Почти в пять часов Билли выходит в Skype. Лана сидит, скрестив ноги на кровати, и вглядывается в дорогое, ожившее лицо Билли на экране.
— Знаешь что? — восторженно кричит Билли. — Мы летели первым классом.
— Что?
— Да, мы прибыли на регистрацию в эконом класс, но наши места перенесли в первый класс. Обеих, твоей мамы и меня!
— Как такое могло произойти?
— Может быть банкир. Они сказали, что все организовано и оплачено.
Лана молчит. Может действительно Блейк оплатил разницу? Но он даже не знал, каким рейсом они должны были улетать.
— В любом случае, — говорит Билли, — это был кровавый бриллиант. Они называли нас по имени и обходились с нами, как будто мы были знаменитостями или что-то в этом роде. Я выпила почти две бутылки шампанского, а твоя мама проспала большую часть пути.
— Как мама?
— Она здесь. Я даю ее.
— Привет, Лана, — говорит мама. Она выглядит такой бледной и хрупкой, что Лану начинают душить слезы.
После того, как она закончила разговор, Лана ложится на кровать и удивляется, почему вдруг Блейк сделал это. Он странный человек. То, холодной и иногда такой далекий, а в другой раз такой невероятно добрый и щедрый.
В семь часов, дверь открывается и входит Блейк, она бежит к нему навстречу.
— Ты заплатил за маму и Билли, чтобы они летели первым классом?
— Да.
— Зачем?
Он пожимает плечами.
— Мне понравилась твоя мать, — говорит он коротко, и отправляет Лану в джакузи. —Ужин четко в семь тридцать, — говорит он. — Не выходи.
Она залезает в воду и закрывает глаза. Это рай! Она купила Philip K. Dick’s Do Androids Dream of Electric Sheep, и кладет его на выступ в углу. Блейк приносит бокал красного вина.
— Для настроения, — говорит он.
— Этого не было в сцене, но импровизация впечатляет, — говорит она, принимая его.
Она делает глоток и открывает книгу. Пятнадцать минут спустя, она чувствует запах. Что-то горит. Пока она успевает завернуть себя в банное полотенце, пожарная сигнализация включается. Она бросается к кухне, оставляя позади себя следы мыльной пены.
Блейк открыл все окна, и стоя на стуле в коридоре, размахивает журналом перед детектором дыма. Его волосы слегка влажные, на нем черная рубашка с двумя расстегнутыми пуговицами и выцветшие джинсы. Он босиком. Она начинает смеяться.
— Ты сжег салат?— кричит она, пытаясь перекрыть шум.
Он сердито смотрит на нее сверху.
Она заходит на кухню и видит почерневшие куски стейков. Выбрасывает их в бункер. Покачав головой, кладет кусочек помидора из салата в рот и сразу же выплевывает. Пересолено. Салат отправляется вслед за стейком. Сигнализация, наконец, перестает реветь. Она смотрит вверх, но он стоит в дверном проеме.
— Ты никогда не готовил, да?
— Нет, — признается он. — Может, мы куда-нибудь сходим?
— Нет. Почему бы нам просто не сделать сендвичи?
— Сендвичи?
— Ах. Мой. Бог. Ты никогда не ел сендвичей? Ты даже не знаешь, что ты потерял. Ты должен попробовать один раз.
— Oкэй.
— Позволь мне одеться, и я отправлюсь в магазин за ингредиентами.
— Я пойду с тобой, — предлагает он.
Они входят вместе в местный рыбный магазин, где она берет большой пакет чипсов.
— Рыба не нужна?
— Нет. Теперь нам нужно зайти в магазинчик на углу за хлебом.
— У нас есть дома хлеб?
— Эх. Там слишком хорошие вещи, это еда бедных людей. Для этого нам понадобится буханка дешевого белого хлеба.
Она выбирает нарезной батон белого хлеба, и Блейк платит за него.
— Вот, — говорит она.
— Это что все ингредиенты, которые необходимы для нашей еды?
— Остальные есть дома, — говорит она, и с ужасом вдруг понимает, что она только что сказала. Она назвала его апартаменты домом. Но он ничего не говорит. Она надеется, что он не заметил.
В кухне, Блейк садиться за столешницу и наблюдает, как она обильно намазывает четыре ломтика хлеба сливочным маслом, кладет на два чипсы, зигзагообразно поливает томатным кетчупом, посыпает солью и сверху накрывает хлебом.
— Вуаля. Знаменитые сендвичи.
— Это?
Она пододвигает к нему тарелку.
— Попробуй.
Он смотрит на нее без особого желания.
— Давай. Я пробовала твою икру.
— Верно, — он делает крошечный укус и осторожно начинает жевать.
— Нет, нет, так это не едят. Ты должен заглотнуть его. Типа так, — она открывает рот и откусывает большой кусок. Он следует ее примеру. Странно наблюдать за ним, когда он ест, набив полный рот.
— Ну? — требует она ответа.
— На самом деле не плохо. Удовлетворительно.
— Именно этим питаются многие дети, которые живут в муниципальных домах.
— И ты?
— Нет, моя мать никогда не употребляла алкоголя или наркотиков, поэтому не тратила деньги, которые предназначались на еду на эти ужасные привычки.
— У тебя счастливое детство?
— Да, думаю да. До тех пор, пока моя мать не заболела, я была очень счастлива.
— Почему у тебя так и не было парня?
Она вытирает губы салфеткой, сглатывает и усмехается.
— Все парни боялись Джека. И после того, как моя мама заболела, а мой отец оставил нас, все мысли о парнях испарились.
— Кто это, Джек?
— Он ближе мне, чем брат.
— Почему они боялись его?
— Потому что Джек не только большой и сильный, он совершенно бесстрашен. Когда мы росли не было ни одного, кого бы он не напугал. Все знали, что Джек взял меня под свое крыло. И никто не хотел связываться с ним. Однажды Билли, Летиция, Джек и я пошли в клуб, и там парень хотел со мной потанцевать. Парень сказал, что отрицательный ответ не принимается, так Джек ему ответил: «Ты слышал ее. Теперь убирайся». И конечно, он поджидал нас со своим друзьями возле клуба.
Лана останавливается и кладет чипсы в рот.
— И окружили нас. У одного из них был нож. Я была так напугана. Я помню, Джек посмотрел на меня и сказал: «Ш-ш-ш... ты же знаешь, я справлюсь, да», и улыбнулся. Своей улыбкой. И я поняла, что все будет хорошо. Я вышла из круга, и они сомкнулись вокруг него. Как будто это было вчера, я до сих пор вижу их перед собой. В татуировках с выбитыми зубами, кольца там, где их не должно быть. Но больше всего меня потряс сам Джек. Он был совсем другим. Я не узнавала его.
— Все эти годы я думала, что я знала его, как сердечного и дружелюбного, непоколебимого, как скала, и вдруг я увидела, как он превратился в монстра и зарычал: «Давай. Кто первый?» Они надвигались на него группой. Он ударил одного с ножом в горло, другого — в нос, кровь полилась, как сумасшедшая. Потом он завалил еще двух парней, я не знаю, это произошло так быстро, и все закончилось. Последний оказался трусом и убежал. Это было похоже, как будто я смотрела фильм. И ты знаешь, первое, что он мне сказал? «С тобой все в порядке?»
— Необычный парень, — говорит Блейк. — Ты не хотела встречаться с ним?
— Нет, он мой брат. Моя безопасная гавань. Для него я готова сделать все.
Он кивает, но его лицо ничего не выражает.
— Сколько уже болеет твоя мать? — спрашивает он и откусывает от своего сендвича.
— Если точно, то до того, как мне исполнилось пятнадцать, и тогда ушел папа. Я была так напугана, что мама умрет. Если бы не Джек, я не знаю, как бы все обернулось. Он приходил каждый день и делал то, что в принципе должен был делать мой отец.
— И ты никогда больше не встречалась со своим отцом, после того, как он ушел?
Лана качает головой.
— Ты не хочешь?
— Нет. Я слышала, он снова женился и там у него есть дети, но он действительно мне больше не интересен. Он сбежал от нас, он думал, что моя мать умрет, и я стану для него обузой.
— Хм... у тебя никогда не было оргазма до меня, да?
Лана уверена, что ее лицо стало пунцовым.
— Это было заметно?
— Немного. У тебя никогда не было парня, но ты могла мастурбировать, пока росла.
— Ты не знаешь, какая у меня была жизнь. Большую часть своей жизни я боялась потерять маму. Всякий раз, когда она болела, я спала с ней. И когда она чувствовала себя более или менее, что было, не так часто, я возвращалась в свою кровать, но я никогда не могла делать в ней, что угодно, потому что мама спала очень чутко, она просыпалась даже от звука падающей капли.
Блейк доедает свой последний кусок и отталкивается от стула.
— Мне нужно поработать. Развлеки себя чем-нибудь и через час я жду тебя в спальни?
— Oкэй.
В спальне она тянется к его брюкам. Она хочет доставить ему удовольствие так, как он научил ее.
— Полегче, тигр, — говорит он и раскрывает ее ноги, он захватывает ее клитор, размазывая ее сладкие соки, и начинает нежно посасывать его. Она чувствует непередаваемые ощущения, нежные нити удовольствия проходят в нее от его языка. Она трепещет, забывая обо всем, полностью сливаясь со своим естеством. Он обучает ее сексу, показывая, каким он может быть. Ногти впиваются ему в плечи, рот открывается, мышцы напрягаются, ожидая взрыва, который грядет.
Но когда он позволяет, словно поезду нестись на нее оргазму, он опять намеренно замедляет свое движение, возвращая ее вниз, чтобы продолжить ласкать, посасывать снова бархатно-мягкую опухшую плоть. Его глаза внимательно наблюдают за ее реакцией. Снова и снова он повторяет эту пытка, пока она держит его голову в своих руках и умоляет его дать ей освобождение.
— Я больше этого не вынесу, — умоляет она.
И на этот раз он поддается. Он позволяет ей кончить. Оргазм шокирует ее своей интенсивностью. Она выкрикивает его имя, но странно, он не убирает своего рта от ее чувствительной жаждущей набухшей киски. Она пытается освободиться, но он удерживает ее стальной хваткой. Она перестает отталкивать его голову и умолять остановиться, а наоборот притягивает ее ближе, новая волна экстаза накрывает ее. И опять. Три раза в общей сложности она дергается, дрожит, трепещет и парит высоко, перед тем, как возвращается вниз. Ее руки, словно крылья, раскинулись в стороны.
Она чувствует его пристальный взгляд, который следит за ней, он проводит щекой по ее животу, слушая ее неровное дыхание.
Затем он поднимается вверх, полный закручивающейся энергии, словно пружина, и, взяв ее на руки, кладет на подушку. Она без сил, просто смотрит на него затуманенными, страстными глазами. Она хочет сказать ему, что никогда не испытывала такого прежде. Хочет сказать ему, как прекрасно и удивительно это было, какой наполненной, он заставил ее почувствовать себя, возможно, она даже выпалит, что влюблена в него теперь и была наверное раньше.
Для нее нет никого, кроме него, каким бы он не был плохим, хорошим, даже равнодушным, но он кладет свой палец на ее губы. Он не хочет от нее слов. Он претендует только на ее тело и только тогда, когда хочет этого. Все это он делал, чтобы установить свою власть над ней. Ее глаза подрагивают, она слышит, как он снимает брюки и чувствует, как прогнулся матрас под его весом.
— Ах, — говорит она.
22.
Поздно, почти двенадцать, когда Блейк вставляет ключ-карту в дверь и входит в апартаменты. Раздвижные двери на балкон открыты. Легкий ветерок поднимает занавеску. Он замечает, что она спит на диване и чувствует дрожь от какого-то непривычного чувства. Он стоит и разглядывает ее. В мягком тусклом свете, узор на обоях в виде лаванды выглядит колючим терновником и как будто он принц, который пробирается к ней, а она — принцесса из «Спящей красавицы». Он все еще помнит, как читал эту книжку своей сестре. Так много раз. Ее любимая. Он ненавидел ее. Банальный бред. Он садится рядом с ней и во сне она наклоняется к нему. Он проводит пальцем по ее щеке, она открывает глаза.
— Ты пахнешь виски. Где ты был?
У него вырывается смешок.
— Следишь за моими передвижениями.
Она кладет руку на его щеку. Холодная. Она кладет руку на его грудь. Через ткань рубашки, она слышит, как в такт стучит его сильное сердце.
— Ты напомнила мне Спящую красавицу.
— Так может быть ты принц, пленивший ее.
Он смотрит на нее с грустью. Его пальцы нежно вычерчивают линии на ее щеке.
— Не обманывай себя, Лана. Наша связь может быть только временной, я говорил тебе это.
Его слова вонзаются в нее, как ножи, раны нашептывают.
— Кто она? Где она сейчас?
— Она из старинной фамилии, как и я. Она должна закончить свое образование. Ей всего двадцать два. В следующем году мне будет тридцать один, а ей двадцать три. Тогда мы и поженимся.
— Ты влюблен в нее?
Он смотрит с усмешкой.
— Нет.
— Это как брак по договоренности?
— Что-то вроде того. Есть некоторые возможности для маневра, должна быть обязательно какая-то приманка, но брак для нас всегда был слиянием двух великих семей. Лазарды женят своих сыновей на Рокфеллерах, а Рокфеллеры выдают замуж своих дочерей «за отличную удачу». Это хорошо работает.
— Любовь даже не часть уравнения?
— Значение любви в огромной степени преувеличено. Мы объединяем наше богатство и положение, и принимает меры, чтобы удовлетворить наши специфические вкусы.
— Специфические вкусы?
— Некоторые из нас геи, другие — педофилы.
Она смотрит на него в полном шоке.
— Ты оправдываешь педофилию?
— Я не одобряю все. Я констатирую факт.
— Так ты бы не сообщил о педофиле, который издевается над ребенком?
Он качает головой.
— Это дело между педофилом и Богом, Бог создал его таким.
— А как насчет ребенка?
— Время перехода на интернет есть причина и следствие, и просить любой дар милосердия, каким бы крошечным он не был, это все равно, что просить эти разрушающие ссылки в том веб-железе. «Никто не заслуживает такого чуда» Хорхе Луис Борхес.
— В каком немилосердном мире ты живешь.
— Твоя трагедия заключается в том, что ты живешь в том же мире, что и я, только ты не понимаешь этого, и поэтому ты неосторожна.
— А твоя трагедия в твоем фатализме.
— Наоборот. Это означает, что я признаю, проблемы и причинно-следственные связи. В отличие от тебя, моя жена и я будем охранять наших детей таким образом, что они никогда не подвергнуться воздействию опасных ситуаций.
Она смотрит на него, пытаясь выглядеть спокойной, но неприлично обсуждать свою невесту, с которой он собирается жить, с ней.
— Если вы уже помолвлены, почему вас никогда не видели вместе и почему ты преподносишься, как самый завидный жених?
— Тебе никогда не понять нас, не пытайся.
— По этой же причине твоя семья не появляются в списке самых богатых людей в Forbes?
Он одаривает ее улыбкой.
— Уже лучше. Теперь ты начинаешь понимать. Величайшее достояние состоит в том, что все тайно нажитое, яростно охраняется.
— Так... ты самый завидный жених, потому что...
— Воздействие меритократии должно поддерживаться все время. (Меритократия —теория об управлении обществом элитой одарённых)
— Ах, с пороком элитарности.
— Нет, но близко.
— Почему так уклончиво? Я связана контрактом, и не смогу рассказать, даже если бы и хотела.
— Если бы ты контролировала восемьдесят процентов всех богатств в мире... Разве бы ты не хотела ввести статус-кво? Мы предпочитаем торговать анонимно, за фасадом, скрываясь за публичными лицами. Короли, премьер-министры, цари, султаны, императоры приходили к власти и теряли ее ревностно из-за недовольства народа. Мы, беспрерывно, правили и руководили из-за кулис на протяжении веков. Наши секреты бесценны.
— Сколько времени?
— Время тебе быть в постели, — говорит он, и поднимает ее на руки. Она обхватывает его за шею.
— Ты приобретение на долго, Блум.
— Слишком долго для вас, Баррингтон.
— Никогда слишком долго для меня, Блум.
Она поворачивает голову и видит свое отражение в зеркале на противоположной стене. Ее длинная ночная рубашка развивается позади нее и в мягком свете от ночников, они похожи на романтического героя и героиню из черно-белого кино, которое любит смотреть ее мама. Но мы не романтическая пара, напоминает она себе. Все его планы не включают ее. Эта мысль угнетает, она ощущает грусть и утыкается своим лицом ему в шею.
— Спать?
— Не совсем, Блум, — спокойно отвечает он.