Когда почувствовал, что кто-то два раза ударил его камнем по голове, вдруг зарычал в неистовстве от собственного бессилия и так бешено рванулся, что вмиг оказался на ногах. И сразу закрутился на месте, ища глазами кирпич поувесистее.
Видно, что-то настолько безумное, пугающее было в его лице в этот миг, что пацаны бросились наутек.
Со свинцово-тяжким серым булыжником в руках он настиг их у ворот дома, где они стояли, едва очнувшиеся от пережитого ужаса.
Сладкая волна бешенства несла его к огромным зеленым воротам, у которых робко сбились в кучу его бывшие приятели. Он уже кончиками пальцев чувствовал, как камень ударит Кольке в грудь, а потом он будет рвать его горло… Ему бы только добраться…
И они поняли это. Порхнули, как воробьи стайкой, в ворота и затаились в доме.
А он бушевал снаружи. Бил камнем в ворота и кричал, задыхаясь от неутоленной ненависти:
– Трусы, выходите! Ваша смерть пришла!
Но в запертом доме притихли и молчали…
Такая вот история.
* * *
А с Толиком Казаковым все не закончилось, а началось со стычек.
Казаков верховодил на «Центре». Между этими двумя районами шли в то время постоянные войны. Естественно, вожди разных партий то и дело выясняли отношения друг с другом. Стычки обычно начинались по дороге из школы. Предварительно кто-то из «доброжелателей» говорил Шурке, что вчера о нем непочтительно отзывался его конкурент с «Центра».
Дальше все шло по накатанной схеме. Дубравин встречался с Казаковым где-нибудь на тропинке в лесу и начинал разговор так:
– Ты про меня сказал, что я дурак? Повтори сейчас при мне эти слова или проси прощения.
– А ты кто такой?! – слышал он в ответ. – Молоко еще на губах не обсохло, чтобы со мной так говорить!
– Ах так! – чтобы начать драку, Шурка резким движением натягивал Казаку кепку на глаза. Не вынеся оскорбления, тот бросался на врага. Через минуту они уже катались на земле, сопя и выкрикивая ругательства. Дрались до тех пор, пока их не растаскивали прохожие или одноклассники.
Но с тех пор они поумнели, а когда Шурка «разошелся» с «Бараком» и переехал в свой дом, эти двое вдруг обнаружили в себе что-то общее. И главным, пожалуй, было то, что Дубравин и Казаков отличались от остальных деревенских своими интересами. Хотели какой-то другой жизни.
Потом к ним примкнули и прочие парни.
Сегодня четверка собралась в доме у Шурки по торжественному поводу, а посему все одеты в белые рубашки. У каждого к вороту миниатюрной шпагой, сделанной из иголки, приколот значок, изображающий латинскую букву «L».
В общем-то, это компания простых деревенских ребят. Но ведут они себя для такого сборища достаточно странно: во-первых, обращаются друг к другу с выражением важности на лице, во-вторых, играют какую-то роль.
А все дело в том, что еще прошлым летом, когда из Москвы приезжал Шуркин двоюродный брат, у ребят возникла идея объединиться в некое тайное сообщество. Они придумали объединению туманное и таинственное название «Лотос». Разработали устав. Дубравин как начинающий поэт написал слова гимна, и они распевают его на мотив популярной мелодии «Иглз» «Дом восходящего солнца». Ведется дневник, куда записываются достойные внимания события. Есть и казна. Каждый член команды вносит в нее ежемесячно по рублю. Деньги уходят на покупку боксерских перчаток, гантелей, эспандеров.
Есть в этом начинании что-то по-детски наивное. Но главное – в нем есть стремление к иной, более осмысленной и красивой жизни, желание выделиться из одноликой серой массы. А дневники, значки, тайные собрания играют в этом деле немалую роль.
Сейчас Толик Казаков включает магнитофонную приставку. И льется всем до боли родная и знакомая мелодия. Правда, все ребята подпевают совершенно другие, русские странные слова:
Мы общество «Лотос» создали,
Решили мы им подражать.
И главным законом избрали —
Девчонок с собою не брать.
Мечтаем наукой заняться,
Спортсменами думаем стать.
И рыцарями без упрека
Вы можете нас называть…
Когда отзвучали последние аккорды, Дубравин официальным голосом объявляет:
– Мы собрались сегодня, чтобы обсудить следующий вопрос. Состоит он в том, что в наше общество хочет влиться еще один человек. Это Володя Озеров. Он скоро должен подойти. Нам надо решить, принимаем ли мы его.
– Надо дождаться его самого, – возражает Казаков, – тогда и будем обсуждать кандидатуру. А то получается, что мы вроде за глаза о нем говорим. Кстати, сегодня у меня спрашивал о нашей команде Тобиков. Значит, какие-то слухи, домыслы ходят по школе. Сначала увидел у меня значок и стал просить, а потом заявил, будто знает, что означает эта буква. Может, предложить и ему вступить?
– Да нет, ребята! – возражает Андрей. – Тобич не тот человек. Хоть он и учится с нами, но он еще не вышел из детства. Пай-мальчик. Короче, маменькин сынок. Я против.
– Согласен, – замечает Шурка. – Не личность. Но хотелось бы знать, кто проболтался о нашей команде?
При этих словах он оборачивается и пристально смотрит на Амантая Турекулова.
– А че вы на меня смотрите? – сразу обижается тот. – Я тут при чем?
– Ладно, Аманчик, ты не обижайся, – говорит Шурка. – Это нас всех касается. Надо поменьше болтать.
– По-моему, Вовуля свистит, – услышав раздавшийся за окном знакомый сигнал, замечает Толик. – Пойду его впущу.
Через минуту приодетый, как на торжество, тоненький, беленький, пухлощекий и немного лопоухий Володя Озеров осторожно присаживается на тахте.
Шурка, понимающий торжественность момента, старательно играет возложенную на него роль председателя.
– К нам в общество обратился с просьбой принять его Владимир Озеров. Прошу всех присутствующих высказаться по этому поводу!
После его слов воцаряется общее молчание.
– Вова – пацан думающий, – разрывая неловкость, первым берет слово Андрей. – Это для нас важно. Хотя он моложе нас всех, но уже понимает, что стать человеком непросто.
– Имеет серьезные интересы и увлечения, – перелистывая дневник команды в поисках последней записи, добавляет Шурка. – Музыкой занимается. Мы давно его знаем, что тут говорить попусту.
– Конечно, знаем! – живо откликается Толик Казаков.
– Потому и должны обсудить все его достоинства и недостатки. А не повторять одно и то же, как на комсомольском собрании. У него тоже уйма недостатков, есть еще ребячество. Забыли, как он на Седьмое ноября из снайпера по шарам стрелял? А потом бегал по толпе демонстрантов, толкался…
Бедный Вовуля, сидевший как на иголках, весь от волнения покрывается испариной. Он смотрит на окружающих, как будто не узнавая их, хотя это свои, с детства знакомые ребята.
Еще не отошедший от обиды Амантай добавляет:
– И обзываться он любит. Если что не нравится, начинает орать: «Сука! Козел!» Может, это он и рассказал про нас Тобикову, про команду. А вы на меня подумали…
– А ты что мне сказал! – взвивается на тахте Вовуля. – Ты мне… сказал… ты… да я…
– Да, видно, рано его принимать, – подливает масла в огонь Толик. – Выдержки нет.
– Стой, ребята! – вмешивается председатель. – Мы все не без греха. Давайте все-таки объективнее будем подходить. Здесь не базар. Здесь высокое собрание. Все, все, мы знаем. Давайте проголосуем. Да кончайте вы обзываться! Ну вы и кабаны! Тихо! Стой! Кончай базар!
– Я думаю, раз пошло такое некорректное обсуждение, вопрос надо отложить, – снова подает голос Казаков.
После его реплики крикуны притихают. Никто не ожидал такого поворота событий.
Шурка замечает, что Озеров побледнел, и говорит:
– Голосовать! Кто за то, чтобы принять Владимира Озерова в члены общества «Лотос», прошу поднять руки.
– Все за! При одном воздержавшемся.
Пока счастливый Вовуля с какой-то мальчишеской радостью на лице прикалывает миниатюрной шпагой значок к воротнику, народ в лице Дубравина повторяет ему принципы «Лотоса»:
– Стать воспитанными людьми. Это непросто. Надо заниматься собой: читать, мыслить, организовывать свой отдых, обмениваться с другими членами клуба идеями. Все решаем сообща. Это наше кредо.
– Вот ты в музыкальную ходишь, – берет инициативу на себя Толик Казаков. – Ну и сделай нам доклад о жизни какого-нибудь великого музыканта, чтобы мы знали. Сделаешь?
– Не знаю, – ошеломленный, всем вместе растерянно отвечает Вовуля.
За окном раздается звук мотора подъезжающего грузовика.
Через минуту слышен требовательный голос матери:
– Шу-у-у-у-ур-и-ик!
Дубравин идет на выход, досадуя, что его оторвали от важного дела:
– Ну, началось. Подождите меня. Я сейчас.
Оказывается, мать хочет, чтобы он поднял на чердак дома мешок с кормами. Недовольный Шурка зло замечает матери:
– Опять у этих алкашей купили ворованные корма?!
Вся деревня тащит с полей и ферм все, что можно утащить. Но он, живший здесь всю жизнь, так и не привык к этому. Стыдится.
Мать, уловив в его словах раздражение, глядит на него исподлобья, поправляет узловатыми натруженными руками платок, сбившийся набок, и говорит раздумчиво:
– Вот ты как поворачиваешь? То молчишь, молчишь, а то высказался, сынок. Спасибо. Значит, корма таскать тебе не нравится. А есть курочек, которые на этих кормах растут, любишь?
– А ну вас! – машет рукой Шурка, показывая, что с ней бесполезно разговаривать. Со злостью хватает ни в чем не виноватый мешок за торчащие углы, резко кидает его на правое плечо и несет к приставной лестнице, ведущей на чердачное окно.
VI
Анатолий командует:
– Пошли! Пошли по кругу! За мной! Раз, два! Раз, два!
Молодые, загорелые, мускулистые, они мчатся по поляне один за другим. И будто здесь, в зеленом пушистом лесу, крутится песчаный степной, все уносящий на своем пути вихрь. Это своеобразное движение – то ли боевой танец горцев, то ли ритуальная пляска дикарей, выходящих на тропу войны. Они несутся по кругу один за другим. Вдруг резко падают наземь на руки. Отжимаются. Потом начинают отплясывать гопака вприсядку.
Через десять минут вся компания взмокла.
Идет разминка.
Но тот, кто командует, не сбавляет темпа.
– Давай-давай! Пляши, бяшка, пляши! Вовуля, не отставай! Терпи! – покрикивает он. – Пошли с песней, братки! Включай магнитофон!
И жаждущие физического совершенства подростки скачут, прыгают, как черти на сковородке. С воплями мнут друг другу бока, кувыркаются на поляне.
Ах, это жизнь, а не дрема и скука!
– Теперь разбились на пары! Начинаем изучать приемы. Вас якобы берут за горло. Что вы делаете в таком случае?
– Хватаешь за кисть нападающего двумя руками! И поворачиваешь ее внутрь, как нарисовано в учебнике! Показываю… И-и-и раз!
– Ай! Ой-ой-ой! Ты мне руку поломал, тренер хреновый! Ща по усам…
– Я ж говорю, получается. Ну что ты делаешь? Бери его за яблочко! За яблочко, за яблочко хватай!
– Теперь мы с Шуриком попробуем боксировать, а остальные тренируются в индивидуальном порядке. Вовуля, Андрей, Амантай, сбегайте за штангой, гантелями, эспандером. Они там, в тайнике сложены.
Трое немедленно скрываются в окружающих поляну кустах. И через несколько минут, пыхтя и задевая плечами за ветки деревьев, растущих у тропы, тащат стальные блины от штанги.
Небольшая, аккуратно очищенная от сухого бурьяна, выровненная руками ребят поляна вмиг превращается в спортзал. Спортзал, где стены – стройные клены со строгими, словно вырезанными искусной рукой художника, новенькими сочно-зелеными листочками. Крыша – небо. А свет дает наше общее светило.
Парни достают вырезку из журнала. И как зачарованные, принимаются разглядывать фотографии могучих культуристов, их рельефные мускулы.
Шурка Дубравин надевает плотные, густо пахнущие кожей, похожие на большие коричневые груши перчатки. Он ощущает свои ставшие огромными кулаки и чувствует себя прямо-таки могучим и чрезвычайно сильным бойцом. Так бы прямо и вдарил. И любого свалил. На самом деле движения его в этих перчатках неловки. И ему, как ребенку, надо всему учиться заново: ходить по-особому, косолапо, наносить удар без размаха, всем корпусом, уклоняться.
Шаг вперед – два назад. Удар с шагом назад. Удар наступая. Удар отступая. Бегут минуты тренировки.
Пот заливает лицо. Красные пятна от ударов алеют на плечах, груди, скулах.
– Как бьешь? Как бьешь? – хрипит Толик. – С вывертом надо. А ты лупишь шнуровкой по носу, кожу содрал…
– Сам ты шнурок, – закрывая скулу, глухо сопит Шурка.
– Тоже мне специалист! В учебник глянь сначала.
– Пошли вперед. Отрабатываем слитное движение. Я – шаг вперед, ты – шаг назад. Еще раз через всю площадку.
А в тенечке, где расположились остальные, возятся потихонечку со штангой, гантелями. Идет бойкая дискуссия.
– Мускул надо качать!
– Да не! Не мускул надо качать, а ловкость вырабатывать. Я в городе на майские такое видел, – морща нос, говорит Андрей. – Мужики подпили – и давай выступать. Прицепились к одному парню: не так стоишь, мол. И тут же хотели его замочить. А что вышло? Машут руками, как граблями. А он – раз-раз! – уклонился, под руками у них прошел. Одному как врезал! Тот с копыт! А ты говоришь: мускулы!.. Амантай, ты че делаешь? Че не качаешься?
– Мне брат книгу привез, хатха-йога называется. Тут вообще отпад! Говоришь, например, своей печени: «Печень, печень, надо хорошо работать».
– Ой, умора! Разве так бывает?
– Бывает. Смотри, как делается, – Амантай, кряхтя, садится в позу лотоса. Пытается загнуть ногу за ногу. Нога соскальзывает.
– Ну-ка, помогите!
Андрей подскакивает, прилаживает.
Наконец, устроившись на травке, Амантай, как в трансе, закрывает глаза и начинает бормотать заклинания. Раскачиваясь на месте, повторяет раз за разом:
– Печень, печень. Ты умная, ты должна работать хорошо…
Шурка и Толик останавливаются. Их кожа блестит от пота. Они еле переводят дыхание и прислушиваются к его бормотанию.
А Андрей тем временем взывает:
– О сердце мое! Дай мне знак, что ты меня слышишь!
В этот момент на другом конце поляны раздается громкий звук.
И Вовуля невозмутимо заявляет:
– Мое сердце уже откликнулось!
Все хохочут.
– Куча мала! – неожиданно орет Амантай и из позы лотоса стремительно бросается на Вовулю. Они падают. Сверху на них прыгает Франк. А затем не выдерживают Шурка и Толик.
Шум, гам, смех, вопли, барахтающаяся куча тел. Везде царит чувство физической радости. Бежит кровь по жилам.
И чего только ни сделаешь ради славы… Не только йогой займешься. Скажут: «Землю ешь – прославишься». Будешь есть.
VII
Шурка спал в саду.
Сон был ярче, чем жизнь, и никак не хотел кончаться. Душа то бродила в сумерках среди страхов, то взлетала в ликовании. Когда пришло очередное чудовище и принялось высасывать из него жизнь, он вынырнул из омута и открыл глаза.
В темноте прямо над лицом качалась черная ветка с черными жесткими листками и неожиданно светлыми звездочками вишневых цветков. По деревьям, перескакивая с листа на листок, с ветки на ветку, бежал прохладный утренний ветерок. На лицо упал сорванный им лепесток. Шурка положил его в рот, куснул и почувствовал на зубах сладковатую упругую мякоть.
– Ох-хо-хо! – простонал он и снова стал закрывать глаза, поддаваясь сладкой дремоте.
Во дворе загоготали гуси. Что-то будто толкнуло в сердце. Он открыл глаза. И увидел небо.
Аспидно-черное, бархатное. Крупные яркие звезды на Млечном Пути. Но почему-то сегодня они были не где-то там, далеко-далеко, а, холодные и спокойные, манили и дразнили его своей близостью. Шурке казалось, что если чуть-чуть напрячься, то именно сейчас ему откроется какая-то великая тайна. Смысл всего сущего на Земле. Он старался внутренне сосредоточиться, поймать эту мысль. И вдруг почувствовал, как земля под ним качнулась, поплыла через это темное небо навстречу звездам. А свет их – ровный, яркий, неугасимый – пронизывал темноту ночи и лился в его раскрытое сердце. Еще мгновение – и мир откроется в своей истинной сущности.