- Какое восхитительное место, - говорит Этель, - такое странное, такое уединенное. И как приятно слышать голоса детей, играющих за стеной, в саду монастыря. - Его новенькая часовня вставала перед ними из-за деревьев.
- У этого здания очень любопытная история, - говорит Клайв. - Им владел один из членов Директории, и, наверно, в аллеях этого сада танцевали некогда при фонарях мадам Талльен, мадам Рекамье и мадам Богарне. Затем в нем обитал некий наполеоновский маршал. Позднее дом был возвращен его законному владельцу маркизу де Брикабрак, но его наследники никак не могли поделить недвижимость и продали родовой замок монастырю.
Они стали говорить о монахинях, и тут Этель сказала:
- В Англии прежде тоже были монастыри. Я нередко думаю, как было бы хорошо удалиться в тихую обитель. - И она вздохнула, словно то была ее заветная мечта.
Клайв рассмеялся и сказал:
- Ну что ж, по окончании столичного сезона, устав от балов, совсем неплохо удалиться в монастырь. В Риме я был в Сан-Пьетро-ин-Монторио и еще в Сант-Онофрио - это живописная старинная обитель, где скончался Тассо; там многие ищут отдохновения. Дамы с той же целью поселяются в женских монастырях. - Тут он высказал предположение, что пожив в монастырской тиши, люди не становятся ни лучше, ни хуже своих братьев и сестер, обитающих в Англии и Франции.
Этель. Зачем смеяться над людской верой? И почему бы людям не стать лучше, поживши в монастыре? Неужто вы думаете, что свет так уж хорош, что никому не хочется хоть на время из него вырваться? (Тяжко вздыхает и окидывает взором прелестное новенькое платье со множеством оборок, которое как раз нынче прислала ей на дом великая искусница мадам де Рюш.)
Клайв. Я могу судить о жизни света только издалека. Я вроде той пери, которая заглядывает в райские врата и видит за ними ангелов. Я обитаю на Шарлотт-стрит, Фицрой-сквер, а эта улица находится за оградой рая. Райские врата, по-моему, расположены где-то на Дэвис-стрит, где Оксфорд-стрит выходит на Гровнер-сквер. Еще есть врата на Хэй-Хилл, на Брутон-стрит, на Бонд...
Этель. Не будьте ослом, Клайв!
Клайв. Да почему же? Или быть ослом хуже, нежели светской дамой, вернее - светским львом? Ведь будь я виконтом, графом, маркизом или герцогом, разве вы назвали бы меня ослом? Ни в коем случае! Вы бы назвали меня арабским скакуном.
Этель. Несправедливо, зло и просто недостойно отпускать такие глупые шутки и произносить передо мной пошлые сарказмы, которыми ваши друзья-литераторы, эти жалкие радикалы, наполняют свои книжки! Разве я когда-нибудь давала вам на то основание? Разве не охотней я встречалась с вами, чем с Людьми более знатными? Не предпочитала вашу беседу болтовне с молодыми франтами? Разве мы не одного рода, Клайв? Поверьте, что из всех вельмож, мне известных, самый настоящий джентльмен - ваш милый батюшка. И не надо так стискивать мою руку - маленькие проказники смотрят на нас... И вообще это не имеет отношения к нашему разговору. Viens, Leonore. Tu connais bien monsieur, n'est-ce-pas qui te fait de si jolis dessins? {Подойди, Леонора! Ты ведь отлично знаешь этого господина, который рисует? тебе такие хорошенькие картинки? (франц.).}
Леонора. Ah, oui! Vous m'en ferez toujours, n'est-ce-pas monsieur Clive? des chevaux, et puis des petites filles avec leurs gouvernantes, et puis des maisons... et puis... et puis des maisons encore... ou est bonne-maman? {Конечно! Вы мне еще что-нибудь нарисуете, мосье Клайв? Лошадок, потом девочек с гувернантками, потом домики... потом... потом еще домики... А где бабушка? (франц.).}
(Маленькая Леонора скрывается в аллее.)
Этель. Помните, в дни нашего детства вы рисовали для нас картинки? У меня и сейчас есть несколько в моем учебнике по географии, который мы без конца читали с мисс Куигли.
Клайв. Я все помню про наше детство, Этель.
Этель. Что именно, расскажите!
Клайв. Помню день, когда увидел вас впервые. Мы тогда читали в школе "Тысячу и одну ночь", и вот пришли вы в ярком шелковом платье, переливавшемся то желтым, то синим. Я тогда подумал, что вы похожи на сказочную принцессу, вышедшую из хрустального ящика, потому что...
Этель. Почему?
Клайв. Потому что я всегда считал эту принцессу самой прекрасной на свете - вот и все. Не надо приседать передо мной в великосветском реверансе. Вы сами отлично знаете, как вы хороши и как давно я восхищаюсь вами. Еще я помню, как мечтал стать рыцарем Прекрасной Этель, чтобы исполнять любое ее желание и тем снискать ее милость. Помню, как был до того наивен, что не видел различия в нашем положении.
Этель. Но Клайв!..
Клайв. Теперь все по-иному. Теперь я знаю, какая пропасть лежит между бедным художником и высокопоставленной светской барышней. Ах, почему у меня нет ни титула, ни богатства! Зачем я вообще повстречал вас, Этель?! Зачем снова увидел вас, когда осознал преграду, словно бы самой судьбой возведенную между нами!
Этель (с невинным видом). Но разве я когда-нибудь подчеркивала различие между нами? Разве я не радуюсь от души каждой нашей встрече? Не встречаюсь с вами порой, когда не должна бы... то есть не то чтобы не должна, а просто без ведома тех, кому обязана подчиняться. Что худого в том, что я вспоминаю прошлое? И почему я должна стыдиться родства с вами? Нет, не стыдиться, а забыть о нем. Оставьте, сэр, мы уже дважды обменивались рукопожатиями. Ксавье! Леонора!
Клайв. То вы со мной ласковы, то словно бы раскаиваетесь в этом. Иной раз кажется, вы радуетесь моему приходу, а назавтра - стыдитесь меня. Во вторник на прошлой неделе, когда вы пришли в Лувр с теми важными дамами и увидали, что я сижу там и рисую, вы, помнится, даже покраснели, а этот безмозглый молодой лорд прямо-таки испугался, когда вы со мной заговорили. Удел мой в жизни не блестящий, и все же я не поменялся бы с этим юношей при всех его шансах в данном случае.
Этель. На что вы намекаете?
Клайв. Вы прекрасно знаете. Словом, я не хотел бы быть таким себялюбивым, глупым и плохо образованным - нет, хуже я о нем говорить не буду! - взамен на всю его красоту, богатство и знатность. Клянусь, я не поменялся бы с ним местами и не отказался бы от судьбы Клайва Ньюкома, чтобы стать маркизом Фаринтошем со всеми его титулами и угодьями.
Этель. Вечно вы заводите речь о лорде Фаринтоше и его титулах! Я полагала, что только женщины завистливы - так утверждаете вы, мужчины. (Торопливо.) Сегодня мы едем с бабушкой к министру внутренних дел, потом на бал в русское посольство; завтра мы будем в Тюильри, только сперва мы обедаем в посольстве. В воскресенье мы, наверно, поедем на Rue d'Agnesseau. Так что я вряд ли приду сюда до по... Мадам де Флорак! Маленькая Леонора так похожа на вас... просто удивительно! Мой кузен говорит, что хотел бы написать ее портрет.
Мадам де Флорак. Мой муж любит, чтобы я была при нем, когда он обедает. Простите меня, друзья мои, что мне пришлось оставить вас на время.
Клайв, Этель и мадам де Флорак уходят в дом.
Беседа II
Сцена первая
Мисс Ньюком подъезжает в бабушкиной коляске, которая останавливается во дворе Hotel de Florac.
Сен-Жан. Графини нет дома, мадемуазель. Но ее сиятельство велели говорить, что вернутся к тому часу, когда граф изволит обедать.
Мисс Ньюком. А мадам де Превиль дома?
Сен-Жан. Прошу извинения, но мадам де Превиль тоже отбыли из дому с господином бароном, мосье Ксавье и мадемуазель де Превиль. Должно быть, мисс, они поехали в гости к родителям господина барона - там, кажется нынче праздник. У мадемуазель Леоноры был в руках букет - надо думать, для дедушки. Не угодно ли мадемуазель войти? (Слышится звук колокольчика.) Это, наверно, его сиятельство мне звонит.
Мисс Ньюком. А ее высочество... госпожа виконтесса дома, мосье Сен-Жан?
Сен-Жан. Сейчас позову людей госпожи виконтессы.
(Старый Сен-Жан удаляется; к карете тотчас подходит лакей в пышной ливрее с пуговицами величиной с тарелочки для сыра.)
Лакей. Ее высочество дома, мисс, и будет очень рада вас видеть, мисс. (Мисс взбегает по огромной лестнице; на площадке ее встречает джентльмен во фраке и ведет в апартаменты принцессы.)
Лакей (слугам на козлах). Здорово, Томас. Как живешь, старина Бэкиштоппор?
Бэкиштоппор. Здорово, Билл! Слушай, Монконтур, не вынесешь ли ты человеку стаканчик пива, а? Вчера вечером было чертовски сыро, скажу я тебе. А я добрых три часа проторчал у неаполитанского посольства - мы там плясали на балу. Ну, пошли, значит, мы с ребятами к Бобу Парсому и хватили по маленькой. Выходит на крыльцо старая карга и никак не сыщет свою колымагу пропала, и все тут, верно, Томми? Уж как вез ее, не помню, еще спасибо - не наехал на тележку зеленщика. До чертиков упился! Гляди, Билли, кто-то к вам через калитку прет.
Клайв Ньюком (тоже по-странному совпадению появившийся здесь). Ее высочество дома?
Лакей. Вуй, мусью. (Звонит в колокольчик; на верхней площадке лестницы появляется тот же господин во фраке.)
Клайв уходит.
Бэкиштоппор. Послушай, Билл, а часто этот малый к вам захаживает? Вот им бы и ходить в парной упряжке, верно? Мисс Ньюком да ему. Тпру-р-у, старая! Чего там она головой вертит, глянь-ка, Билли! Хороший парень, скажу я тебе. Вчера дал мне соверен. А в парке, когда его ни встретишь, лошадка под ним - первый сорт! Он кто будет-то? У нас в людской болтали, будто он художник. Да что-то мне не верится. Ходил к нам в клуб один художник, лошадок моих рисовал, да еще вот эту мою старушку.
Лакей. Разные бывают художники, Бэкиштоппор. Иные сюда приходят, так на груди больше звезд, чем у герцога. Ты небось слыхом не слыхал про мусью Берне и мусью Гудона?
Бэкиштоппор. Сказывают, барин этот молодой сохнет по мисс Ньюком. Что ж, желаю ему удачи!
Томми. Ха-ха-ха!
Бэкиштоппор. Давай, Томми! Том у нас не больно разговорчив, зато выпить мастак. Так как оно, по-твоему, Томми, сохнет он по ней или нет? Я еще в Лондоне частенько замечал, как он бродил возле нашего дома на Куин-стрит.
Томми. Видать, не пускали его на Куин-стрит. Мальчишку-рассыльного, видать, за то, чуть не в шею, что он сказал ему, мы дома. Видать, такая уж она лакейская служба: глядеть в рот... то бишь - во все глаза, а рот держать на замке. (Опять погружается в молчание.)
Лакей. Сдается мне, наш Томас влюбился. Это что была за красотка, с которой ты плясал тогда у Шомьера? А молодой маркиз как там откалывал! Пришлось вызвать полицию, чтобы его остановить. Его человек сказывал наверху старому Буцфуцу, будто маркиз прямо невесть что творит. Спать ложится в четыре, а то и в пять утра, режется в карты, хлещет шампанское всем чертям на радость. На тот вечер сколько их сошлось в бриллиантах, а как бранились, как кляли друг дружку, швырялись тарелками - страсть!
Томми. И что этот маркизов слуга языком болтает. Задавака проклятый! С нами, ливрейными, и не разговаривает, будто мы какие-нибудь трубочисты. Я бы, черт возьми, вздул его хорошенько за полкроны!
Лакей. А мы бы на тебя поставили, Томми. Вот Буцфуц сверху, этот нос не дерет, и принцев камердинер тоже. А старик Санжан - чудной малый, но хороший. Он жил с графом в Англии лет пятьдесят назад... во время этой... миграции, при королеве Анне, знаешь? Так он еще кормил своего барина. Говорит, тогда тоже ходил к ним один молодой мусью Ньюком - уроки он брал у шевалье, отца нашей графини. Никак звонят! (Лакей уходит.)
Бэкиштоппор. Этот парень неплохой. На деньги не скуп и песни здорово поет.
Томас. Голос хороший, только невозделанный.
Лакей (возвращается). Приезжайте за мисс Ньюком в два часа дня. Хотите подкрепиться? Пошли, там за углом преотличное заведение.
Слуги уходят.
Сцена вторая
Этель. Понять не могу, куда это исчезла мадам де Монконтур. Как странно, что и вы сегодня пришли сюда, вообще, что мы здесь очутились! А как я была поражена, увидев вас у министра. Бабушка страшно рассердилась. "Этот юноша, - говорит, - прямо нас преследует!" Право, не понимаю, Клайв, почему мы не должны видеться? Может быть, и эти случайные наши встречи тоже непозволительны? Знаете, сэр, как меня бранили за то... за то, что мы вместе ехали в Брайтон. Бабушка сначала ничего не знала об этом, а потом, когда мы поехали в Шотландию, эта дура, моя горничная, возьми да расскажи ее горничной, - что тут было! Если б здесь еще существовала Бастилия, она заперла бы вас туда. Она утверждает, будто вы вечно стоите нам поперек дороги, - почему, право, не понимаю. Говорит, это из-за вас... ну сами знаете, что... А я рада, что так случилось и что Кью женился на Генриетте Пуллярд; она будет ему лучшей женой, чем я. Она, Клайв, будет счастливее Клары. Кью один из добрейших людей на свете - не слишком большого ума и сильной воли, но именно такой великодушный, добрый и спокойный, какой нужен для счастья девушки, вроде Генриетты.
Клайв. Но не вашего, Этель?
Этель. Нет, да и он со мной не был бы счастлив. У меня тяжелый характер, Клайв, боюсь, немногие мужчины способны его выдержать. Я всегда чувствую себя какой-то одинокой. Много ли мне лет? Всего двадцать, но порой мне кажется, будто мне целых сто, и я чувствую себя такой усталой, ужасно усталой от всех этих праздников, поклонников, комплиментов! А без них мне чего-то не хватает. Как я завидую набожности мадам де Флорак; она каждый день ходит в церковь, постоянно занята добрыми делами, беседует со священниками, печется о чьем-то обращении. По-моему, она скоро обратит в католичество и принцессу - милая старенькая мадам де Флорак! И все ж, она не счастливей нас. Ее дочь Гортензия - пустое существо, занятое мыслями о своем скучном, толстом, очкастом Камилле и двух детишках - ничто больше ее не занимает. Так кто же счастлив, Клайв?