Карнавал в Риме не был непрерывным, как в Венеции, а проходил в строго определенные сроки, установленные духовными властями, которым очень хотелось бы вообще его отменить, но приходилось терпеть из-за популярности карнавала в народе, который, пожалуй, цеплялся за него тем больше, чем больше он не нравился правителям. Так или иначе, карнавал разражался в Риме каждый год столь бурно, что изумленные чужестранцы сравнивали его с древними сатурналиями[59], только карнавал здесь ждали с большим нетерпением и получали куда больше удовольствия из-за его контраста с обыденностью. Серьезный, мрачный город Рим, по словам одного иностранца-современника, в период карнавала превосходит Париж оживленностью и весельем. Главную улицу — Корсо — заполняют беспечные толпы весельчаков в масках и затейливых костюмах — пешие или в экипаже, — и все швыряют друг в друга маленькими шариками из белого сахара, именуемыми конфетти.
В то утро Казанову разбудили крики и пение, кошачье мяуканье, гиканье и звуки жестяных труб, и он, еще не вполне проснувшись, спотыкаясь, подошел к окну. Даже после Венеции зрелище, представшее глазам Казановы, мгновенно вывело его из состояния сна. Никогда он еще не видел подобного разнообразия причудливых костюмов. Тут были солдаты и сатиры, короли и черти, мавры и турки; женщины, одетые мужчинами, и мужчины — женщинами; дети с длинными бородами, вышагивающие на негнущихся ногах, и старики, пытающиеся — куда менее успешно — изображать младенцев с сосками и трещотками. Дамы вырядились простолюдинками из castelli и campagna[60]; горожанки облеклись в непривычные одежды монахинь или весталок; жены лавочников пытались изображать герцогинь и принцесс — словом, все старались выглядеть тем, кем никогда не были или давно перестали быть. Среди них крутились вечно популярные герои комедии дель арте — Тарталья и Бригелла, Скарамучча и Коломбина, Арлекин и Панталоне, нелепые и забавные, как на офортах Калло[61].
Казанова, высунувшись из окна, в изумлении смотрел на это зрелище. Кто-то из толпы заметил его и крикнул:
— Эй, ты там! Убери дурной глаз!
Голос был женский, исполненный насмешки и задора. До этой минуты Казанова намеревался, как истый пуританин, держаться вдали от толпы, но этот веселый задорный голос, смех и пение и гудение рожков оказали на него свое действие. Он отпрыгнул от окна с такой стремительностью, точно мимо его головы просвистела пуля, кинулся к сундуку, вытащил оттуда венецианскую маску и бауту и, перепрыгивая через три ступеньки, сбежал вниз. У дверей он столкнулся с маской в костюме неаполитанской рыбной торговки и чуть не сбил ее с ног.
— Эй, ты! Дзордзе! Неуклюжая деревенщина! — возмутилась маска. — Надо же смотреть, куда ты идешь!
Легкая дрожь пробежала по телу Казановы при звуке этого голоса, ибо, несмотря на маску, он мгновенно понял, что голос принадлежит донне Джульетте. Казанова сделал вид, будто не узнал ее.
— Прошу прощения, — грубовато сказал он, нажимая на свой венецианский акцент, — а чего еще вы можете ждать, пытаясь пролезть во дворец?
Рыбная торговка рассмеялась и с издевкой присела в реверансе.
— Ах, венецианский патриций! — не без иронии воскликнула она. — Прошу извинить меня, сиятельнейший! Проходите. Ни к чему бедной рыбачке задерживать ваше сиятельство!
Где это, говорят, что-то устлано добрыми намерениями? В один миг Казанова отбросил все свои с таким трудом приобретенные добрые намерения и решения, схватил рыбную торговку за руку, а другой рукой обвил ее талию.
— Неаполь и Венеция! — весело воскликнул он. — Мы здесь с вами оба — чужестранцы. Давайте вместе веселиться на карнавале.
— Но я же не знаю вас.
— Нет, знаете. Вы же сказали, что я из Венеции — и это правда; что зовут меня Дзордзе — и это действительно так; вы только не добавили, что я ваш преданный поклонник, а именно таковым я и являюсь.
— Но вы же меня не знаете.
— Вы уверены в этом? А если даже и не знаю, что из того? Разве щиколотки у вас не тонкие, руки не изящные, а черные глаза не горят? И… давайте не будем тратить время на болтовню, когда жизнь, смеясь, бурлит вокруг нас!
Взявшись за руки, они выбежали на Корсо, где на них мгновенно налетели проказливые маски — заплясали, закружили их, осыпали конфетти и исчезли. Кто-то протрубил прямо в ухо Казанове, оглушив его; какой-то предприимчивый, но неизвестный поклонник попытался засунуть пригоршню конфетти донне Джульетте за лиф; потом их снова закружили в танце — и все с самыми лучшими в мире намерениями.
Так их кружило и несло по Корсо, пока они, крепко держась друг за друга, не достигли широкой пьяцца-дель-Пополо в северном конце Корсо. Большая площадь была заполнена пестрой толпой, возбужденно и шумно праздновавшей карнавал, и Казанова не без труда прокладывал путь себе и своей спутнице назад, на Корсо. Приплясывая и разбрасывая конфетти, они медленно пробирались сквозь поток экипажей и пешеходов и уже находились почти напротив дворца Аквавивы, как вдруг услышали зычные голоса, призывавшие народ расступиться и дать место лошадиным бегам, а папские сбиры начали теснить толпу и перегородили боковые улицы.
Бега были одним из самых долгожданных событий карнавала, поскольку в другое время года они не разрешались. Эти своеобразные бега едва ли встретили бы одобрение у современного жокея или любителя бегов, ибо устраивались на самом Корсо, и лошади бежали сами по себе. С полудюжины быстроходных лошадей без наездников были выстроены на Пьяцца-дель-Пополо в конце Корсо и пущены по улице — они мчались бешеным галопом, подхлестываемые криками зрителей, собравшихся у всех окон на Корсо и на всех боковых улицах, а также шарами с острыми шипами, которые висели по бокам у лошадей и подгоняли их, подобно острым шпорам. Владелец победившей лошади получал штуку красной материи в качестве приза, но, конечно, привлекала зрителей волнующая атмосфера бегов и возможность заключать пари, тем более что в городе обычные бега были запрещены.
— Где же нам укрыться? — в ужасе воскликнула донна Джульетта при виде того, как излишне ретивый полицейский огрел маску палкой. — Ох, вы только посмотрите на эту скотину!
Казанова мгновенно оценил открывающуюся возможность.
— Сюда, сюда! — воскликнул он и потащил ее сквозь толпу к боковому входу во дворец Аквавивы.
В дверях донна Джульетта приостановилась и слегка отпрянула от него.
— Я хочу посмотреть на бега, — сказала она.
— Вы ничего не увидите из боковых улиц — там полно народу. Мы все сможем увидеть из моей комнаты.
— Но ведь там кто-то может быть… слуги…
— Все уехали во Фраскати или стоят на балконах. Пошли же!
Он взял ее за руку, и они на цыпочках стали подниматься по лестнице большого дворца, где обычно полно было вассалов и визитеров, а сейчас она была пуста, и на ней царила тишина — лишь слабо доносилось эхо карнавала. Казанова оказался прав: те несколько слуг, что остались во дворце, толпились на больших балконах in nobile; его же комната, да и весь этаж были пусты. Донна Джульетта с интересом осмотрелась. Комната была довольно большая, но строго обставленная — с узкой низкой кроватью, примитивным умывальником, комодом, гардеробом и большим письменным столом, заваленным книгами и бумагами. Донна Джульетта просто поверить не могла, что Казанова прожил зиму в таких условиях: камина тут не было, а одна маленькая жаровня на углях не в состоянии была обогреть холодные как лед каменные стены и кафельный пол.
Казанова же давно приучил себя относиться к своему жилищу с философским безразличием и сейчас, всецело занятый своими чувствами, даже не замечал обстановки, к которой успел привыкнуть. Часа, проведенного на карнавале, прикосновения женской руки, взгляда смеющихся глаз, хотя и сквозь маску, было вполне достаточно, чтобы улетучился весь его аскетизм, приобретенный за долгие месяцы упорных усилий. Сбросив маску и домино, Казанова рухнул перед донной Джульеттой на колени и стал покрывать ее руки поцелуями.
— Это еще что такое, синьор? — усмехнулась донна Джульетта, пытаясь вырвать у него руки. — Мы же пришли сюда, чтобы смотреть на бега…
— Ах, сударыня, вы ведь знаете, что я влюблен в вас!
— В меня?! — воскликнула она. — Да вы даже и не знаете, кто я!
— Вы что, считаете меня круглым идиотом, донна Джульетта? Думаете, я не узнаю вашего голоса и ваших глаз, хоть вы и в маске, как движений вашего тела, хоть оно и запрятано в лиф и юбки крестьянки?!
Донна Джульетта перестала отнимать у него руки. Этот диалог заинтересовал ее куда больше, чем бега, о которых она тут же забыла, и она позволила Казанове подвести ее к единственному удобному сиденью в комнате — его кровати, на которую он тотчас уселся рядом с ней.
— Ваша любовь, видимо, очень хрупкое растение, — сказала донна Джульетта, удерживая Казанову на расстоянии вытянутой руки и все еще отбиваясь от него словами. — Неужели час или два, проведенные на карнавале, могли взрастить такую пылкую страсть?
— Вы смеетесь надо мной, донна Джульетта. Вы же знаете, что я влюбился в вас с самого первого дня, как только увидел.
Донна Джульетта рассмеялась.
— Вы избрали странный способ показать мне это! Вы же всегда избегали меня, вид у вас был вечно суровый, как у отшельника, а если вынуждены были ко мне обратиться, то едва смотрели на меня.
— Вот уж неправда, — возразил Казанова, — вы прекрасно знаете, что я смотрел на вас, когда только смел: вокруг ведь столько любопытных глаз и сплетников! А потом — чего же вы хотите? Вы были такой холодной и далекой, как усопшая королева, высеченная из алебастра…
— Вы в самом деле так думаете? — Донна Джульетта улыбнулась. — Значит, я умею актерствовать лучше, чем полагала.
— И разве вы не вынуждали меня тоже актерствовать? — пожаловался Казанова. — Я вынужден был вести себя, как деревенский священник, тогда как…
— Кстати, аббат, — прервала она его, — как эта сцена сочетается с сутаной, которую вы должны бы носить?
— Да я ее выброшу к черту за один ваш поцелуй.
— Поцелуй?! А еще чего вы потребуете, дон Джакомо?
— Снимите маску.
— Зачем?
— Чтобы я мог поцеловать вас, а затем показать, что будет дальше.
— Говорят, вы распутник.
— А вы ожидали, что я девственник?
— Вы и со мной поступите так же вероломно, как поступали с другими.
— Ах, дайте мне возможность доказать обратное!
Время для препирательств кончилось, ибо маска была снята. Казанова схватил донну Джульетту в объятия и — по его словам — «запечатлел на ее прелестных губках, нежных, как роза, страстный поцелуй, который она наиблагосклоннейше приняла».
Минуты бежали в обрывистых восклицаниях и новых встречах губ. Цоканье копыт слышалось все ближе и ближе, грохот железных подков пронесся мимо дворца и быстро заглох, перекрытый оглушительными криками толпы. Двое, сидевшие на краешке кровати, казалось, даже и не слышали всего этого шума, и лошади, под предлогом любования которыми, во всяком случае, донна Джульетта находилась здесь (хотя это и не объясняло, почему она сидела на кровати), пронеслись мимо, а она даже и не попыталась взглянуть на бега. Вскоре руки Казановы, став смелее, встретили на своем пути лишь обычное препятствие — белый лиф крестьянского платья и черный корсет, обнажившие округлые сокровища, которые они должны были бы скрывать, и красную юбку, которая поднялась много выше колен донны Джульетты…
Казанова кинулся к окну, чтобы закрыть ставни и помешать любопытному оку из верхних окон дворца, расположенного на другой стороне Корсо, заглянуть в комнату. Толпа мальчишек и юнцов, с гиканьем и криками мчавшиеся за лошадьми, уже исчезла из вида. По улице снова поехали кареты и возобновилась битва конфетти. Держась за крюк ставни, Казанова взглянул вниз, и в поле его зрения попало лицо молодой женщины в одной из медленно двигавшихся карет. Она сняла маску, и сопровождавший ее мужчина помогал вытряхнуть конфетти из ее черных волос. Она смеялась, но смех сменился выражением удивления и удовольствия, когда она узнала того, кто глядел на нее из окна. А Казанова смотрел ей вслед и, с трудом веря своим глазам, увидел, как она прижала палец к губам, словно предупреждая его быть осторожнее, а потом незаметно для своего спутника дважды поманила, предлагая следовать за ней. Диким, хриплым голосом Казанова выкрикнул одно слово: «Анриетта!» — и выскочил из комнаты, оставив на своей кровати полуголую красавицу, которая из женщины, готовой стать его любовницей, в одну секунду превратилась в злейшего его врага.
ЧАСТЬ II
«Lom ро far е die in pensar
E vega quelo che li po inchiontrar».
«Человек может в мыслях совершить поступок и высказаться, и увидеть, к чему это приведет».
Иными словами: посмотри вокруг, а потом прыгай.
Надпись на стене собора Св. Марка в Венеции
1
Когда Казанова по мановению руки одной женщины бросил другую, ту, что уже держал в объятиях, он совершил нечто весьма оригинальное, но, как ни странно, соответствующее его темпераменту. Это был интересный момент в его жизни. Конечно, успех, каким Казанова пользовался у женщин, во многом объяснялся тем, что он способен был воспылать ярким чувством и с неуемной энергией следовать влечению. Люди, казалось, считали, что человек, обладающий таким великолепным «аппетитом», имеет право его удовлетворять. Те, кто готов заплатить почти любую цену за минутное наслаждение, обычно добиваются своего.
Одна из любимых шуток природы, которые она никогда не устает выкидывать, состоит в том, что она способна заставить двух людей забыть ради нескольких минут восторга в объятиях друг друга о возможной или вероятной награде, ожидающей человека в итоге многомесячных или многолетних стараний и самовоздержания.
Но в данной сложной ситуации это уже произошло до того, как Казанова выглянул из окна и увидел Анриетту… Люди, даже многоопытные, всегда думают, что могут удержать втайне любовную интрижку, потому что хотят удержать ее втайне, — так желаемое торжествует над здравым смыслом и опытом. Собственно, сторонние наблюдатели порою узнают о том, что человек влюбился, еще до самой жертвы, и, уж во всяком случае, наивно было со стороны Джульетты и Джакомо воображать, будто хитрые и высокоумудренные в вопросах пола итальянские слуги так ничего и не узнают о том, что происходило между ними. Когда наша пара вошла на цыпочках в спальню Казановы, донна Джульетта тем самым нанесла непоправимый удар своей репутации в глазах Аквавивы и его окружения, а Казанова уничтожил все, что надеялся выиграть за месяцы воздержания.
Это было типичное проявление безумия, овладевающего полами, без чего человечество, зажатое в рамках некоего жуткого фаланстера добропорядочного и единообразного здравого смысла, осталось бы без единого всплеска безумия, которое и делает наше существование сносным. Но вот перед вами Казанова, одним прыжком погрузившийся на семь саженей в безумие, покинув послушные губы и уступчивые колени Джульетты ради взмаха руки — весьма двусмысленного жеста, в лучшем случае обещавшего не больше сексуальных радостей, чем те, от которых он столь резко и нелюбезно отказался. Человек этот, говорим мы, на какой-то момент «лишился рассудка».
Если это выражение означает: «отдаться на волю своих инстинктов без секунды промедления или попытки сдержать себя», то Казанова действительно «лишился рассудка» на те несколько минут, которые понадобились ему, чтобы слететь через три ступеньки с лестницы и выскочить на шумную Корсо, заполненную толпой, готовой позабавиться с любым, достаточно слабым, чтобы стать жертвой. Попав в толпу, Казанова мгновенно понял, как нелепо повел себя: Анриетта и ее коляска давно уже исчезли из вида. Но легче сделать первый глупый шаг, чем остановиться. И Казанова, не раздумывая, а по-прежнему подчиняясь инстинкту, помчался следом за коляской.