Слепящий глаз желтый отблеск паркета,
Звон рассыпающихся монет.
Кладбище, солнце. Песок осыпает
Старую изгородь скрывшихся лет.
Ветер обрывки бумаг разгоняет,
С пиковых прутьев сметает их след.
Лица с камней улыбаются нежно,
Те, что под камнями погребены;
Дети одни среди иих безмятежно
Спят вечным сном, без тревог и вины.
Черные звезды. Контрастные тени.
Пики ограды воткнуты в зенит.
Здесь устает постоянство стремлений,
Непостоянство сквозь камень сквозит.
Лето. Слепящая знойность. И хвоя.
В бережно вынутом свете - рука.
Где ощущение прошлого сбоя,
Где совпаденье, что целит - пока?
Вздохи. И скорби - не жаль. Недоступно
Символом веры стремится пора
Той же планеты забвенья. Без стука
Та же потеря того же добра.
Страсти томление - между тисками.
Гулких, сочтенных обрывков и лиц
Светом свечи распадается пламя;
Сомкнут престол - то ли слов, то ли спиц.
Двое. Солнца ярчайшая бледность.
Дальние горы; пределом река.
Это предчувствие будущих версий
Будущей жизни, огромной пока.
Это - загадочный звон, это веский,
Точный, как вспышка, догадки рукав.
И отстраненно висят занавески,
Как в желтом небе висят облака.
Лето, 1973
ЖЕМЧУЖЕНА
У второгодника Ивана,
стукаришки и подлюгана,
не быть Жемчужине "иной",
а быть ей Жемчуга женой.
По принуждению ошибки
она склоняет стан свой гибкий
перед проклятым Жемчу-гом,
как под тяжелым утюгом.
Так, раз в начале было Слово,
из-за ошибки ивановой
и я как будто предназначен
судьбе трагичной - не иначе.
Потомок отпрыска Нафтали,
я из холодной серой дали
свой код влачу предназначенья,
как кто-то - банку без варенья.
Но если даже бюрократа
ошибка больше, чем гора
надежды нет и нет возврата
тому, что стало в Тех мирах...
И, если код ошибки высшей
записан на мою судьбу
я никуда не убегу:
всегда беглец, повсюду лишний...
Весна, 1972 - Осень, 1989.
ПОСЛАНИЕ
Я вас люблю. И что, если творенье
Навек под властью муз обречено!..
И все прошло, и только дуновенье
Еще последним вздохом рождено.
А руки холодны. И лед сжигает сердце,
А губы яркие, и кровь сочится чуть.
А здесь темно, и пляшут блики смерти,
И я один иду в последний путь.
И звуки музыки. Орган над капителью,
И кладбище, и в ярком свете сон,
И отблеск света в ночи над постелью,
И в тишине над утром тихий звон...
Но все прошло... И тихо, и печально.
И бредит сумраком покинутый рассвет.
И все прошло, и только нереально
Еще любовь, которой больше нет.
А ночь длинна. И молча ветер веет.
Ступени длинные. И стук копыт угас.
А там, вдали, бесплотный воздух реет,
И я туда иду в последний раз...
Встает туман. Чуть слышно дуновенье
С террасных плит доносится одно.
Я вас люблю, и что, если творенье
Навек под властью муз обречено?..
...
Лето, 1972. Бирштонас (Литва)
x x x
Сон, как день, и нарушена свежесть весны,
В светлых проблесках серые строки часов.
И в опущенных веках невинность вмененной вины,
И в опущенных шторах молчанье не сказанных слов.
Шепот стен. И в несказанных звуках теней,
Как в нарушенной связи миров,
Вечный Призрак в оковах реальных цепей,
Умирающий в чаше весов.
Смена дней. И под хохот их грузных часов
Повторяющийся вопрос,
Нерешенный судьбой и отверженный миром оков,
Неизменный, как капанье слез.
Суть добра. И в безмолвном сплетении грез
Новый мир. И печать простоты.
Мир - нелепо-беззвучен, медлительно-прост
В обиваньи порогов мечты.
Сотни тысяч шагов открывающий путь,
И открытая плоскость доски.
Дополнением к тяжести сфер не уснуть
С тайной верой в четыре руки...
Робкий взгляд. Из-под мягкость скрывающих век
Так кольнет простота. И радирует сердцу покой.
И струят в глубину души медленные рек
От всесильной кристальности той.
Весна, 1972.
КАРУСЕЛЬ
Взойди во прах! Пред сапогом
Весь мир кружится бледным диском.
Ты мой в мечтах, и я в твоем,
И вместе мы играем риском.
С железной цепью в вышине
И черной бездной под ногами
Я мчусь, и все навстречу мне
Летит гигантскими шагами.
В движеньи вечности залог,
Движенье - детище Вселенней.
Я отрешенье превозмог
И взвился ввысь над мглой презренной.
Взойди во прах. Несется вдаль
Земля под кожаной перчаткой,
Рука сжимает крепко сталь
И вверх несется над площадкой.
Так ближе стань. Ты мчишь кругом.
Я над тобой вознесся выше.
Изнемогай под сапогом
И думай,что живешь на крыше.
Весна,1971.
ПОРУКА
Аляповатый дикий страх
Связал манжеты их рубах.
Связал им руки за спиной,
Как небосвод над головой.
Связал их всех между собой
Порукой липкой круговой.
Я - на беду - в их круг не вхож.
На них я больше непохож,
Я их поступков не пойму:
Я не играю в их тюрьму!
Но, как назло, не кормят тут
Тех, кто избавился от пут.
Пусть даже и вкусив испуг,
Я пищу не возьму из рук,
И среди них - ручных зверьков
Один без пут и без оков.
Мне остается только знать
И голодать, и прозябать...
С улыбкой гнусной на устах,
Двуличный, миром правит Страх.
И править ставит слуг своих
Он теми, кто забит и тих.
И цепью всех связал одной:
Своей порукой вековой.
Модифицированное
стихотворение
1970-го года
* Книга стихов "ОТСТУПЛЕНИЕ" *
1973-1974
ОГЛАВЛЕНИЕ:
1. ТАЙНА МГНОВЕНИЙ
2. Наполеон! Повелевай мной...
3. Бросается вечно ненужная поступь...
4. Я сегодня хотел поиграть на скрипке...
5. РОМАНТИЗМ
6. Над холмом возвышались столбы, как спички...
7. Духами пахнет. Сосны вперемежку...
8. ИСТИНА
9. Секс мертв, как дерево. Блеском кружева...
10. ПАРК ОБМАНА
11. Молчи. Тишина тебе песню споет...
12. Когда встает рассвет...
13. Мне кажется: весна в свои права...
14. Плеск стихий. Черное на белом...
15. В этом городе тени такие другие...
16. После сумрака ночи и рева мотора...
17. За поворотом глаз с прожилками белков...
Стихи кризисных лет
Юношеские стихи
ТАЙНА МГНОВЕНИЙ
Этот день не запомнился. Он расстаял в других,
Отражающих будничность, днях, что проплыли,
Но до этого дня и мгновений таких
Я не знал, что живут и минуты иные.
В заповеднике времени, в тайной его глубине,
Я живу: в этом сгустке былых метрополий,
Осторожно шагая по прошлому словно во сне,
Извлекая из сущего отзвуки этих гармоний.
Нежной плоти мясистой их спрятанных тайн я коснусь,
Весь их быт обустроенный томно окину я взглядом,
Чтобы кожей впитать эту странную звучность их струн,
Их холмов и оврагов застывшие в прошлом каскады.
Город весь как бы умер для смены реальных эпох.
Он остался в каком-то хрущовском и сталинском мире,
И ловлю я его еле слышный и сдержанный вздох
Ухом чутким своим в этой снятой на месяц квартире.
Я на улицу выйду. Пройду по его площадям,
Проведу как бы пальцем по улиц прямых перекресткам
И почувствую пыль. Словно в комнате, где никогда
Годы не был никто, я стою с полотенцем и щеткой.
Только стоит ли лазить, на корточках пыль вытирать:
Эта пыль не снимается, тайная дщерь откровений
Их часов и минут, их тревожных, рожденных на пять
Здешних лет: временных, эпохальных делений.
Пятилетками сталинских, вечных тридцатых годов
Эта жизнь: не живет или, может быть, не умирает?
Как саркома в сознании местных лобастых голов,
Как застывшая корка из вечности сделанной стали.
Что стирает из памяти все, что выходит за "пять",
За пределы назначенной чем-то и тут - эпохальной - границы,
Начиная сначала - как в детской считалке, считать
Директивы обкомовцев, здания, связи и лица.
Но присутствие здесь, примерение к жизни мое
Создает аномалии внетурбулентных явлений.
И вторжением в жизнь изменяет невольно ее,
Выдавая им тайну для них недоступных мгновений.
Их суровый орбитр нас возьмет, разведет по углам,
Их - оставив в своей, этой строгой и замкнутой сфере,
А меня - изловчившись, в мое измеренье изгнав
И заставив скитаться, своей сокрушаясь потерей.
Я предвижу исход, хоть борюсь с пустотой до конца
За возможность остаться. Но силы неравны. И знаю,
Что для высших законов я напоминаю слепца:
Так во всем наугад я с клюкою своей выступаю.
Им судить, этим силам космических бездн,
Что нас держат в своем роковом, одномерном пространстве
Одномерного времени без продолженья и без
Глыбы трех плоскостей, виртуального ордена странствий.
Им решать, кем нам быть, как и в чем преуспеть,
Перейти ли барьер, отделяющий мир прозябанья
От того, что над ним, что на спинах рожденных терпеть
Возвышает себя до кричащего бога-титана.
И за то, что проник я в начало попытки узнать,
И за то, что я выкрал фальшивое веко творенья,
Обречен я терпеть, кочевать, бедовать и страдать,
Повторяя удел восемнадцати тех поколений.
С двух сторон я узнал, изучил судьбы предков своих.
Все они рождены были с долей суровой и жесткой.
Ни один не сидел на платформе из согнутых спин
Тех, внизу, что стоят под невидимой страшной решеткой.
И за мысли мои, за отсутствие страха толпы,
За отсутствие трепета кролика нет мне возврата
Из гонимых всегда, из всегда нелюбимых таких,
Из объявленных вечной персоной нон грата.
За пределом, за уровнем жизни моей
Простирается то, что мне может лишь только присниться,
Но пока у меня - бесконечность за спинами дней,
Мне свободнее дышится, пишется, спится.
Я за мигом гонюсь, я за ним, лучезарным, тянусь,
Пробуждаюсь осыпанный грезами в синей постели,
И за копию света я сильной рукой уцеплюсь,
Незаконно за ним уносясь без какой-либо цели.
Чувства! Не разделяя, познать
Каждый в отдельности, миг, чьи законы
Лишь в бесконечном дано отыскать,
В том, что затеряно в неповторенном.
Я опускаюсь на самое дно
Чашечки ландыша, в благоуханье,
Чтобы увидеть, чего не дано
С роста огромного видеть в мельчайшем.
Я погружаюсь в прошедшие дни,
В сущность значительности мгновений,
В подлинность чувств, что только одни
Могут быть названы неповтореньем.
Даже с жуткой занозой, сидящей в спине,
Этих темных предчувствий, трагически-грозных,
Я несусь к облакам на чудесном коне
Представлений и мыслей, почти-невозможных.
Вещи ожили. Запах краски и штор
Перемешался. Стулья, кресла и пол
Заговорили; простой разговор
Стал бессловесным посредником чувства.
Сон стал реальным. В жизнь осязаемо
Вторглись иллюзии, став ее смыслом.
Вместо обмана - узоры хрустальные
Выросли - будто ему в укоризну.
Быт растворился в огнях бесконечного,
В россыпях-днях полновесного крошева,
Кодом запретным всего человечного,
Ангелом этого мира непрошенным.
Сентябрь, 1973. Могилев.
x x x
Наполеон! Повелевай мной.
Я вновь Бетховена почту;
И на Валгалле современной
Я Ницше, Фридриха, прочту.
Лети опять, мой белый лебедь,
К своим далеким островам,
В Грааль высокий, словно небо,
К прекрасным солнечным лугам.
Не боги делают паперти
И не политики живут:
За власть остаться после смерти
Друг друга смертные грызут.
И нам останется Бетховен,
И Ницше, и Наполеон,
И этот, ужасом наполнен,
Над сном безвестных тихий звон.
12 Марта, 1974.
x x x
Бросается вечно ненужная поступь.
Проклятие грязному, свинскому миру!
И от пустого, безликого страха
Бросается ваза с кухонного шкафа,
Как я бросаюсь вниз головой через форточку.
24 января 1974. Могилев.
x x x
Я хотел сегодня поиграть на скрипке,
Гриф которой виднелся из футляра
Обещанием прекрасных мелодий.
Я протянул к ней руку, чтобы наполнить
Душу и пространство звучанием сильным.
Но оказалось, что пыл мой излишен
И что не выразить мне вдохновенья:
Струны, повиснув, мне говорили,
Что бесполезно умрут эти звуки.
Я, предаваясь влеченью иллюзий,
Странствовал в землях, которых не видел
И не тревожил своим посещеньем.
Я, повинуясь влеченью сердца,
Край созерцал, прежде мне неизвестный,
Но, несмотря на наличье различий,
В нем находил я знакомое с детства.
Путь, извиваясь, тянулся за солнцем.
Я догонял его ровную поступь.
И, утомившись от сотен желаний,
Снова протягивал руку за скрипкой.
16 января, 1974.
РОМАНТИЗМ
Стук каблуков, удаляющихся на расстояние.
Двери захлопнулись, шепот затих;
Звуки, вдруг вырвавшиеся на прощание,
Быстро заглохнули в звуках других.
Свет, так привычно и призрачно падающий,
Тонет в углах и, дойдя до земли,
Вдруг исчезает и, отражающийся,
Вязнет в мозгу, как навязчивый стих.
Шторы, так лицемерие скрывающие
Жизнь, вожделение плоти и смысл,
Чуть приоткрыты и, ниспадающие,
Прячут лицо будней комнат своих.
Листья с нечеловеческим трепетом
Свет пропускают и, снова сойдясь,
Сеют экстаз фантастическим зеркалом,
С бешеным танцем объединясь.
Стонет кругом аномалия вечера:
В шепоте листьев, в тиши и в шагах,
В зримых приметах незримого вечного,
В трепете рук и в стучащих сердцах.
Музыка в стиле додекофонии,
Тембры и качества объединив,
Стала творением ясной гармонии,
В вечера форму контрасности слив.
Неискушенный пришелец из прошлого,
Грустный, как сон, и наивный, как день,
Ловит приметы бесплотного крошева
И исчезающих слепков теней.
Стопами времени смысл покажется;
Мерным кружением смутных начал
Тесных строений и прошлого вяжется
Неотторжимый и вечный накал.
Запахов пряные мысли вклиняются
В шорохи МЫСЛЕЙ, к безвестию льнут;
Длинными нитями тени встречаются,
Странный ковер ослепления ткут.
Эхом торжественным сути колышется
То, чего в мире сегодня не ждут,
И в тишине ненамеренно дышится
Сводом ночей и бесстрастием пут.
В масках столикостей ветви качаются,
И до балконов они достают,
И в полутьме неизменно кривляются
Блики, клинком вырываясь пут.
Накипью вечера - свет. Отражается
Сорванным пылом Предвестник, омыт
Полными венами Эха. Вздувается
Мир, от просвета сомнений закрыт.
В листьев гниении, в пряности запахов
И в вожделенности сочной листвы
Длятся шаги очерченности ласковой
И осветленности острой канвы.
С ясной вместимостью, в пламени сочного
И полнозвучного трепета сил
Длятся мистерии стука височного
И полновесной нательности пыл.
Прямо из прошлого, неосязаемый
И не скрывающий трепета сил,
В акте возврата сквозит осязаемый,