Словом, Розаура вынуждена была в конце концов воззвать к своему отцу и пригрозить, что убежит из дома, или бросится в канал, или уйдет в монастырь, если ее сухой неулыбчивый муженек не будет давать ей денег или не найдет какого-нибудь высохшего двоюродного брата, с которым она могла бы выезжать.
В недобрый час этот скучный чичисбей повел Розауру в «Ридотто», где по воле случая она оказалась за столом, за которым играли в «фаро», рядом с синьором Джакомо Казановой, мгновенно оценившим ее красоту. Он увидел, что она ничего не смыслит в игре, и, пользуясь духом camaraderie[33], царящим за игорным столом, сначала посочувствовал ей, когда она начала терять свои несколько жалких дукатов, потом отважился дать ей совет, а кончилось дело тем, что он стал ее партнером в игре.
Чичисбей же, которому, пожалуй, следовало бы что-то тут предпринять, отправился за мороженым и чашечкой кофе.
Тем временем влюбчивый Казанова — а лишь немногие станут отрицать, что влюбчивость составляла существенную часть натуры этого обольстительного искателя приключений, — оценивал достоинства Розауры сообразно методе и пониманию знатока. Какие пышные шелковистые волосы, а какие темные синие глаза, а какие невинные многообещающие губы и — о, небо! — какая белоснежная шея, позволяющая догадываться о том, какие бархатистые сокрыты под платьем груди! Казанова играл небрежно, безразлично, все еще терзаясь утратой Анриетты. Но вот судьба послала понятное ему утешение, ибо для Казановы (да разве он в этом одинок?) утешением в несостоявшейся любви всегда была новая любовная авантюра.
Теперь он начал играть с той сверхъестественной сноровкой и везением, которые всегда приводили к тому, что он срывал банк в «Ридотто», а со временем сделали его одним из самых известных профессиональных игроков Европы. Он выигрывал и выигрывал и всякий раз делился выигрышем со своей молодой партнершей, которая была потрясена его удачей и, словно новоиспеченная Даная, с трудом верила, что золото, которое текло к ней в руки, было настоящим[34]. И все это время они громко переговаривались по поводу игры, чтобы отвлечь внимание слушателей, и шептались о том, что начало интересовать обоих куда больше, чем золото.
— Ставим десять дукатов на эту колонку.
Краса всех празднеств и земли веселье —
Кипучий итальянский маскарад.
Казанова вернулся в замок Брагадина, где немногим больше часа тому назад оставил Марко и трех стариков сенаторов за степенной игрой в триктрак на четверть дуката. Из своей спальни он послал к Марко слугу со следующей запиской:
«Поднимись ко мне, как только сможешь, ничего никому не говоря. Дж.».
Затем подошел к окну и стал смотреть на Венецию. Теплый ветерок с лагун слегка отзывал солью, смешанной с легкими, более крепкими ароматами далекой, погруженной в осень земли. Во влажном небе мягко поблескивали звезды, и их сверкающие отражения расплывались в воде от движения тихо скользивших гондол. Как всегда в Венеции в погожую ночь, издали доносилась музыка, и ее тихие звуки, казалось Казанове, сливались в песню о народе, что смеется вечно.
Густой и душный аромат вернул Казанову в собственную спальню, в которой слуги поставили большую вазу с поздними розами. Он вынул красную розу и, осторожно соединив вместе ее лепестки, слегка коснулся их губами — закрыв глаза, он наслаждался ее ароматом и думал о губах Розауры и изящной линии ее шеи, переходящей в крепкие полушария, прикрытые тугой золотой парчой платья.
— Что еще случилось, Джакомо? Снова попал в беду?
Казанова медленно открыл глаза, поставил розу в холодную воду и улыбнулся.
— Не совсем. Я сегодня играл с партнером в «Ридотто», и мы выиграли каждый по триста дукатов.
— Ты посылал за мной, чтобы сказать мне это?
— Конечно, нет, дорогой мальчик! Я хочу просить тебя об одолжении. Мне нужно на две-три недели нанять гондолу с гондольером, которому можно доверять. Одолжи мне того Дзордзе и…
— Опять женщина! — В голосе Марко прозвучал испуг. — И это после всего, о чем мы говорили! После всего, что ты обещал! После всего, что сказал архиепископ!..
— А почему меня должно волновать то, что сказал архиепископ? — капризным тоном заметил Казанова.
— Ну, ты ведь вроде бы находишься в его ведении и должен следовать дисциплине… пока…
— Ох, не будем снова об этом. Дашь ты мне Дзордзе на две-три недели?
— Очевидно, придется дать, — нехотя согласился Марко. — А ведь только сегодня вечером все так тебя хвалили за то, что ты открыл в своей жизни новую страницу.
— Именно это я и собираюсь сделать, — бесстыдно заявил Казанова. — Новый фиговый листок.
Марко медленно покачал головой, словно врач, махнувший рукой на больного.
— Да неужели ты настолько безрассуден, Джакомо? Ты что же, не понимаешь, что произойдет, если будешь по-прежнему гоняться за женщинами? Ты просадишь все свои деньги, залезешь в долги, подерешься с кем-нибудь из-за нее на дуэли, потеряешь сон, заболеешь, архиепископ обо всем этом узнает и отлучит тебя от церкви или сделает что-нибудь в этом роде, что погубит твою карьеру и разобьет сердце старика Брагадина, а тогда уже некому будет тебя защищать или тебе помогать, и ты умрешь на виселице…
Выслушав поток этих мрачных пророчеств, Казанова расхохотался.
— Немного же ты оставляешь мне надежды, не так ли? Ах, но ты ведь не видел ее. Какие глаза, какие губы, какое прелестное тело и очаровательная пустая головка! Ну а кроме того, она меня жаждет — я чувствую это всеми своими фибрами, и, — это куда важнее — я жажду ее. А теперь будь умницей, пошли кого-нибудь за Дзордзе.
Получасом позже гондола без света, тихо, словно собственная тень, скользя по темной воде, бесшумно остановилась под окнами замка Лаурано. Ни легкий шелест волны, ни чье-то слово, ни движение на гондоле не нарушали тишину. Затем Казанова поднял руку — белые кружева манжета сверкнули в темноте, и по воздуху поплыла приятная сладострастная музыка, мелодия взлетала на легких крыльях к толстым ставням и древним стенам, кружась, точно серебристые мотыльки в темноте. «Ты прелестна, моя радость (казалось, говорила музыка), и ты знаешь это, и я знаю это, и я влюблен в тебя, а ты влюблена в меня, и мысли о тебе не дают мне заснуть, как и мысли обо мне не дают спать тебе». А затем — Казанова вздрогнул от неожиданности, хотя и знал, что предстоит, — вдруг раздался дивный голос, и закутанная фигура рядом с ним запела «Серенаду» Квирини, прелестный отзвук народной итальянской песни:
Спокойной ночи, моя дорогая.
Верно, ты на пуховой перине
Нежно клонишь головку ко сну;
А я в реке из слез и мук, в долине
Душой и сердцем вспоминаю ту весну.
Спокойной ночи, моя дорогая.
Спокойной ночи, моя дорогая,
Засыпай поскорей, пусть уснет и Любовь,
О ты, моя желанная, родная!
Не бойся, сладко спи, и встретимся мы вновь,
Прощай, я уезжаю, надеясь и страдая.
Спокойной ночи, моя дорогая[35].
Тишина растекалась в ночи, накрывая и дворец, и канал, и длинная темная гондола заскользила прочь так же тихо, как и подплыла.
Но серенаду услышали:
граф Лаурано, которого она разбудила и который тихо ругнулся, поклявшись, что отрежет нос этим мяукающим дурням;
Розаура, которая еще не спала, когда пение началось, и, поняв, что серенада предназначена ей, теперь лежала в темноте и дрожала от мыслей, которые пение породило в ней;
служанка Розауры Марта, которая услышала серенаду сквозь сон и подумала: «Ну, наконец-то появился первый возлюбленный, а то ведь можно диву даваться, что у нее их не дюжина — такая молоденькая и красивая, к тому же богатая и с таким старым болваном мужем; ох, как бы я желала быть на ее месте, чтобы красивенький молодой господин захотел залезть ко мне в постель, и да благословят ее все святые, пусть молодые люди будут счастливы, пока есть любовь, а то ведь в могиле-то лежать будем долго…»
6
Такой уж у Казановы был характер, что поиски подходящего казино, где он мог бы принимать свою новую даму сердца, превратились для него не в обязанность, а в удовольствие. Где-то в паутине переулков между площадью Святого Марка и мостом Риальто Казанова нашел человека, которого сейчас мы сочли бы почтенным агентом по недвижимости, но который тогда считался весьма подозрительным типом. Дукаты и цехины, которыми позвенел перед ним Казанова, привлекли к нему все внимание агента, и тот предложил по крайней мере с полдюжины роскошных казино.
Проведя два чрезвычайно приятных часа в посещении всех этих казино, перемещаясь от одного к другому вместе с агентом на гондоле и набравшись такого множества скандальных сплетен об их бывших обитателях, какое он мог воспринять, Казанова снял дом, на котором сразу остановил свой выбор, как только услышал о нем. Комнаты были недавно отделаны в модном стиле рококо с легким налетом того, что именовалось тогда «китайской экзотикой». Портьеры — из генуэзской парчи, мебель — в изящном стиле восемнадцатого века с изгибами, повторявшими очертания женского тела, а фрески на стенах, выполненные талантливым художником, обучавшимся на Пьяцетте и эффектно использовавшим игру света и теней, изображали гибель Помпеи. Казанова явно не принадлежал к числу суровых эстетов, ибо еще большее удовольствие, чем все остальное, доставил ему альков с широкой и роскошной кроватью. Агент, человек, очевидно не отличавшийся строгой моралью и правдивостью, поклялся, что она была специально сделана для владелицы — некой синьоры графини, женщины необыкновенной красоты и беспутного нрава — и является точной копией той, что принадлежала его христианнейшему величеству французскому королю Людовику Благочестивому[36].
Оставалось решить весьма существенные проблемы — создать погребок и найти повара. Отпустив агента с подарком, чтобы он чувствовал себя счастливым до конца дня, Казанова отправился в торговый дом одного своего знакомого, который торговал также и вином. Там он провел приятный час, поглощая грибы, тушенные с сыром, и пробуя разные вина в маленькой темной комнатенке, примыкавшей к большому погребу, где стояли чаны, бочки, бутыли и бутылки. Запасшись вином, пожалуй, в большем количестве, чем требовалось для интрижки такого рода, Казанова занялся главной проблемой — поисками повара. Не будучи человеком ученым, он достаточно внимательно читал классиков и знал, что Венера особенно благосклонна, когда ее поддерживают Церера[37] и Вакх.
Это занятие Казанова тоже превратил в удовольствие: когда к нему приходили повара, он немало забавлялся, выслушивая их россказни, профессиональную похвальбу и видя явное отсутствие скрупулезности в отношении чужой собственности. Казанова не колеблясь остановил свой выбор на французе по имени Блез, который, во-первых, произвел на него впечатление своим высоким лбом, за которым наверняка (как решил Казанова) скрывался недюжинных размеров мозг, необходимый для хорошей кухни, и, во-вторых, рекомендациями, которые подтверждали, что Блез многие годы служил у бывшего английского посла, и в которых его последний chef de cuisine[38] восторженно отзывался о нем, как о un bee fin[39] и un beau retrousseur de jupes[40]. Звучало это вполне убедительно и производило приятное впечатление, но окончательное решение Казанова принял после следующего диалога.