Вот и Михаил рассуждал также, задавая самому себе бесчисленное количество раз вопрос: «Что ждёт меня впереди?»
Кукурузные поля остались позади, дорога, по которой он шёл, обогнув молодое пшеничное поле примкнула к лесопосадке и убегала далеко вперёд.
С востока неохотно наступала темнота, будто бы боязливо намекая дню, чтобы тот поскорее убирался отсюда прочь.
Задумавшись о своей нелёгкой судьбинушке, Михаил поднял глаза и вдруг увидел в метрах трёхстах от себя ковыляющую навстречу к нему согбенную старушку. Всю в чёрном: платье, платок, даже кривой, подобно извивающейся змее посох, потерявший свой первоначальный цвет от пыли, солнца и постоянно лапающих его немытых рук. Он удивился её неожиданному появлению, ведь только минуту назад её на дороге не было, в этом он был уверен. Что она тут делает? Куда идёт? Разумные ответы Михаилу в голову не приходили, кроме одного – на шоссе. Почему в вечернее время, да ещё этой дорогой и одна? Михаил не стал себя загружать лишними думами, согласившись с тем, что старушка всё-таки оказалась внезапно у него на пути, потому что вышла из-за деревьев и высоких кустов.
На мгновенье старушка в чёрном остановилась в какой-то нерешительности. Михаил подумал: «Не иначе как меня она опасается?» Всё-таки разные люди встречаются на белом свете. Но старушка, постояв немного и что-то про себя решив, последовала дальше.
«Она меня не боится», – промелькнуло у него в голове и он, потеряв интерес к ней, вновь погрузился в свои однообразные мысли, опустив уставший взгляд на колею, где кое-где пятнами в сторонке от цельной зелёной линии росла трава.
Пройдя шагов сорок, он заметил на земле ползущего чёрного жука. Такого огромного Михаил никогда не видел. В десять-одиннадцать лет он бы жука обошёл и не тронул бы. Боялся он их, а почему, и сам не мог объяснить. Теперь же Михаил остановился на миг, рассматривая неторопливо перемещавшееся необычное создание. На его взгляд, мерзкое и противное. Сейчас судьба этого чёрного жука была в руках Михаила, который мог пройти, не тронув, или, наоборот, раздавить его всмятку, слегка растёкшимся недавно ещё живой массой на мелких гранулах земли. И раздавленный жук мог стать лёгкой для ленивых добычей более мелких насекомых, которые там же съедобным полакомятся или разнесут по своим крохотным норкам.
Михаил занёс ногу, чтобы растоптать чёрного жука, мстя за детские страхи, желая сделать то, что он тогда не делал, но когда уже нога стала опускаться, Михаил взглянул вперёд и вздрогнул – старушки на дороге не было. Его нога всё же коснулась земли, но треск лопнувшего жука не послышался. Жук спокойно себе полз, стараясь как можно быстрее укрыться в траве. Михаил, тут же забыв о нём, пошёл дальше.
Его заинтриговало внезапное появление старушки и её столь же внезапное исчезновение. Неужели она всё-таки испугалась Михаила и свернула в лесопосадку? Да что мог он ей плохого сделать?! И потом, если в ней зародилось чувство опасности, исходящей от него, то почему она не свернула в посадки ещё раньше?
Михаил в недоумении шагал, с каждым метром приближаясь к селению. Где-то за лесопосадкой проехала грузовая машина. Михаил счёл, что за «зелёной стеной» трасса, ведущая туда же, куда он направляется.
Он, не заметив, пока прислушивался к шуму машин с той стороны деревьев, споткнулся об торчащую из земли автомобильную покрышку. И ещё чуть-чуть, и упал бы, пропахав землю лицом, но резко выставленные вперёд руки не дали этому произойти. Михаил только испачкал одно колено, даже не поранив его. Поднявшись, кое-как отряхнув ладони, он обернулся и увидел то, чего никак не ожидал увидеть, а именно представшую картину (он даже забыл об испачканном колене). Там, откуда он шёл, на приличном расстоянии от Михаила, хорошо просматривалась одиноко стоящая (у Михаила по спине к ногам пробежал холодок) высокая чёрная фигура старой женщины, та, которая недавно была похожая на поникший запылённый цветок. Теперь гордо стоит и молча смотрит на него. И её уродливый посох куда-то подевался.
Странно.
Как же понять всё происходящее?
Михаил не верил своим глазам.
Он определённо чувствовал на себе её холодный, пытливый взгляд.
Ещё с минуту посмотрев в сторону старухи (она всё также стояла, похожая на окаменевшую статую) он, подумав о странной незнакомке, пошёл своей дорогой. И почему-то, несмотря на то, что Михаил не открыл ворота и не собирался впускать страх, страх нагло, как скользкий червь, прошмыгнул через щель и молниеносно набросился на него, вцепившись в Михаила так, что если бы его попытались отодрать, прицепив трос к локомотиву, то у пытающихся навряд ли бы получилось.
Страх прошёлся по Михаилу волной. Михаил прибавил шаг. Страх накатывал на него вновь и вновь, оседая и всплывая на поверхность огромным пузырём.
«Что же это такое со мной творится? – шёпотом спросил он сам у себя. – Я же её нисколько не боюсь. И с чего мне её бояться? Не понимаю, тогда какого чёрта мной овладел страх. Может, всё же я не хочу признаться в том, что я ЕЁ боюсь. Нет, это неправда. Я её не боюсь. Я её не боюсь. Не боюсь. И точка на этом».
Любопытство пересилило страх, и он оглянулся. Он одновременно хотел, чтобы старушки на том месте не оказалось и, в очередной раз, увидеть её силуэт. Но чуточку больше он предпочитал снова почувствовать её пугающую близость.
На горизонте, где дорога скатывалась вниз, старушки не было видно. От этого Михаил на миг удивился и немного огорчился.
– Да... – только и сказал он вслух, глядя на стаю тёмных птиц, то взлетающих на несколько метров вверх и кружащихся над тем местом, где прибывала «старческая статуя», то опускающихся на землю. Их движения походили на забавный танец, которым они расчерчивали линии на невидимом полотне, словно хотели на нём передать что-то значимое, тайное.
Увиденное до этого им удивило бы почти каждого здравомыслящего человека. Пусть даже не с того момента, когда у него на пути показалась одинокая пожилая женщина с её странными действиями. А то, что ему потом бросилось в глаза: глазеющая на него старушка, которая как будто в лесопосадке успела сменить дряхлое согбенное тело на другое – молодое, здоровое с осанкой, как у «дозревающих» офицеров. Неправда ли, уже присутствует необычность происходящего? Но так ли это?
Не исключено, что приближавшаяся к Михаилу старуха и та женщина в чёрном, стоявшая вдали, не один и тот же человек. Возможно.
Тогда каким образом на этой малолюдной полевой дороге могли оказаться в одно время две женщины, да ещё в уж очень одинаковом одеянии? Зачем? Почему?
Допустим, эти женщины разные люди. Ведь Михаил не видел ни у той, ни у другой лица (тем более, в начале сумерек), только наиболее яркие приметы, и он мог ошибаться, что идущая к нему навстречу старушка и та пожилая женщина, вдруг возникшая далеко позади него, один и тот же человек.
Но с какой стати той «чёрной статуи» надо было смотреть на Михаила, когда вроде бы идёшь и идёшь своей дорогой. Ну, заинтересовал тебя шедший в сторону селения мужчина, брось взгляд на мгновенье и продолжай свой путь, ан нет, гордо стоящая старушка не из любопытства всматривалась туда, где был Михаил, а по собственному побуждению. И могла ли она что-нибудь видеть? Всё-таки возраст, расстояние, сумерки.
Почему же она смотрела на него?
Ему в голову пришла странная мысль, а что если... да, столько сходств: собака, жук, старушка и эти птицы...
Нет, этого не может быть, никак не может быть, это просто его размышление, словно случайно залетевшая в форточку синичка, которое он тут же отогнал. Совпадения ещё не есть факт, тем паче то, о чём он подумал, выходит за рамки естественного, убегая вглубь.
В голове пронеслись обрывки картин прошлого, когда ему было всего пять лет. Он стоял у синей двери (знакомое чувство начинало овладевать им), сбитой из досок. По бокам в метре от него и высоко над ним густо разрослась обвившая деревянные шесты тыква, её мандариноподобные плоды висели то там, то сям, и несколько штук, похожие на здоровенные плафоны, наверху. Этот зелёный коридор из тыкв тянулся метров девять, сменяясь замысловатыми коваными перегородками по обе стороны. С левой стороны за калитками находились квартиры, рассчитанные на одну семью, по другую – их дворики, где кто-то разбил огород, кто-то место для отдыха под тенистыми фруктовыми деревьями, а кто-то держал домашних птиц.
На улице уже вечерело, но было светло и жарко. Он стоял, одетый в белые шортики и майку с наклеенным рисунком из мультфильма «Ну, погоди!», посматривая назад, будто бы побаивался, что кто-либо из взрослых его заметит, или...
Глаза никогда не врут, если, конечно, человек умеет по ним читать.
Тогда во взгляде Мишеньки читалось колебание. Он боялся не того, что его кто-то увидит, он страшился того, что ждало его за этой синей дверью.
И вот его ручонка потянулась к дверной ручке, чтобы открыть преграду, его сердечко учащённо забилось, но Мишенька не решался открыть дверь. И с мыслью, что он, всё-таки должен это сделать, он поднял дверную ручку и слегка приоткрыл скрипучую дверь, при этом его дыхание участилось.
Он увидел (его глаза бегали) крыльцо из шести широких цементных ступенек, дверь в квартиру цвета экскрементов, длинное, давно некрашеное, с облупившейся белой краской окно, стёкла которого не мыли, наверно, ещё со времён октябрьской революции.
Он толкнул дверь, она распахнулась настежь, скрипа больше не было. Отпустил ручку, посмотрел дальше, направо. Там никого нет, лишь валялись синие пластмассовые стулья «с травмами» и наскоро сколоченный стол у ветхого заброшенного сарая, окно которого было заколочено, а дверь распахнута внутрь, в притаившуюся темноту.
Он боязливо переступил порог и жадно посмотрел на висящий по всему дворику большими гроздьями в трёх метрах от земли красный виноград.
Мишенька давно знал о нём, и знал также, что его никогда не собирают. Виноград каждый год оставался висеть, засыхая, пропадая, и доставался лишь птицам, сюда залетавшим, да насекомым. Ребята постарше рассказывали, как они тайком входили во двор и срывали сочный виноград, давя ногами землю, усыпанную упавшими виноградинками.
Ему хотелось сорвать хотя бы одну гроздь винограда, попробовать и похвастаться потом перед друзьями (он предпочитал водиться со старшими), что он смог, не побоявшись быть пойманным, добыть виноград, доказать им свою храбрость, подняться в их глазах, тем самым заработав у них уважение, не говоря уж о сверстниках и малышне, которых только один вид синий двери приводил в ужас. Но его целью было ещё и другое. По сравнению с добытым виноградом это то же самое, что помочиться с девятиэтажки или сесть на корточках на парапет и голый зад, показав страху перед высотой, чтобы испражниться.
Мишенька поднимает несколько крупных виноградин, сдувая с них невидимую пыль, стирая своими маленькими пальчиками сор, и закидывает по одной в рот, наслаждаясь сочностью.
Несмотря на удовольствие, получаемое от сладкого вкусного винограда, его «кусал» страх. Он неспешно жевал, растягивая удовольствие, озирался, сердечко билось: тук тук-тук, а ангельские глаза, мечущиеся туда-сюда предательски выдавали его испуг.
Зачем же он сюда пришёл?
Мишенька смотрел на окно, смотрел, не следит ли за ним Она. И тут до него дошло, что он поздно и неосторожно обратил внимание на возможную ведущуюся слежку. Надо было сразу, а он забыл, хотя пробегал глазами, но в те мгновения его развивающийся мозг затуманился назойливыми бесперебойными и пугающими мыслями.
В доме за окном на кухне никого не было.
Он услышал шаги – приближающиеся. «Неужели это она? – промелькнуло у него в голове мысль. – Она же...»
Где ему было спрятаться, если кто-то шёл именно сюда? Ведь там не было места, где можно было затаиться, только если в том тёмном сарае. Но успеет ли он туда добежать и не попасться на глаза идущему?
Мишенька хотел отказаться от этой идеи, но выхода не было, так или эдак его всё равно могли увидеть. Лучше рискнуть, принял он решение, хотя и здесь во дворе оставался маленький шанс остаться незамеченным, если он прилипнет к заросшему ежевикой забору и человек не будет заходить во двор...
Шаги прекратились, и он услышал громкий неприятный звук.
Он метнулся, поймав взглядом не вовремя надумавшегося заглянуть к Ней человека. Это была тётя Люба, ближайшая соседка той, у кого сейчас он находился во дворе. Тётя Люба его не видела, потому что стояла нагнувшись вперёд, уперевшись руками в колени и блевала в арычек, что был проложен у корней тыквы.
Тёте Любе было около тридцати, но из-за частых попоек она казалась пятидесятилетней. Её когда-то симпатичное лицо стало испорченным, помятым, тело пополнело, а руки и ноги местами обзавелись какими-то болячками, на которые люди смотрели с брезгливостью, как и сам Мишенька. Но как женщина она была хорошей, доброй, отзывчивой, гостеприимной и выручающей тех, кто нуждался в мелочах, а если у неё не оказывалось нужного, она каким-то образом это доставала.
Из всех соседей только тётя Люба общалась и помогала той, у которой Мишенька сейчас находился во дворе, и она же чаще всех бывала в гостях у старой женщины, распивая жидкости, которые по мнению Мишеньки отвратительно пахли и на вкус были такой гадостью (он как-то попробовал водку, когда находился в гостях у тёти Любы, пока она куда-то отлучилась), и так не понял, зачем взрослые люди это пьют?
Он заскочил в сарай, спрятался за холодной стеной. Боязнь быть замеченным мгновенно сменилась на боязнь перед мраком (он ужасно страшился темноты).
Он, тут же опомнившись, замер и зажмурил глаза, старался не дышать, прислушивался.
Сначала услышал тёти Любино любимое и широко распространённое матерное слово, затем плачуще скрипнули несмазанные петли, и раздался слабый стук опустившегося железного рукава дверной ручки.
«Значит, она просто закрыла дверь, – подумал Мишенька. – А я-то боялся... Какой же я трус».
Он ждал ещё несколько минут, чтобы уж точно убедиться, что тётя Люба не передумает и, не открывая глаз, начал боком, медленно направляться к выходу, при этом руками Мишенька периодически дотрагивается до глиняной стены с торчащими почти отовсюду обрезками соломы.
В этом сарае из всех ребят он второй в нём побывал. Первым смельчаком был тринадцатилетний Юра, самый старший из них.
Мишенька боится, но ему надо увидеть, что же находится в этом тёмном сарае, так как даже если он расскажет о своём пребывании в нём – многие ему не поверят, особенно Юра. Придётся доказывать описывать увиденное.
Он неохотно приоткрывает глаза, уже зная, что там может быть и заранее боясь наткнуться взглядом на что-то поужаснее того, о чём рассказывал Юра.
В начале его зрение, ещё непривыкшее к мраку, благодаря пробившемуся сюда через дверь свету охватывает перед собой большую гору пустых бутылок из-под водки, дальше ещё две непонятные кучки.
Его глаза постепенно привыкают к темноте и уже раньше неразличимые насыпи обретают ясные очертания. Там громоздились сотни, если не тысячи пустых флаконов из-под дешёвых одеколонов и скопище костей...костей животных. Чьих точно он не понимал, пока не увидел черепа... они когда-то принадлежали собакам и лишь один самый большой – корове.
Эта картина ему была противна, но, к его удивлению, страх перед темнотой отступил, освободил его из своих объятий, уступил подползающему интересу: «Откуда тут кости и почему они здесь хранятся? Что произошло с этими животными?»
И тут он осознаёт, что из угла кто-то пристально смотрит на него. Поначалу он не заметил эти две горящие янтарно-жёлтые точки, перерезанные пополам вертикальной угольной полоской.
Чьи это зловещие глаза, наблюдают за ним, не моргая?
Кто там притаился в углу? И что оно там делает? Это точно не человек. У людей не бывают таких глаз. И кому взбредёт в голову сидеть в сарае?
Когда их взгляды встретились ещё раз, у Мишеньки сердце забилось, как отбойный молоток, тело охватила нервная дрожь; страх переполнял его, будто бы и не уходил на время, давая ему слегка расслабиться. На этот раз он мальчишку «не кусал», а «грыз».
Ему надо бежать из этого страшного места, но он, словно завороженный, продолжает стоять и смотреть в эти лютые нечеловеческие глаза.
Сейчас ему бы крикнуть во всю мощь, на которую он способен, и уносить ноги, а Мишенька молча стоит, и не отводит взгляда от гипнотизирующих хладнокровных глаз.