьям обнаруживает, что ее слова отредактировали, да еще как. Арт Джеймс говорит:
– Мирьям Гоган живет в Нью-Йорке, на Манхэттене. Она жена, мать и организатор общины. Добро пожаловать в нашу игру! Знаете, когда я был ребенком, моя мама тоже была чем-то вроде организатора общины: ей каждое утро приходилось собирать нас с братом в школу, а это, уверяю вас, была задача не из легких.
* * *
* * *