А вот бдительный Денис то и дело пронзал Негневицына внимательным, сканирующим взглядом, отчего Виктору Петровичу сделалось неудобно. Но он понимал, что Денис, оставшийся за старшего, вполне вправе потребовать объяснений, и настроился на серьезный мужской разговор.
Негневицын неторопливо мыл посуды и складывал ее в сушилку, когда Денис, устроивший двойняшек смотреть мультики, вернулся на кухню. Кряхтя (все-таки помятые ребра давали о себе знать), он устроился в углу за столом, поближе к батарее, как успел заметить Негневицын.
– Виктор Петрович, вы гей? – без обиняков спросил Дениска, гоняя по клетчатой скатерти сахарную крупинку.
Не ожидавший такой откровенной подставы Негневицын замер.
– Почему ты так решил? – спросил он через секундную паузу, показавшуюся обоим бесконечной.
– Логически помыслил, – хмыкнул Денис. – Вы нам не родственник, так что выгуливаться в парке или готовить ужин вас никто не принуждает. Киднеппинг тоже не прокатит – взять-то с нас нечего, кроме внутренних органов. Может в вас, конечно, отцовские инстинкты проснулись, но это вряд ли. К тому же я видел, какой Вовка домой пришел… после вашей… ммм… поездки.
Виктору Петровичу было очень любопытно узнать, как же выглядел Вовка после встречи с ним, но он решил не усугублять и без того непростую ситуацию. Хотя если Вовка был хотя бы вполовину так эмоционально растревожен, как он сам, то ничего удивительного, что наблюдательный Денис «просёк фишку».
– Мне нравится твой брат, – сказал Негневицын, уставившись на пресловутую сахаринку. – Но я не буду портить ему жизнь.
– Даже если у вас это взаимно?
– Даже если… – кивнул Негневицын. Было мучительно горько добровольно отказываться от тепла, которое щедро дарил ему Вовка Солнышков, ведь Виктор Петрович почти укрепился в мысли о том, что Вовка – именно тот, кого он подспудно искал все эти одинокие годы, кого желал всем сердцем…
– Ерунда какая, – долетел до него звенящий Денискин голос. – Если нравится, почему бы и не попробовать? Вдруг да получится.
– А ничего, что мы с ним оба мужчины? – язвительно спросил Негневицын, скривив губы. На данную сентенцию Дениска лишь подал плечами:
– Да кого это волнует? Сейчас никого не удивишь нестандартной ориентацией. Выпячивать наболевшее тоже, конечно, не стоит – мало ли на каких придурков нарветесь, но и башкой в песок как страус тоже не надо зарываться: подавление собственного либидо может отрицательно сказаться на здоровье, знаете ли.
Услышать такое из уст мальчишки, который был едва не в три раза его младше, было удивительно и, чего греха таить, приятно. Негневицын словно родительское одобрение получил.
– Значит, разрешаешь мне встречаться с твоим братом? – весело спросил он, бросив на Дениса хитрый взгляд.
– А вам разрешения, по-моему, и не требуется, – не остался тот в долгу и нагло ухмыльнулся. Виктор Петрович как-то разом вдруг успокоился и расслабился. В одном Денис был прав – не стоило накручивать себя раньше времени. Ведь предстояло еще выслушать вердикт самого Вовки.
Несмотря на то, что Дениска числился на официальном больничном, Виктор Петрович заставил его взяться за учебники, чтобы не упустить важный школьный материал, а сам сбежал к двойняшкам в гостиную – смотреть мультфильмы, раскрашивать каких-то странных существ («Вик, это же смурфики!») и читать забавные «Денискины рассказы» Драгунского, которые сам Негневицын очень любил в детстве.
И как-то само собой получилось, что Виктор Петрович остался у Солнышковых с ночевкой, а утром приготовил вкуснейшую запеканку из манной крупы и творога, полив ее абрикосовым вареньем, и отвез двойняшек в сад. Целый день он был как на иголках, потому что не терпелось поехать в больницу за Вовкой, а когда он, наконец, туда добрался, то выяснилось, что Вовка уже выписался (попросту говоря – сбежал). Покачав головой, Негневицын отправился к Солнышковым, по дорогу заглянув на рынок и накупив для детей фруктов.
Дверь ему открыл одетый в верхнюю одежду Денис. Поздоровавшись, он сказал, что Вовка на кухне, подмигнул и был таков. Мучимый дурными предчувствиями, Негневицын отправился в указанном направлении.
Вовка строгал овощи и закидывал их в кипящую воду. Под тонкой домашней футболкой напрягались ровные гладкие мышцы, и у Негневицына появилось острое желание прикоснуться, провести ладонями по длинной спине, сжать дрогнувшие плечи, зарыться лицом в красно-рыжие вихры на затылке. Но он не смел… Пока не смел…
– Здравствуйте, Владимир, – сказал Виктор Петрович, выгрузил фрукты в пакетах и корзиночках на стол.
– Здравствуйте, Виктор Петрович, – начал было Вовка, но осекся и уставился на подарки круглыми глазами. – Это что?
– Яблоки, мандарины, груши, кокосовый орех, виноград, питахайя… Что это, не знаю, но продавец сказала, что очень вкусно и сладко.
– Зачем? Не нужно было.
– Я Мише проспорил, – неожиданно признался Виктор Петрович и засмеялся, глядя на вытянувшееся Вовкино лицо.
– Даже боюсь спрашивать о предмете спора! – осторожно улыбнулся тот в ответ. – С Мишей лучше не спорить – дело это заведомо провальное.
– Я это слишком поздно понял, – фыркнул Негневицын и осторожно уточнил:
– Как вы себя чувствуете, Владимир?
– Я еще вчера себя неплохо чувствовал. Макс, сволочь, запаниковал не по делу. Я ж пристегиваюсь всегда, да и удар легкий был. Машина и психика Макса пострадали больше, чем моя тушка… Спасибо, что вчера побыли с детьми.
– Не за что, – отозвался Негневицын, напряженно размышляя о том, передал ли Денис старшему брату содержимое их вчерашнего разговора. – Вам помочь? – кивнул он в сторону кастрюли.
Вовка перевел взгляд на плиту, несколько секунд непонимающе смотрел на закипающий суп и покраснел от сознания того, что когда Негневицын вошел на кухню, все его, Вовкины, мысли разом переключились на профессора. Вовка накрыл кастрюлю крышкой и убавил огонь.
– Останетесь на ужин? – неожиданно предложил он, не глядя на Негневицына. От волнения, вызванное присутствием Виктора Петровича, у него пересохло в горле, и Вовка тайком облизал губы, что, естественно, не укрылось от внимательно наблюдавшего за ним Негневицына.
Виктор Петрович вытащил из Вовкиных рук потрепанное кухонное полотенце, не глядя отбросил его в сторону и взял Вовкино лицо в ладони, заставляя поднять мутный бездумный взгляд. Негневицын провел большим пальцем по дрогнувшим Вовкиным губам и почувствовал дрожь, которая передалась и всего его существу – нервная, колкая, возбуждающая. Он коснулся Вовкиного рта. Не целуя. Лишь дразня. Прикусил нижнюю губу. Потянул. Заставил желать большего и самому решиться сделать шаг навстречу. И Вовка прижался к нему, ловя губы, втягивая, смело сплетаясь языками. Вцепился пальцами в бока Виктора, чувствуя чужое возбуждение, как свое собственное, и от сознания того, что именно он, Вовка, стал причиной волнения профессорских чресел, тело изогнулось в истоме, напрашиваясь на более решительное, более глубокое, более интимное… От тихого стона – чьего? – оба пришли в себя и уставились друг на друга тяжело и непонимающе.
Вовкины руки на бедрах Виктора.
Ладони Виктора под майкой Вовки.
– Нужно в детский сад…
– Через час…
– Денис…
– На репетиции до шести…
Что это? Приглашение? Негневицын смотрел на лукаво улыбающегося Вовку, но тот не позволил ему вновь стать серьезным, строгим, вдумчивым профессором, потянул за собой и закрыл дверь в комнату, прислоняясь к ней спиной и облизывая розовые исцелованные губы.
– Вовка…
– Вик…
И вновь сила притяжения толкнула их в объятия друг друга. Пытаясь сохранить контроль, Виктор старался быть сдержанным, но его благие намерения были разрушены тихим шепотом в губы:
– Хочу тебя… Так давно тебя хочу…
Негневицын выцеловывал Вовкину шею, губами пощипывая чуть влажную кожу. Жадно вдыхал горячий запах его кожи, прикусывал, чтобы вновь услышать низкий чувственный стон и с облегчением понять, что это не очередной эротический сон. Вовка сам стянул майку и, путаясь, неуклюже помог Виктору освободиться от рубашки. Вот так. Кожа к коже. Дыхание в дыхание. И нет ничего более правильного, более желанного, чем то, что сейчас происходило между ними.
Виктор уложил Вовку на диван и слегка отстранился, стягивая с мальчишки домашние шорты вместе с нижним бельем. Делом это оказалось трудным – Вовка был сильно возбужден и болезненно морщился от легчайшего трения ткани. Его кожа покрылась мурашками, и, чтобы больше не смущать парня, Виктор накрыл его своим телом, вновь пленяя губы, сладкие и отзывчивые.
Может, Вовка и был неопытен, но уж невинным и наивным назвать его было нельзя. Их объятия и поцелуи лишь раззадорили его, а медлительность Виктора начинала нервировать куда больше, чем полная собственная обнаженность. Поэтому он обхватил мужчину сильными ногами и вцепился короткими ногтями в бедра, притягивая и пленяя. Вовка кусал, засасывал, рвал чужую плоть, изнывая от нетерпения и окончательно теряя здравый смысл. И чувствуя в ответ такой же напор, такую же одержимость.
Им и в голову не пришло, что самый первый раз мог бы быть куда более романтичным, медленным и томным. Куда там, если все существо пылает, корчится и вопит как душа в адском котле, и хочется быстро и грубо, и резко, и так, чтобы не осталось сомнений и сожалений…
И Виктор, кажется, разделял эти его прихотливые желания. Вовка почувствовал запах его возбуждения, сильный, терпкий, такой мужской и сводящий с ума. И среагировал на него совершенно недостойно парня – терся, скулил, ерзал, умоляя… Вот только о чем?…
Но Виктор был опытнее. Он понимал, чего просит распластавшееся под ним тело. И, несмотря на охватившую их обоих горячку, осторожно размял, подготовил, увлажнил собственной слюной, безумно жалея, что не предугадал такого поворота в отношениях и не подготовился заранее – ведь ему не хотелось причинить Вовке боль.
Делая первый толчок вглубь желанного тела, он внимательно следил за выражением затуманенных медовых глаз, поэтому от него не укрылась болезненная гримаса, скривившая Вовкины губы.
– Хороший мой… Больно?
– Мммх… Нет… Необычно… И жжется немного… Продолжай! – И слеза по виску, которую Виктор поймал губами, понимая, что иначе никак, что боль неизбежна, но все равно раскаиваясь в содеянном.
Вовка, светлая душа, быстро приспособился и сам потянулся навстречу.
И вновь пьяный бессмысленный взгляд, закушенные губы, сорванное дыхание… Размеренные толчки. Невесомые поцелуи. Успокаивающий шепот. Бисеринки пота на висках. Жаркий запах. Ощущение единения с чужим телом. Дрожь удовольствия от макушки до поджатых пальцев ног. Первый стон, хриплый и сладострастный. И движения – вдруг резкие, ритмичные. Шум в ушах. Кровь толчками к причинному месту. И холодок по спине – как предвестник чего-то яркого, ослепительного, блаженного. Еще чуть-чуть. И крик рвется наружу вместе с сочным матерным словом…
У Виктора хватило сил отстраниться и не наваливаться на совершенно обессиленного Вовку, который сразу закрыл глаза и обмяк в его объятиях. Негневицын нежно коснулся губами краешка дернувшихся в улыбке губ, убрал со лба прядь мокрых волос, провел кончиком пальца по тяжело вздымающейся груди. Вовка, едва не мурлыча от томной сонной неги, уткнулся носом в его шею и горячо засопел. Он не знал, какие подобрать слова, чтобы выразить свою благодарность этому человеку… Впрочем, все слова теряли краски и значения рядом с тем, что он, Вовка, только что пережил, с теми чувствами, в которых он насовсем потерялся.
Спустя несколько увязнувших в невесомости минут Вовка, наконец, оторвать голову от плеча Негневицына и, поставив один кулак на другой и водрузив на них подбородок, уставился на своего любовника – господижбожемой! – особенным взглядом, полным лукавства и смущения одновременно.
– Вик, а… – начал было Вовка, но резкий как выстрел звонок в дверь заставил их обоих вздрогнуть. Вовка торопливо вскочил, на ходу натягивая шорты и майку, и исчез за дверью. Негневицын прислушался и со смешанным чувством облегчения и разочарования откинулся на подушку. Это был Макс Орловский, взволнованный судьбой друга.
Даже у Макса не возникло желания зайти в комнату, Вовка отвел его на кухню и великодушно предложил кофе, хотя намного приятнее ему было бы сейчас делать этот самый напиток для человека, лежащего в его постели. Вовка на миг замер, поежился, отчего в пояснице слегка заломило, и улыбнулся.
– Ты чего такой довольный? – подозрительно поинтересовался Макс, усаживаясь на любимое Вовкино место в углу.
– А чего мне, плакать? – с наигранным удивлением отозвался Вовка. Он поставил чайник на плиту и повернулся к другу. – Как там Лиза-Даша-Настенька?
– Вчерашняя что ли? – оживился Макс. – Классная девчонка. В ИНЖЕКОНе учится. На год старше. Папа в мэрии, между прочим.
– Рад за тебя, – хохотнул Вовка. – Смотри, не упусти шанс.
– Да уж не упущу, – скабрезно ухмыльнулся Орловский и тотчас добавил:
– Я чего пришел-то? В выходные к бабушке в Песочное едем. С мелкими. Отказ не принимается.
– Грядки копать?
– Рано еще копать. Просто развеяться, а то сессия на носу… Кстати о ней, родимой. Ты разрулил с Негневицыным?
Вовка так горячо покраснел, будто в лицо кипятком плеснули.
– Ну, не особенно пока. Я работаю в этом направлении.
– Побыстрее работай, а то вылетишь за прогулы, глазом моргнуть не успеешь. Негневицын, говорят, п*здец какой злобный в этом плане.
Говорить с Максом о человеке, который в первозданной наготе лежал сейчас в его кровати, Вовка считал недопустимым.
– Нормально все будет. Если и вылечу, невелика потеря. На работу нормальную устроюсь и заочно закончу.
– Ты больной совсем что ли? – рассердился Орловский. – Я уже договорился о летней практике для нас. Так что и думать забудь.
– Макс, мы уже сто раз это обсуждали. Тебе в сто первый повторить, что синица в руках дороже журавля в небе?
– Ладно-ладно, не гоношись, – Орловский примирительно поднял руки, и Вовка слегка улыбнулся. Характер у парня был спокойный и отходчивый, но иногда Макс перегибал палку. Например, как в случае с этой практикой. Вовка был уверен, что ничего хорошего из Максовой идеи не получится.
– Пойду я, – сказал Макс, поднимаясь. – Привет мелким.
– А кофе?
– Обойдусь.
Заперев за другом дверь, Вовка с замиранием сердца вернулся в спальню, где оставил Виктора Петровича. Тот, уже полностью одетый и застегнутый на все пуговицы, сидел на компьютерном стуле. Даже диван успел застелить и проветрить, вскользь подумал Вовка. Улыбка замерла на губах, стоило ему наткнуться на холодный оценивающий взгляд Негневицына.
– Мне пора, – сказал тот и поднялся. Высокий, отстраненный. Чужой.
Мягкие губы Вовки дрогнули, сложившись в виноватую улыбку.
– Останься… тесь…
– Не стОит, – пожал плечами Негневицын. – Мы ведь получили друг друга то, что хотели, не так ли?
В глазах Вовки – вопрос. Но Виктор Петрович не стал утруждать себя ответом. Прочь. Прочь от этого золотого мальчишки. Прочь из этой комнаты, насквозь пропитавшейся его запахом. Прочь из его жизни, спланированной и устоявшейся.
Вовка зябко поежился. Почему от слов профессора, вернее – от тех интонаций, которые он вложил в свою остро режущую фразу, по коже пробежал мороз? Все ведь было так хорошо. Так необычно. Так волнующе. И вдруг – эта ледяная стена.
Что ж. Видимо, один он тут такой влюбленный дурачок, с горечью подумал Вовка. У профессора он не первый и не последний. И, скорее всего, даже не самый лучший.
Вовка отступил, и Виктор Петрович прошел мимо.
Что-то хрустнуло.
Показалось?
Нет.
Просто Негневицын только что походя наступил на хрупкий хребет Вовкиной надежды.
*
– Вовчик, выручи в последний разочек, – ныла Галина Солнышкова, молитвенно слов руки на впалой груди.
Вовка с трудом подавил желание брезгливо поморщиться – от матери исходил стойкий муторный запах алкогольного амбре и давно не мытого тела. Он отступил на шаг назад и отрицательно покачал головой:
– У меня нет денег на твой очередной опохмел.
– Вот как? – ощетинилась Галина. – Жируешь? Матери на лечение сотню пожалел! А еще сын, называется!