– Некто Русапетов, – громко и негодующе рявкнула мисс Трэверс. – Теперь он служит конторским чиновником в Охотске. Это наверняка охладит его пыл.
Мисс Трэверс была вполне искренней, выступая в роли яростного обвинителя, и Пол никак не мог понять почему. С виду она казалась обычной, в меру образованной представительницей среднего класса. Таких в Манчестере великое множество.
– А как насчет Опискина?
– Послушай, – угрожающе нахмурился мальчик-епископ, – ты уже задавал сегодня этот вопрос. Мы больше не желаем ничего об этом слышать, понял? Если тебе хочется поболтать, отправляйся к себе подобным. К янки, например, – фыркнул он.
– Ты сам знаешь все об Опискине, – проревел монах. – Можешь не признаваться, мы и так знаем, что Опискин – твой приятель.
– Был, – поправила мисс Трэверс, – был приятелем. Теперь он мертв, и вам это отлично известно.
– Я не знал, – сказал Пол, – я вам все время пытаюсь объяснить, что я ничего об этом не знал. Честное слово.
Помимо его воли где-то в тайных глубинах его сознания начали появляться странные образы, кривые, искаженные.
– Вы же сами сегодня вечером намекали на то, что Опискина убили, – заявила мисс Трэверс.
– Он был убит? – удивился Пол и немедленно получил весьма чувствительный удар по голове. Он потер ладонью затылок, повернулся к обидчику и угрожающе взмахнул зажатой в руке бутылкой. – Эй, ты, имей в виду, я не собираюсь терпеть подобные выходки!
Студенты моментально отодвинулись на безопасное расстояние. Граммов сто пива выплеснулось из бутылки и испачкало Полу рукав. Все засмеялись, включая и бармена-монголоида.
– Для начала заткнись, – проворчал Пол.
– Ну вот, опять, – громко заявил тощий юнец, напяливший на голову странное сооружение, в котором с трудом угадывался головной убор католических священников, – во всем виноваты рабочие.
– Я ухожу, – сообщил Пол, которому неожиданно стало скучно. – По-моему, все, что вы здесь затеяли, весьма дурно пахнет. От лица всех пассажиров первого класса я решительно протестую против этого вопиющего богохульства. Вы унижаете нас всех. К тому же вы отстали от времени.
– Посмотрите-ка, – принялся кривляться студент, одетый священником, – оказывается, он за словом в карман не полезет.
Но остальные хранили мрачное молчание.
– Раньше еще можно было понять эти дешевые насмешки над опиумом для народных масс. Вы сможете сами убедиться, что сейчас в Советском Союзе многое изменилось. И к религии там теперь другое отношение, значительно более либеральное.
– Тем хуже для Советского Союза, – раздался громкий, хорошо поставленный голос. Говоривший был точной копией знаменитого монаха Чосера, такой же лысый и безбородый.
Гомосексуалист, подумал Пол, никакого сомнения. Затем он повернулся к мисс Трэверс:
– Вы специализируетесь в области музыки, не так ли? Вы знаете все работы Опискина?
– Разумеется, – высокомерно кивнула она, – я должна, вернее, должна была знать их все. Я писала о нем статьи для журнала «Музыка». Его и тогда уже осуждала вся прогрессивная общественность, но глубокие знания всегда помогают придать осуждению должный вес. А что вы хотите узнать? – поинтересовалась она, широко расставив свои ужасные ноги.
Аудитория восхищенно внимала ее словам.
Искаженные образы начали понемногу приобретать реальные очертания. Только что приземлившийся Роберт, он сам, никогда не летавший, русские курсы в Финтри… Понятно, требовалось воплотить в жизнь планы налаживания более близкого сотрудничества с русскими, но почему из всех возможных мест выбрали именно Финтри? И бурная реакция Роберта, слушавшего заигранную пластинку. Оказывается, музыка может черт знает что сделать с человеком, причем менее чем за четыре минуты.
– У него должна быть одна вещь, насколько я помню, – пробормотал Пол, – где все музыкальные инструменты на первый взгляд звучат весьма нестройно, пианино, клавесины, колокольчики, ксилофоны – каждый сам по себе. И только через какое-то время понимаешь, что сквозь какофонию звуков пробивается величавая мелодия колокольного перезвона.
Пол задумался, пытаясь припомнить запомнившуюся вещь.
– Есть у него такая вещица, – сразу же ответила мисс Трэверс. – Называется она «Колокол», опус 64. Уже тогда его талант начала разъедать ржавчина, и его творчество оказалось изъеденным отвратительными жуками формализма. А ведь его предупреждали, но он продолжал упорствовать и проводил недопустимые в музыке эксперименты со звуками. Причем все это он проделывал в то время, когда его родной город самоотверженно сражался с немецким фашизмом. И этот композитор не сделал ничего, чтобы поддержать сограждан в суровую годину испытаний, воодушевить их. Именно тогда были заброшены семена, которые попали на благодатную почву и впоследствии выросли в предательство.
Несколько студентов зааплодировали.
– Что вы имели в виду, – спросил мальчик-епископ, – когда говорили, что в Советском Союзе сейчас все не так, как раньше? Вы здесь уже бывали?
– Роберт побывал здесь в прошлом году, – ответил Пол. – Я хотел сказать, здесь был мой близкий друг. Роберт.
И тут он отчетливо вспомнил ту самую работу Опискина. Колокола. Казалось, он отчетливо слышал странные, величавые звуки. Но это длилось недолго.
В группу людей, столпившихся у стойки бара, с шумом ворвалась девушка, одетая падшим ангелом: бриджи, черные чулки, бюстгальтер, разрисованные крылья, сделанные из картонного ящика от сыра, симпатичное юное лицо грубо размалевано. Только ее юную прелесть не смог обезобразить даже этот отвратительный атеистический маскарад.
Она завопила:
– Мисс Трэверс, скорее, мистер Коровкин уже наверху. Он пришел поиграть на пианино. Пойдемте скорее, будем танцевать.
– Товарищ Коровкин, милая, – назидательно проговорила мисс Трэверс и коснулась уродливым пальцем точеного плечика девушки. – Что ж, отлично, значит, ему стало лучше.
– Слушайте, – воскликнул мальчик-епископ и картинно указал импровизированным посохом в сторону Пола, – по-моему, мы должны как следует проучить этого парня.
– А ну его, – отмахнулся стаффордширский монах, – оставим его испытывать муки нечистой совести.
– Общая исповедь, – объявил фальшивый священник, но без юмора в голосе, – покайтесь-ка, почему мы все не танцуем?
Полу почему-то вдруг показалось, что он действительно должен быть наказан, что это правильно и справедливо. Какие-то голоса внутри него нашептывали, что наказание всегда следует принимать с благодарностью. За все надо платить. Может быть, тогда ему станет легче, он избавится от чувства вины перед Робертом, которого эти монахи называли Опискиным. Все правильно. Все хорошо. Он сказал:
– Мне все равно. Но когда впервые приезжаешь в чужой город, надо прилично выглядеть.
Внезапно он почти полюбил этих потных, распущенных юнцов. А девушка-ангел, казалось, освещала всех присутствующих небесным сиянием. Что поделаешь, молодежь. Они сами не ведают, что творят. Кроме мисс Трэверс, конечно. Она точно знала, что делает. Он заискивающе улыбнулся.
– Клянусь, – сказал один из студентов, бывший, по выражению Дилана Томаса, кем-то вроде Джека Христа, – он не такой уж пропащий парень.
Я хочу сказать, – добавил он, – что этот тип, конечно, не прав, но он это признает. Поэтому его следует отпустить.
– Все идут танцевать! – пропела девочка-ангел.
Каждая вещь содержит свою противоположность. Стаффордширский монах хрюкнул и сказал:
– Что ж, если мы собираемся идти танцевать, давайте признаемся честно. Те пластинки, которые они ставят, хороши только для лягушатников. Мы под них можем только водить хоровод вокруг майского дерева. Если, конечно, в Советском Союзе есть майское дерево.
– У них есть майские праздники, – вмешалась девочка-ангел. Ее голосок звучал чисто и звонко, как в пасторали.
– …Но больше ни на что они не пригодны. Я вам скажу откровенно, – продолжал бубнить монах, обращаясь теперь к мисс Трэверс, – кое-что в Советском Союзе кажется мне весьма старомодным.
– Мода, – бодро отреагировала мисс Трэверс, – понятие буржуазное.
На лице монаха неожиданно отразилось раздражение и усталость.
– Хорошо, – сказал он, – тогда давайте выпьем, а потом уж пойдем.
Студенты наперебой стали предлагать Полу выпивку. Он согласился на коньяк. Но Пол точно знал, что абсолютно все заключает в себе свою же противоположность. И если он немедленно не отправится в каюту, то очень скоро начнет скандалить. Тем не менее он дал себя вовлечь в веселое шествие и направился вместе со всеми в музыкальный салон. Там танцевали все: священник с монашкой, святой с мучеником, монахи друг с другом. Товарищ Коровкин, вполне довольный жизнью, наигрывал приятную мелодию в стиле двадцатых годов. Пол некоторое время молча таращился на танцоров, потом сказал монаху:
– А я все равно считаю, что это – дурной вкус. – Он указал на «Джека Христа», который увлеченно плясал, осеняя крестом партнера.
Монах ответил:
– Если честно, то я с вами согласен. Все дело в воспитании. Большинство из нас – унитарии. Мой отец, к примеру, был чрезвычайно строг. Но если кто-то начинает, остальным приходится присоединяться. Иначе на тебя начнут показывать пальцами.
– А кто подал идею?
– Тот древний доктор в инвалидном кресле, который все время ездит в Санкт-Петербург. Он будто явился к нам из поэм Киплинга.
– Боже мой!
– А я люблю Киплинга, – заявил монах, – он гениально предвидел конец всего.
– Я имел в виду совсем другое, – прошептал Пол.
– Понятно. Можно сказать, он специально подбил нас на это мероприятие? Просто не ушел из кают-компании, когда мы там заседали. Сказал что у нас кишка тонка пойти на такое. А теперь не явился посмотреть, что мы натворили. Мне кажется, – он понизил голос, – что это очень важный советский агент. Замаскированный. Он здесь за всеми следит. Очень умные люди живут в России.
Глава 4
– Мне бы это понравилось, – сказала Белинда, – я не танцевала уже целую вечность.
Бал безбожников не привиделся Полу в дурном сне.
– Капитан лично, – сказал молодой датчанин за завтраком, отправив в рот большой кусок колбасы, – пришел в два часа ночи и прекратил веселье.
Датчанин активно жевал, умудряясь при этом еще и широко улыбаться. Было отличное солнечное утро, юноша был здоров и бодр, с аппетитом поглощал сытный завтрак, в общем, имелось достаточно поводов, чтобы наслаждаться жизнью. Во время рейса Пол видел капитана всего один или два раза. Это был некто П.Р. Добронравов, мужчина средних лет с восточным разрезом глаз и резко очерченным ртом.
– Нам дали понять, что официальную установку на атеизм, то есть на безбожие, никто не отменял, но тем не менее следует соблюдать приличия, – проявил осведомленность довольный жизнью датчанин.
Пол склонил голову над своей тарелкой с остывшим рисовым пудингом.
– Оказывается, третий помощник капитана Корейша доложил об увиденном им бесстыдстве на мостик. Понимаете, у русских теперь нет официальной религии, но тем не менее они люди высокой морали.
Кроме молодого датчанина в это утро вместе с Полом за столом сидел польский инженер, никогда не носивший галстука (очевидно, этого предмета мужского туалета у него просто не было), три его сына и толстая жена, которую он даже во время еды пожирал глазами. Именно поляк распустил слух, что Пол насильно запер свою жену в каюте.
Белинда чувствовала себя лучше, хотя сыпь все еще не прошла. Был самый разгар дня. Пассажиры разбрелись по своим каютам. Судно стояло на внешнем рейде Ленинграда. На борту работали таможенники.
Запертые в небольшом пространстве своей каюты, они напряженно ждали. Пол нервно курил, стараясь справиться с дурными предчувствиями. Вот-вот послышится топот сапог, затем резкий стук в дверь, после чего каюта наполнится людьми в форме, которые начнут задавать каверзные вопросы на безукоризненном английском. Пол уже давно заполнил все необходимые бумаги, перед ним лежала таможенная декларация, содержащая совершенно неверные сведения. Он ехал в Россию как преступник. А русские – люди высокой морали.
– И, – сказала очень красивая Белинда, – не думаю, что в этом людском раю будет весело. Шахматы, не так ли? Шахматы и чай из буфета. – Истинная дочь Массачусетса, она употребляла слово «чай» в качестве бранного. – Качающиеся столы – продолжила она, растянув губы, чтобы покрыть их помадой, – стук шарика от пинг-понга и запеченные бобы с гренками.
Вот оно, единство противоположностей: родина печеных бобов – Бостон, она их вдоволь наелась в детстве. А Европа, охваченная войной, тогда казалась такой далекой и загадочной… Чтобы попасть туда, ей пришлось надеть форму Красного Креста, то есть пройти через чужую боль, кровь, грязь и нечеловеческую усталость. Правда, форма шла ей необыкновенно. Белинда была в ней чрезвычайно хорошенькой и очень американкой. Она решила, несмотря ни на что, остаться в Англии и устроилась секретаршей в «Тайм-Лайф» на Бретон-стрит, где и работала, пока Пол не женился на ней. Он очень любила старые вещи. Благодаря этой любви она и познакомилась со своим будущим мужем.
В то время Пол работал менеджером у Ф. Тайсона в магазине Кьюрио в Ричмонде и продал ей старинную медную формочку для пудинга. Фирма «Пол Хасси. Предметы антиквариата и роскоши» в городке Винчелмарш, Восточный Суссекс, была впоследствии открыта главным образом на ее деньги. Она получила неплохое наследство от матери.
Но кроме того, Пол, несомненно, очень любил жену. Она была старше его на три года и стала не только женой, но одновременно и матерью, и старшей сестрой. Он была очень красивой и вовсе не старой. Во всяком случае, ей следовало находиться не среди антиквариата. А если уж говорить об античных древностях, она вполне могла занять место языческой богини.
– А затем бодрая проповедь в десять часов, – продолжила она, все еще не закончив процесс окрашивания губ. Поэтому слова она произносила тягуче и не слишком внятно, – падре всегда наготове. – Он закрыла тюбик с губной помадой и бросила его в сумку. – И мальчики будут стараться пить чай потише, чтобы не заглушить Слово Божье.
– Дорогая, – улыбнулся Пол, – СССР здесь ни при чем.
Тем не менее он отлично понимал жену. Серьезный подход, руководство и наличие идеологической базы во всем, даже если речь идет о вкусе печеных бобов. На коленях Пол держал переведенного на английский язык «Доктора Живаго». Это был весьма хитрый ход с его стороны. Запрещенная литература. Он предусмотрительно положил книгу так, чтобы ее заголовок не остался незамеченным советскими официальными лицами. Он надеялся, что таможенники конфискуют книгу и позабудут о дрилоновых платьях.
– Си Си Си Пи, – сказала Белинда, с интересом поглядывая в иллюминатор. Балтийское море было залито ярким, теплым солнцем, почти как Средиземное. Вокруг сновали небольшие суденышки. Загорелые моряки на них заразительно смеялись и махали пассажирам. Воистину серп и молот на развевающемся красном флаге перестали быть мрачной эмблемой рабского труда, теперь они больше напоминали эмблему фаллического культа, принятую у индусов. А немного подальше величаво раскинулся главный северный город России.
– А вот еще, – снова заговорила она, – кажется, они называют это траулером, а буквы написаны на стрелах… или… ну, не знаю, что это такое.
Белинда выросла в материковой части Американского континента. Ее заинтересовало сокращение – СССР, она некоторое время напряженно размышляла, нахмурив свои очаровательные брови, по не смогла его расшифровать.
– Мир исчезает, – в конечном итоге заявила она, – остаются одни только инициалы. Суп из крекеров… алфавитных. (Белинда скаламбурила. Крекер – прозвище белых бедняков на юге США.)
– Их буква С соответствует нашей S, – начал объяснять Пол, – а их буква Р – это наше R. Получается СССР, или Союз Советских Социалистических Республик.
– У нас за домом, – сказала Белинда, – рос огромный старый дуб. На нем все кому не лень вырезали надписи сплошь из инициалов. «Дж.Б.В. любит Л.Дж.» «Б.Х… любит С.» Забавно, раньше мне казалось, что так и должно быть. Дьявол, зачем все это? – Она неожиданно надулась и бросила злобный взгляд в иллюминатор, за которым сиял ясный солнечный день. – Сука, – с чувством добавила она.