И решила, что лучше попробую выжить там, куда меня отправят. Ведь потенциал кораблей был рассчитан и на обратную дорогу, нас не запускали как беспилотные спутники… Почему-то в глубине души сидела уверенность, что нужно сделать именно так, что там, за прыжком, ждёт что-то иное, важное, интересное, настоящее.
Дождалось. Добро пожаловать, что называется!
Впрочем, и без результатов анализа поведение незнакомых существ было объяснимо с позиции обычной человеческой логики. Непонятный летательный аппарат причинил существенные разрушения, в нём находился явно весьма опасный биологический объект, взявшийся неизвестно откуда с непонятной целью. Естественно, сразу уничтожать подобное существо глупо; нужно подробно изучить и разобраться, что оно из себя представляет.
Уединение окончилось внезапно. Я почувствовала, как онемение постепенно покидает моё тело, и вместо него приходит ощущение вязкой прохлады. Лёгкие, до этого еле работавшие под стиснутой грудной клеткой, наконец-то сумели расправиться целиком. Я поспешно открыла глаза и тут же встретилась с чужим взглядом.
Нас разделяло толстое стекло или прозрачный пластик, а ещё окружавшая меня гелеобразная субстанция, совершенно не мешавшая дышать. Я для пробы дёрнулась к стеклу — вдруг да и получится разбить? Но мои тюремщики дураками не были; при попытке сознательного движения возникло ощущение, что рука моя вплавлена в кусок металла.
Тогда, понимая, что выбора, кроме как играть по чужим правилам, нет, я принялась изучать стоящего передо мной… человека?
Аналитический аппарат подтвердил предположение: семьдесят пять процентов за то, что это именно человек, а не какая-то странная инопланетная форма жизни. Сразу стало спокойнее; спрогнозировать поведение людей куда проще, чем поведение кого-то с чуждой логикой.
Это явно был мужчина, причём в его облике не было ничего столь уж чуждого. Высокого роста, с хищными чертами лица и насмешливой ухмылкой, появившейся на тонких губах при виде моих потуг пошевелиться. Из странностей можно было отметить разве что слишком явный красный оттенок смуглой кожи и тёмно-красные волосы; причём если цвет их и был изменён, то основательно — у него и брови, и ресницы были красные. А глаза, в пику, почти чёрные. Физиономический анализ отметил порывистость, склонность к агрессии, эгоцентризм, жёсткость, упрямство.
Сильно потрёпанный (или оно так и задумано?) наряд его больше всего напоминал древнюю военную форму; чёрная рубашка, наброшенный на плечи расстёгнутый китель пронзительно-алого цвета с серебряным шитьём, чёрные узкие штаны, ремень с тяжёлой пряжкой, изображение на которой я не могла рассмотреть, и высокие, до колена, серебристые сапоги. Нужные названия незнакомых предметов одежды услужливо подсказывал компьютер, я даже воспроизвела в памяти несколько трёхмерных изображений подобных одежд, датированных девятнадцатым и восемнадцатым веками. Причём больше всего меня поразили (помимо собственных неожиданно обширных познаний в области истории костюма) сапоги; память услужливо подсказала, что использовалась такая обувь для езды на лошадях. Откуда в космосе лошади, я так и не сумела понять; осталось предположить, что либо это пережиток прошлого (о чём говорил и общий вид этой формы), либо такая обувь имеет какой-то иной смысл, которого я не понимаю.
Рядом, полускрытый от меня какими-то устройствами, стоял ещё один мужчина, полная противоположность первого. Коротко стриженный, с ярко-белыми волосами, болезненно-бледной кожей, узким лицом. Взгляд непонятного цвета глаз был цепким и острым. Этот, второй, был даже выше первого, явно за два метра ростом, и одет в нечто куда более привычное глазу — удобный полуоблегающий светлый комбинезон. Верхняя половина лица была закрыта широкими прозрачными очками, явно имевшими защитное назначение.
Первый из мужчин, так же внимательно меня разглядывая, что-то сказал. Аналитический аппарат опять виновато сослался на недостаток информации. Не дождавшись ответа, красноволосый вновь предпринял попытку к диалогу.
— Не понимаю, — честно ответила я, качнув головой и пожав плечами. Почему-то окружавшая меня субстанция не посчитала эти движения предосудительными.
Красноволосый в явном удивлении вскинул брови, и обратился уже ко второму. Мужчины принялись что-то обсуждать. Поскольку ничего из их слов я не понимала, а аналитический аппарат скромно помалкивал, я занялась изучением окружающей меня среды.
Не знаю, как, но она очень точно распознавала подоплёку каждого жеста. Просто поболтать ногами, пошевелить руками, повернуться — пожалуйста. Но стоило начать дрейфовать к какой-то из стен или к потолку, и я вновь чувствовала себя мухой в янтаре, причём от скорости движения ничего не зависело. При этом я сумела спокойно протянуть руку и пощупать стенку своей странной тюрьмы, а попытка ударить по нему даже без участия разума, на программе, ни к чему не привела.
От экспериментов меня отвлекла установившаяся тишина. Оба мужчины с явным интересом наблюдали за моими манипуляциями. Увидев, что я заметила их внимание и замерла, красноволосый, не сводя с меня взгляда, вновь что-то сказал своему напарнику. Тот скептически поджал губы, что-то едва слышно процедил. Первый ответил недовольным оскалом — не улыбнулся, а именно в зверином жесте продемонстрировал совсем не человеческие острые зубы, — и подошёл вплотную к стенке, сосредоточенно глядя на меня.
Некоторое время мы поиграли в гляделки; не знаю, чего он хотел добиться. Потом красноволосый положил ладонь на стекло, и я сумела разглядеть ещё одну странность — пальцы его заканчивались даже на вид острыми чёрными когтями. Теперь понятно, почему было только семьдесят пятьпроцентов за его человеческое происхождение, а не девяносто с лишним.
С сомнением посмотрела на руку, потом на её обладателя. Красноглазый приглашающе двинул бровями и кивнул на собственную ладонь.
Уровень опасности — красный, уровень агрессии — зелёный, — отчитался передо мной о прогнозах псевдо-разум, а аналитический аппарат вновь скромно промолчал. Вот тебе и великое достижение кибернетики и биоинженерии! Это на Земле анализатор щёлкал любые задачи; а стоило столкнуться с чем-то действительно непонятным, и толку от него ноль.
Хм. Раз агрессии в мой адрес нет, а уровень опасности говорит о потенциальной величине… Да и чем мне может грозить прикосновение к стенке ставшего моей тюрьмой сосуда? Может, красноволосый так пытается продемонстрировать своё дружелюбие? Или спросить меня о готовности к сотрудничеству?
Осторожно, неуверенно я протянула руку, прижав её напротив ладони мужчины; отличие в размерах оказалось раза в два в его пользу.
Задумчиво нахмурившись, красноволосый отрывисто что-то сказал своему бледному товарищу, не сводя взгляда со своей ладони. Тот лишь безразлично пожал плечами и отмахнулся короткой недовольной фразой. Первый вновь повторил свои слова, и в них отчётливо прозвучало властное раздражение. Судя по всему, этот красный здесь главный, а белый — что-то вроде обслуживающего персонала.
Белый разразился длинной монотонной тирадой, опустившись на корточки и что-то там ковыряя. А потом я вздрогнула от неожиданности — ладонь красного медленно погрузилась прямо в стекло и соприкоснулась с моей собственной рукой. Нервы будто окатило кипятком от чувства опасности, я дёрнулась, пытаясь отнять руку; но гелеобразная субстанция плотно стиснула меня, не давая шевельнуться. Голову в точке между бровей пронзило такой болью, что не помогли никакие фильтры и блокаторы, компьютер впервые на моей памяти просто отключился, и я почувствовала себя невыразимо одинокой и беззащитной перед этой выворачивающей голову наизнанку болью.
Наконец, когда в глазах совсем потемнело, и я почти потеряла сознание, пытка прекратилась.
Красноволосый с раздражённым шипением отдёрнул руку и принялся растирать ладонями лоб и виски.
— А я предупреждал, — злорадно припечатал его белый, и мозг мой, по ощущениям размазанный по стенкам черепа, не сразу сообразил, что понимаетего слова. — Можно было ещё с разбега головой об стену удариться. Или меня попросить, я бы с радостью проломил тебе висок.
— Рискни здоровьем, — вновь оскалился красный, с видимым усилием фокусируя взгляд на мне. — Зато получилось. Она нас понимает.
— Ты так уверен, что ей осталось, чем это делать? — в одном этом движении брови было столько скепсиса и высокомерной снисходительности, что я даже удивилась — он, кажется, откровенно нарывался на скандал с красноволосым, а тот почему-то это терпел. И ведь явно не из опасения; очнувшийся анализатор сообщил, что опасность первого зашкаливает за красную зону, а вот второй едва дотягивал до оранжевого уровня.
Тот, что в форме, пристально глядя на меня, очень многообещающе, с каким-то нехорошим предвкушением сыто улыбнулся.
— Я был очень нежен, — невозмутимо ответил он, и под его тяжёлым взглядом мне стало очень неуютно. В голове зрела твёрдая уверенность, что емуэтот странный контакт дал что-то, кроме боли. — Хочешь, на тебе продемонстрирую?
— Избавьте меня Предки от твоей нежности, — скривился белый. — А кроме достижения вербального взаимопонимания ты чего-нибудь добился?
— Вполне. Я снял блокаду, можешь продолжать свои опыты. А меня зовут, там уже аномалия схлопнулась, пора головастиков подобрать и идти в порт. У нас ремонта на двадцать нормосуток, и это если главный калибр будет чем заменить.
— А…
— Потом, — отмахнулся красноволосый и быстро вышел. Белый медленно, очень задумчиво качнул головой, внимательно посмотрел на меня.
— Ну, что ж. Продолжим, — сам себе сообщил он, приближаясь к моей капсуле.
Объектом опытов, судя по всему, должна была стать я. Фантазия и память подсказывали множество крайне неприятных вариантов дальнейшего развития событий; однако всё оказалось иначе.
Я просто провалилась в сон. Может быть, про меня забыли; а, может, за облепившими мою камеру приборами я просто никого не замечала. Компьютер, всю мою жизнь функционировавший идеально, сейчас начал вести себя очень странно. Похоже, сбой повредил что-то в хрупкой структуре биологического конструкта. Псевдо-личность просто стёрлась, как будто её никогда не было, а аналитический аппарат нёс полную ерунду. Когда я просыпалась, он утверждал, что спала я не больше секунды. Слова чужого языка он тоже не воспринимал, только если я передавала напрямую. Проанализировать, как получилось, что я теперь могу понимать чужую речь, опять же не удалось: анализатор настаивал, что это невозможно.
В общем, либо он повредился вместе с псевдо-личностью, либо я просто столкнулась с технологиями, которых ни он, ни я, не могли даже представить. Впрочем, вспоминая странную невидимую стену, герметизировавшую сделанный «Андромедой» пролом, удивляться этому глупо.
Я уже решила, что так и останусь навсегда в этой изолированной камере, когда, в очередной раз очнувшись ото сна, обнаружила, что приборы куда-то расползлись, а за стенкой опять стоит красноволосый.
В этот раз он выглядел гораздо приличней в человеческом понимании этого вопроса. Точно такая же форма, но совершенно целая; та же коса до пояса, только гораздо более аккуратная, очень странно на мой взгляд смотрящаяся с военной формой. Окинув меня задумчивым взглядом, он кивнул; я не сразу поняла, что не мне.
— Сейчас я освобожу тебя, и ты будешь вести себя хорошо, — это был не вопрос, а приказ, но я всё равно на всякий случай кивнула.
Райш.
Я был прав с самого начала. То есть, правильно не ожидал от этого приказа вместе с этой аномалией ничего хорошего.
От контакта с чужим, да ещё не подготовленным для этого разумом, отходил около нормосуток. Полученные от объекта сведения, конечно, грели душу, но настроения не поднимали. Мне совершенно точно предстояло показать её Совету, а, значит, вместе с ней явиться туда. Перспектива общения с Советом уже была достойным поводом для отвратительного настроения, а тут ещё свою лепту вносили головастики.
Просто так, не трогая меня, ковырять неизвестный корабль они, конечно, не могли. Им постоянно что-то было нужно. То не хватало какого-то оборудования, то нужно было непременно воспользоваться психополем корабля, до которого, естественно, у них был крайне ограниченный доступ. Когда меня начали терроризировать требованием показать им пилота неизвестного корабля, я не сдержался.
Правда, потом мне за это долго выговаривал док, пользуясь собственной принадлежностью к кругу друзей, но ему так и не удалось доказать мне, что я был неправ. Зато после пары сломанных челюстей, сломанной руки и десятка гематом ко мне перестали обращаться с глупыми вопросами и вспомнили, наконец, что представляет из себя капитан крейсера. Статус-кво был восстановлен, но проблем почему-то не убавилось.
Проблемы были с дырой в боку. Предстоящий ремонт, конечно, муторная и долгая работа, но до этого ремонта ещё нужно было добраться. Для этого нужно было держать закрытым пролом и уговаривать корабль, что с ним всё хорошо, а скоро будет совсем замечательно. Одно это отнимало уйму сил, а ещё нужно было выполнять каждодневные обязанности…
Таким образом, когда мы добрались до Колыбели, я устал, был издёрган, морально и психически истощён и очень, очень хотел кого-нибудь убить. Когда я разговаривал с кем-нибудь, представлял, как под пальцами ломаются его шейные позвонки. Кажется, экипаж это понимал, поэтому меня избегали лишний раз трогать. Даже Кирш, даром, что тоже горячей крови, на провокации не поддавался. В итоге я всё-таки достал его до такой степени, что первый помощник согласился на тренировочный поединок; поэтому к Колыбели я подходил в чуть более спокойном состоянии, чем мог.
Злился я не столько из-за каждой конкретной проблемы, сколько из-за их совокупности и какой-то… бессмысленности, что ли? Пробоина сама по себе не представляла для меня какой-то трудности: доводилось приводить корабль похожим на сетку, когда не оставалось и половины обшивки. Раздражала причина и способ появления этой дыры; терпеть не могу случайностей. И так было со всем.
А особенно нервировала предстоящая встреча с Советом, которых я умудрялся избегать уже много нормолет.
Носители горячей крови крайне редко попадают в Совет и всячески избегают встреч с ним не только из-за общего отсутствия склонности к политике. Все мы эгоцентрики, одиночки и доминанты по природе, для нас наше «я» превыше всего. Поэтому мы не уживаемся большими группами, не умеем работать командой; если два-три носителя горячей крови ещё могут сосуществовать в небольшом замкнутом объёме и совместно плодотворно работать (вроде меня с Киршем на крейсере), то при численности больше пяти о порядке и результатах совместной работы можно забыть. Начнётся безобразная грызня (причём зачастую в прямом смысле) за территорию, влияние, власть и просто за «неправильно посмотрел». Наверное, во многом именно благодаря этому стремлению к лидерству уровень наших возможностей по управлению психополем — не важно, корабля ли, здания или даже чужого разума, — значительно выше, чем у других рас.
А Совет Старших, собираясь вместе, превращается в огромный коллективный разум, способный не только с большей эффективностью принимать решения, но и безоговорочно доминирующий над всем видом, включая и нас. Между тем, ни один горячий не способен ни открыть своё сознание в достаточной мере (что не позволяет входить в Совет; за всю историю было три случая), ни долго выносить рядом присутствие чего-то, настолько превосходящего его самого (что как раз и вызывает нежелание встреч с Советом).
У меня последний симптом отягощён осознанием собственного превосходства над всеми носителями горячей крови, а, значит, и каждым представителем всего вида, и полной (в определённой мере) свободой действий в роли одного из командиров флота. Кроме того, была ещё одна очень личная причина, по которой я не ждал от этой встречи ничего хорошего.
В итоге злость моя была обоснована. Во всяком случае, на мой взгляд. Худший вариант для окружающих — мотивированный на агрессию носитель горячей крови. Это тот случай, когда остатки здравого смысла, и так неярко выраженного в нашей расе, скромно прячутся в дальнем углу, а кровь закипает от любого неосторожного слова.