— Он запросил двадцать тысяч.
Сладкие грезы разлетелись в осколки, словно суповая тарелка, вырвавшаяся из рук неуклюжей официантки. Из горла у него вырвалось какое-то бульканье, и когда он смог наконец совладать с голосом, тот зазвучал низко и хрипло:
— Двадцать тысяч?
— Вот именно. Он начал было нести какую-то дичь насчет тридцати, но я его быстренько образумила.
— И ты надеешься достать эту сумму?
— А что такого?
— И на какой же банк ты наметила налет?
Джо съежился в кресле — Вильгельмина Шэннон вновь возвысила голос:
— При чем тут какой-то банк и какой-то налет? Я рассчитываю на то, что ты тряхнешь мошной. Разве ты у нас не денежный мешок?
— У меня есть тысяча долларов. Вряд ли тут можно вести речь о мешке.
— Как, тысяча? А куда делся выигрыш?
— Унесен ветром.
— Ах ты, юный транжира!
— Высокий уровень жизни, налоги и прочее. К тому же, Билл, ты не учитываешь, что эти радиовыигрыши — туфта. Не верь газетным бредням. Мне выдали выигрыш в основном консервированным супом. Возьмет этот тип восемь тыщ жестянок в ассортименте? Может, он любит поесть супчику. Пожалуйста: томатный, гороховый, куриный, спаржевый…
Пожилой джентльмен, тянувший что-то через соломинку за своим столиком в другом конце зала, конвульсивно дернулся и чуть не проглотил соломинку, потому что Билл снова возвысила голос.
— Развеяна еще одна иллюзия, — сказала она. — Тебе остается сопроводить меня в приют для старушек.
Ее отчаяние тронуло сердце Джо. Ему было не свойственно подолгу пребывать в унынии, и он уже начал потихоньку оправляться от тягостных дум.
— Не падай духом, Билл. Неужто нам негде раздобыть деньжонок?
— А где?
— В центре Санта-Моники было такое злачное местечко под названием «Перелли», где можно попытать судьбу. Надеюсь, оно не прекратило своего существования. Можно взять мою тысчонку и поставить на кон.
— Не дури.
— Пожалуй, ты права. А может, перехватим у кого-нибудь? В Голливуде должно быть полным-полно рисковых людей, которые могли бы ссудить нам чуток.
— Что-то они мне не попадались.
— А миссис Корк?
— Адела? У нее снега зимой не выпросишь. Даже на Аляске. Нет, это конец. Отчаяние — вот мой удел, — произнесла Билл и величественно направилась к двери, словно отступающий из Москвы Наполеон в юбке.
После ее ухода Джо на некоторое время погрузился в размышления о капризах судьбы, которая то обольщает тебя золотыми снами, то выбивает почву из-под ног. Но уныние, как было сказано, не входило в число его грехов. И во мраке для него уже заблестел лучик света. С превращением в миллионера придется, видимо, повременить, подумал он, но ведь деньги — еще не все, и хотя мир, как известно, юдоль печали, в нем обретается девушка, которую он, Джо, любит. Следуя в желтом такси со стоянки возле книжной лавки Мэрион Хантер до конца Аламо-драйв, он с восторгом устремит свой взор на дом, в котором она обитает. Если немножко повезет, он может даже ее увидеть.
Спустя двадцать минут, сидя в желтом такси, Джо взирал из окошка на широкие ворота и обсаженную деревьями подъездную бетонную дорожку, которая вела к дому, увы, недосягаемому для его взгляда. Джо чувствовал себя паломником, достигшим вожделенной святыни. К чувству возвышенного благоговения примешивалось и вполне мирская мысль: да, миссис Адела Корк правильно выбрала среди миллионеров. Он отдал должное обширности и ухоженности владения, а когда на дорожке внезапно вырос натуральный английский дворецкий, явно импортированный непосредственно из страны обитания, всякие сомнения, которые могли бы возникнуть относительно наивысшего статуса этой усадьбы среди лучших домов Голливуда, рассеялись на корню. Дворецкий шел с подносом, уставленным бокалами с коктейлями.
По-видимому, именно эти коктейли навели Джо на мысль, что пора возвратиться и сделать распоряжения насчет ужина. Сгущались калифорнийские сумерки, и желудок, привыкший получать удовлетворение без проволочек, уже сигнализировал о своих нуждах в высшие инстанции. Сожалея о необходимости повиноваться низменным побуждениям, Джо готов был с неохотой приказать водителю, чтобы тот повернул назад, когда за ворота прогулочным шагом вывернул высокий представительный джентльмен преклонных лет, похожий на римского императора, увлекшегося углеводами. Он выглядел настолько внушительно, что Джо тут же решил, что судьба уготовила ему встречу с тем, в ком он сейчас особенно нуждался, одним из сильных мира сего, для кого двадцать тысяч — не деньги.
Ясно как день — кто еще это может быть, как не плутократ Корк, дорогой друг тети Аделы? С первого взгляда понятно, что у него полны карманы зеленых. Есть нечто трудноуловимое, что отличает очень богатых от простых смертных. Они как-то иначе смотрятся. Иначе ходят. Иначе произносят: «Эй, такси!»
Именно этот возглас издал сейчас представительный джентльмен, и Джо успел подивиться, зачем этакому Крезу такси, но тут же нашел простое объяснение. Какая-то незначительная неполадка с «линкольном», «кадиллаком» и обоими «роллс-ройсами», что стоят в гараже.
Острый ум тотчас отметил посланный небесами шанс побрататься с этим густо позолоченным субъектом и установить дружеские отношения.
— Я еду на Беверли-Хиллз, — сказал он, высовываясь из окошка и всеми порами источая обаяние. — Могу вас подвезти.
— Очень любезно с вашей стороны.
— Ничего, не стоит.
— Благодарю вас.
— Не за что. Садитесь, прошу.
Такси взяло курс вниз по склону холма. Джо принял установку очаровать попутчика.
ГЛАВА IV
Полдневное солнце, изливавшее свои лучи в окна садовой комнаты, освещало Билл Шэннон, сидевшую за столом перед диктофоном. Ее лицо выражало скорбную покорность судьбе. Случайный наблюдатель мог бы предположить, что мемуары сестры Аделы, над которыми она трудилась, не доставляют ей радости, и он не ошибся бы. За свою жизнь Билл перепробовала множество занятий, она была репортером криминальной хроники, работала на телефоне доверия, сочиняла рассказы для бульварных журналов, служила актрисой на выходах и няней, а также пресс-агентом, но до сих пор ей не случалось браться за что-либо более не свойственное ее натуре.
Насколько можно было почерпнуть из пухлой стопки заметок, предоставленных в ее распоряжение героиней мемуаров, в жизни Аделы не происходило ничего, что могло бы вызвать хоть малейший интерес у кого-нибудь, кроме нее самой. За все время ее немой славы она только ела, спала, выходила замуж и фотографировалась. Совсем не просто было превратить эти скудные сведения в триста страниц занимательного чтения для американской публики.
Но Билл, как женщина совестливая, твердо вознамерилась приложить к этому делу максимальные усилия и потому с великолепным упорством игнорировала солнечный свет, манивший ее на лоно природы.
«Все было так ново и необычно, — бубнила она в микрофон, — а я, робкая крошка…» — О, черт, эту робкую крошку я уже подпустила… — «А я была так юна, так неопытна, так ошарашена и ослеплена блеском этого мира…» — Нет, тут требуется побольше эпитетов… — «… блеском этого необыкновенного, нового, волшебного мира, в который я погрузилась…» — Тьфу, про новое и необычное я только что говорила. — «… этого фантастического, волшебного мира, в который я погрузилась, как ныряльщик в сверкающий поток. Разве могла я мечтать…»
В дверь скользнул Фиппс, неся на подносе виски и содовую. Билл приветствовала его радостным возгласом, как ныряльщик, бросавшийся в сверкающий поток, но обнаруживший, что вода гораздо теплее, чем он предполагал. Даже израильтянин в пустыне при виде падающей с небес манны, о которой он только что отчаянно молил, не выказал бы большего энтузиазма и непосредственной благодарности.
— Фиппс, ты прочитал мои мысли.
— Я подумал, что вам нужно освежиться, мадам. Вы все Утро трудитесь.
— Слава Богу, никто не мешает. А куда все подевались?
— Миссис Корк поехала в Пасадену, мадам. Выступать в дамском клубе по случаю Дней памяти немого кино. Мисс Кей и милорд играют в гольф.
— А мистер Смидли?
— Я не видел мистера Смидли, мадам.
— Где-нибудь тут, наверное.
— Несомненно, мадам.
Билл сделала глоток и приготовилась к беседе. Она дошла до той точки в трудах, когда ей потребовался перерыв. Нарушь кто-нибудь ее творческое уединение чуть раньше, она раздосадовалась бы. А сейчас это было в самый раз. То, что прерваться пришлось именно из-за Фиппса, было ей особенно приятно. Дворецкий ее заинтриговал. После их недавней встречи она немало размышляла об этом любопытном случае.
— Хотелось бы, чтобы ты мне кое-что разъяснил, Фиппс.
— Разумеется, мадам, если это в моих силах.
Билл опять приложилась к бокалу. Его янтарное содержимое приятно холодило и освежало. Она зажгла сигарету и выпустила струйку дыма на муху, кружившую у нее над головой.
— Дело вот в чем, — начала Билл, приступив к формулировке вопроса, который должен был разрешить ее замешательство. — Ты помнишь — право, не знаю как и спросить, имея в виду, что и стены имеют уши, — помнишь свой судебный процесс?
— Да, мадам.
— Тот самый, на котором я была членом жюри присяжных.
— Да, мадам.
Билл повторила дымовую атаку на муху сбоку.
— С этого места я теряю нить повествования. Сколько помнится — и моим коллегам тоже так показалось, — джентльмен, давший себе труд покопаться в твоем прошлом, представил сообществу, членом которого я имела честь состоять, достаточно убедительные доказательства того, что ты квалифицированный взломщик.
— Да, мадам.
— Вскоре я приезжаю сюда и убеждаюсь, что ты еще и вполне квалифицированный дворецкий.
— Благодарю вас, мадам.
— Так что же первично, яйцо или курица?
— Простите, мадам?
Билл поняла, что недостаточно ясно выразилась.
— Так ты взломщик?
— Экс-взломщик, мадам.
— Ты уверен, что это пишется именно так?
— О да, мадам.
— Если так, то кто ты — взломщик, фантастически одаренный способностями дворецкого, или дворецкий, который наловчился взламывать сейфы?
— Последнее, мадам.
— Значит, ты взломщик, притворяющийся дворецким ради каких-то тайных целей?
— О, нет, мадам! Я на этой службе с младых ногтей. Семейный бизнес. Я начал карьеру привратником в одной крупной усадьбе в Вустере.
— Это где соус делают?
— Приправу, которую, по-видимому, имеет в виду мадам, действительно изготовляют в этой местности.
Фиппс на какое-то время умолк, погрузившись мыслями в те счастливые дни, когда жизнь была простой и беззаботной. Если не считать обязанности таскать наверх, в спальные комнаты, дрова, труд мальчишки-привратника в английских домах достаточно необременителен.
— Со временем, — продолжил он, очнувшись от задумчивости, — я дорос до должности помощника лакея, а затем ливрейного лакея и, наконец, дворецкого. А тогда я поступил в услужение к одному американскому джентльмену и переехал в его страну. Мне всегда хотелось посетить Североамериканские Соединенные Штаты. Это произошло десять лет назад.
— А когда же ты научился бомбить сейфы?
— Примерно через пять лет после приезда, мадам.
— Что же подало тебе эту мысль?
Фиппс осторожно оглянулся. Потом устремил вопрошающий взгляд на Билл, будто мысленно взвешивая ее. Он словно спрашивал себя, умно ли будет с его стороны довериться женщине, которая хоть и была ему шапочно знакома, все же оставалась чужой. Но доброжелательное выражение ее лица сняло его сомнения. Именно это свойство всегда заставляло людей доверяться Билл.
— Эта идея внезапно постигла меня однажды вечером, когда я читал книгу под названием «Три покойника в Мидуэй-корт», мадам. Мне всегда нравилась такого рода литература, и в процессе постижения этих вымышленных историй — известных, насколько я знаю, как детективы, — меня поразил тот факт, что зачастую именно дворецкий оказывался преступником.
— Понятно. Похоже, что у дворецких это что-то вроде профессионального заболевания.
— В «Трех покойниках» преступник тоже был дворецким, причем никто не подозревал его до самой последней главы. Это и навлекло меня на размышления. Раз уж дворецкого так трудно заподозрить, следовательно, дворецкому, служащему в богатом доме, крайне полезно овладеть навыками открывания сейфов. В этом случае, мадам, — вы следите за моей мыслью? — ценности будут находиться у него под рукой, и ему не составит труда, оставив открытым окно, создать обстановку налета извне. Коротко говоря, я навел соответствующие справки и в конце концов нашел в Бруклине практикующего специалиста, который за небольшой гонорар готов был передать мне свое искусство.
— Всего за дюжину уроков?
— За двадцать, мадам. Я поначалу показал себя не очень способным учеником.
— Но со временем овладел знаниями в полной мере?
— Да, мадам.
Билл глубоко вздохнула. Она не была строгой моралисткой, обладала терпимым характером и проникалась пониманием к оступившимся, с которыми ее сводила жизнь, но и совесть в ней не умерла. И хотя Билл никогда не испытывала особой любви к своей сестре Аделе, ей подумалось, что нелишне будет молвить ей словечко предостережения. Щедрость покойного Альберта Корка, помноженная на ее собственное весьма значительное состояние, составленное в те годы, когда высокие гонорары облагались смехотворным налогом, материализовалась в такое количество драгоценностей, которым можно было бы оснастить половину голливудских блондинок. И было бы нечестно позволить ей держать у себя дворецкого, который, как установило судебное следствие, умеет открывать сейфы ногтем.
— Мне следует сообщить об этом миссис Корк, — сказала Билл.
— Нет нужды, мадам. Я давно покончил с прошлым.
— Это ты так говоришь. Верится с трудом.
— Нет, мадам, уверяю вас. Не говоря уже о моральной стороне дела, я из чисто практических соображений не взял бы на себя риск, сопряженный с этим видом деятельности. С меня хватит того опыта, который я приобрел в американской тюрьме.
Лицо Билл прояснилось. Это говорил голос разума.
— Понятно. Помню, читала в «Йейл-ревю» про переродившегося преступника. Автор подчеркивал, что нет человека, более стремящегося к честной жизни, нежели только что освободившийся из заключения. Он писал: тому, кто год провалялся на больничной койке после того как преодолел в бочке Ниагарский водопад, по выходе на волю вряд ли захочется повторить свой подвиг. Иными словами, пуганая ворона куста боится.
— Абсолютно точно, мадам. Можно также сказать — обжегшись на молоке, дуют на воду. Я прочитал это в Словаре английских пословиц и поговорок.
— Это была твоя настольная книга?
— Я просматривал ее, мадам, когда находился на службе у графа Повика в Вустере. В библиотеке милорда выбор был не такой уж широкий, а погода часто стояла ненастная.
— Я тоже однажды очутилась в такой ситуации. Нанялась стюардессой на судно, которое шло с грузом фруктов в Вальпараисо, и единственной книжкой на борту оказался сборник пьес Шекспира, принадлежавший старшему механику. К концу путешествия я знала их наизусть. И с тех пор цитирую в огромных количествах.
— Неудивительно, мадам. Автор замечательный.
— Да, он насочинял немало стоящего. Кстати, расскажи-ка мне о твоих университетах. Каково там, в Синг-…
— Тсс, мадам.
— Что значит — тсс? Ах, да. Усекла.
За стеклянной дверью веранды послышался чей-то голос, напевавший веселую мелодию. Через секунду на пороге появился долговязый молодой человек, во внешности которого сказывалась жирафья кровь. Он тащил сумку с клюшками для гольфа. Фиппс приветствовал его с особенным почтением.
— Доброе утро, милорд.
— Доброе утро, лорд Тофем, — сказала Билл.
— Доброе утро! — откликнулся молодой человек и после паузы, будто опасаясь, что недостаточно понятно выразился, повторил: — Доброе утро! Доброе утро! Доброе утро! — И поклонился дворецкому и Билл. — Ну, мисс Шэннон, — продолжил он, — и вы, Фиппс, это самый безумный и самый веселый день радостного нового года. Говорю это вам, Фиппс, и вам, мисс Шэннон, от чистого сердца: это не только самый безумный, но и самый веселый день радостного нового года. Нынче утром я закончил игру меньше чем за сотню ударов, то есть совершил подвиг, о котором мечтал с тех самых пор, как в возрасте двадцати лет впервые взял в руки клюшку. Виски с содовой весьма кстати, Фиппси. Отнесите ко мне в комнату.