- Куда тебе на мотоцикле? Ты же пьяный.
- Уже нет. Не бойся, доедем. Здесь 7 километров по полю: ни машин, ни людей. Главное – курицу не сбить!
Олег сел на мотоцикл сзади приятеля, но обнимать его плечи не стал. Держался за прямоугольную, толсто обмотанную изолентой, ручку.
Деревушка Ключи, «малая родина» Мишкиного отца, стояла на опушке рощи. За совхозным элеватором уходили к горизонту поля. Отец и баба Зоя были на огороде. Услышав мотоцикл, бабка разогнула спину и поспешила к калитке.
- Мишенька мой! – причитала она. – Приехал!... – потом вгляделась внуку в лицо: - Ай-яй! Что ж ты надрался так вчера, позорник? Ты и в городе так пьешь? – и невесомой старческой рукой отмерила ему подзатыльник. – Не стыдно?
Мишка успел сказать только:
- Здравствуй, ба! – потом потупил взгляд и отвернулся. - …Хватит тебе! Навалилась!
- Айда*, свеклы моченой дам! – старушка горестно качала головой. – А ты, Ирк, не могла парня, што ль, рассолом напоить?
- Поила я, - хмуро огрызнулась ей в лицо невестка. – Разве ж он так быстро оклемается? Ваша кровь, все в деда Ваню: и сынок ваш и внучек….
Мишка, стараясь не смотреть на Олега, пошел за бабкой на кухню. В это светлое ласковое утро весь мир был против него. И была у него еще одна проблема. Такая, какую никому не объяснишь, какую никто не поймет. Он привез из города связку нитяных перчаток, чтобы копать картошку, а утром с похмелья не вспомнил про них. И мучился теперь вопросом: взял их отец с собой или забыл? И эта, казалось бы, пустяковая деталь была для него сейчас важней всего.
Была у него тайна. Ну, не то, чтоб тайна, а так, один небольшой, но сладкий секрет. У него был фетиш: Олеговы руки. Нежные ладони с гладкой, бархатистой кожей - мягкие, желанные - будили в Мишке не такие чувства, какие испытывают обычно люди к чьим-нибудь рукам.
Началось это зимой, на студии, в первые дни их любви. Олег тогда болел, никого к себе не подпускал. И только в редкие минуты первым протягивал Мишке свою руку. Мишка бережно принимал ее в ладони. Держал, едва касаясь, боясь не то, что приласкать, но даже сжать чуть сильнее. Знал: Олег может вдруг вздрогнуть и отшатнуться. И тогда придется долго ждать: не часы, а дни и недели, пока Олег снова решится на такую… близость. На порностудии каждый день перед Мишкой мелькали бесконечной вереницей гениталии, ягодицы, губы, груди - и не возбуждали ничего, кроме желания поскорее сбыть с плеч надоевшую работу. А по ночам Мишке снились ладони Олега: как он держит их в руках, целует, гладит. И член его вставал на эти сны, как не вставал на уложенных на кровати по двое-трое девчонок или закованных в наручники пацанов, замерших в позах, подсказанных фантазией режиссера.
Весной, уже в Новгороде, Олег несколько недель пролежал лицом к стене в своей комнате. Мишка, быстро выбросивший из памяти конвейер соитий, тосковал по Любимому, близкому-недоступному-желанному-запретному. Он брал к себе в постель кружку, из которой пил Олег, прижимался к ней губами, представлял, как ее ручку и бока трогали любимые тонкие пальцы, и «гонял шкурку». Теперь его мечты были смелее. Но сбываться они не спешили.
А в начале лета, когда Олег откинул целибат, когда он пришел к Мишке – пришел весь, сжал его в объятиях, заласкал, затискал, взял его и сам ему отдался, Мишка совсем сошел с ума по рукам своего Лёльки! Любовником Олег был роскошным: заботливым, нежным, неутомимым. А вот «любовницей» - …сложной. Отдавался нечасто. И с минетом не спешил.
- Я полтора года подстилкой и соской работал. Я хочу про всё это забыть. Помоги мне: подожди немного, а? – просил он чуть застенчиво.
Мишка кивал, соглашался. И самое сладкое, что получал он в постели, дарили ему Олеговы руки. Мишка отдавался им, замирал от их чутких касаний, изнемогал от неспешного проникновения, задыхался, когда ласки становились настойчивей, и извергался оргазмом раньше Олега. После страсти он подносил вожделенную ладонь к губам, терся носом о ее середину, зацеловывал пальцы, покусывая косточки суставов, щекотал языком нежные подушечки, обводил пальцем правильной формы ногти. Олег смущался:
- Хватит, заяц! Ты чего?
- Я обожаю тебя, Лёль! – отвечал Мишка, пряча улыбку в любимых ладонях.
Когда собрались копать картошку, у Мишки в груди защемило от мысли, что на нежных руках Олега от непривычной тяжелой работы появятся мозоли. Мишка купил упаковку рабочих перчаток на строительном рынке. Вчера, сразу, как приехали, выложил их на трюмо. А сегодня - забыл!
Жадно выцедив литр свекольного рассола, он перевел дух и, наконец, решился спросить:
- Баб, отец перчатки-то привез? Чтобы копать?
- Перчатки придумали! – насмешливо фыркнула баба Зоя. – Городски-и-ие! Да привез, привез. Там, на меже они лежат.
Мишка облегченно выдохнул: хоть что-то сложилось нормально!
Картофельное поле Самсоновых - восемь соток - начиналось от крыльца. Мишка с Олегом шли по соседним рядкам. Мишке привычная с детства работа давалась легко. Он копал бойчее, обгонял Олега. Потом по его рядку возвращался навстречу приятелю.
- Не надо! Зачем ты? Я сам! – хмурился Олег.
- Им так выбирать удобнее, сразу две гряды, - Мишка кивал на мать и бабу Зою, кидавших клубни в большую корзину.
Мать и бабка пытали гостя дотошными вопросами. Олег спокойно отвечал, что его мама работает учительницей музыки в школе, что отец давно с ними не живет, что у него есть старшая сестра и два племянника, а вот про Алину он говорить не станет: «спросите у Миши, а то я что-то лишнее скажу, мне потом Алинка разборки устроит». Мишка слушал, ухмылялся про себя: «конспиратор!» Косился на отца: видно было, что тому работа дается с трудом. Олег это тоже заметил:
- Отец твой устал. Иди, скажи ему, что – хватит.
Солнце поднялось выше. Квашеная свекла сработала «выпрямителем»: водочный дурман Мишку отпустил. Но на его место сразу навалилась тяжким грузом правда о вчерашнем предательстве. К часу дня они прошли четверть поля. Бабка ушла доить коз. Отец бросил лопату и выбирал клубни следом за Олегом. Все утомились, и разговоры затихли сами собой. Мишка на автомате налегал ногой на лопату, выворачивал куст за кустом, сгребал картофелины в кучку, а сам всё пытался уложить у себя в голове: что получается, они с Олегом больше не вместе?!? Всё, что еще вчера было его жизнью, рассыпалось в труху? От этих мыслей мерзко тянуло под ложечкой, словно он стоит на крошечном пятачке надежной опоры над пропастью. И любое, даже еле заметное, движение заставит его рухнуть вниз. Как его угораздило? Господи, зачем?!!? По-глупому, без души, ненужно… при Олеге!? Было страшно подумать, что он убил их любовь.
Бабка позвала обедать. Помогая Олегу пересыпать последнюю корзину в мешок, Мишка спросил:
- Как руки? Мозоли набил?
Но друг сделал вид, что не расслышал вопроса.
Стол накрыли на террасе. Баба Зоя налила парного козьего молока:
- На, Минечка, как ты любишь!
И Мишке дико захотелось стать маленьким мальчишкой и прижаться к ее переднику, как в давнем-давнем детстве, когда его заклевали соседские гуси. Еда была деревенская, добротная: борщ на свиной тушенке, картошка с жареной рыбой, молоко, домашний творог. Олег ел и хвалил.
- Вкусно? – улыбнулась баба Зоя.
Гость открыто посмотрел ей в глаза:
- Очень!
- А ты у нас в Сатарках невесту найди! Она тебе такие обеды будет готовить!... – подмигнула старушка. – У нас, знаешь, какие девки годные!? По молодости, гля, - шалавы подзаборные. А как жизнь уму-разуму поучит, такие жены верные из них выходят! Будет дома сидеть, детей рожать, рубахи мужу гладить!...
Отец перебил ее:
- Ма, ты не лезь. Зачем ему наши шалавы!? Он себе в городе культурную найдет.
На этих словах Олег бросил на Мишку быстрый ехидный взгляд, от которого у Мишки защекотало где-то в животе.
После обеда вернулись на поле. Работы было много. Работали молча. Часам к шести спины не разгибались уже ни у кого. Наконец, родители ушли готовить место в погребе, бабка - собирать гостинцы. Внуку сказала тоном, не терпящим возражений:
- Я петуха зарублю, возьмешь, Алина суп приготовит. Свиной тушенки дам четыре банки, капусты зимней два кочнА. И тебе, Олег, посылку наберу. Будешь в городе есть и вспоминать бабу Зою!
Олег благодарно кивнул, а когда она отошла, повернулся к приятелю:
- Самсон, ты на себя одного еды бери. Я все равно уеду.
Мишка болезненно дернул плечом:
- Олег, прости меня! Не уходи! Мне без тебя не жить!
- Вчера надо было думать.
- А зачем ты бросил меня там, зачем сказал «ебись»? Я ж пьяный был, надумал всякой дряни! …Лёля?...
Олег вспылил:
- А мне надо было подождать, пока ты ее прямо на столе разложишь?! И не называй меня так больше! Человека, которого так звали, уже нет. Он умер!
Мишка резко вскинул голову:
- Зато она меня - ХОТЕЛА! Понял? А ты – ни разу! Ты у нас супер-пупер-натурал. Всегда только сверху! Давал – раз в год, по обещанию. А не хотел – никогда! А я ведь тоже мужик!...
На последних словах Мишкин голос сорвался, и вышло совсем жалобно. Но Олег ледяным тоном процедил:
- Ну, и срослось у вас с ней? Поздравляю! Совет да любовь!
- Всё? Выкинул меня из жизни!? – в Мишкином голосе звучали злые слезы. – Ладно, хер с тобой! Я больше в город не поеду. Что там делать одному? Сидеть вечерами в холодной квартире? Спасибо, весной насиделся! Дала мне судьба шанс - я просрал. Значит, буду здесь спиваться. Травиться нитрокраской в малярке, четыре тысячи в месяц получать….
- Ты мне на жалость не дави! – взъярился Олег. – Я тоже не Рокфеллер. Но почему-то в грязи не валяюсь. …Как меня вообще угораздило тебе верить?! …Алкаш!
Мишку наотмашь ударили эти слова.
- …Нет, знаешь, я - поеду: у меня ж там машина, я ее продам! Здесь она ни к чему, здесь даже на бензин не заработаешь, не то что на ремонт…. А если продать – это ж сколько пить можно?! А ты не думал, что так обернется, когда мне дарил ее, правда? Сколько тебе хуев пришлось отсосать, чтоб на нее заработать? – Мишку колотило, он знал, что говорит страшное, но остановиться не мог. - А я ее пропью! С блядями! Потому что я – такая же блядь!
Он наступал на Олега всё ближе - ждал удара. Но тот воткнул лопату в землю, развернулся и ушел к меже. Пару минут стоял там, неестественно выпрямив спину и откинув назад голову, как делает человек, который хочет, чтобы навернувшиеся слезы не пролились из глаз. Потом - видно, не справился с собой - пошел прочь от деревни. Мишка проводил его горячечным взглядом, решительно крутанулся на месте и зашагал к мотоциклу. Вытряхнул на землю сумку с инструментами, выбрал большой гаечный ключ и начал откручивать гайку. Минут за десять открутились все, кроме одной. Одна – приржавела, заела и, последняя, не давала отсоединить коляску от мотоцикла.
- Куда собрался? – раздался над его ухом голос Олега.
- Не важно.
Олег зашел спереди и поставил ногу на обод переднего колеса.
- Не поедешь, пока не скажешь!
- Еще чего! – огрызнулся Мишка. – Ты мне никто! Обломишься командовать.
Олег крепко взял за руль двумя руками:
- Сказал: не поедешь.
Мишка с вызовом поднял глаза:
- Не бойся, я – недалеко! До элеватора. У него стена кирпичная, крепкая. И - дорога рядом. Разгонюсь и въебенюсь с размаху. И станет в этом мире одной проблемой меньше.
- Что за дурь? – Олег нахмурился.
- Здесь так принято, знаешь!? На моей памяти трое так закончили. Только коляску надо отцепить. Один комбайнер, дядя Жора, поехал с коляской. И не хватило скорости, чтоб насмерть. Лежал потом шесть лет парализованный, пока не сдох. А я так не хочу, хочу - сразу!
Упорная гайка, наконец, поддалась. Мишка, размахнувшись, отбросил ее в канаву, ударил ногой по педали, заводя мотор.
- Уйди с дороги!
- Не поедешь!
Мишка дернул рулем. Но Олег, стиснувший кулаки до побелевших костяшек, не отпустил, качнулся за мотоциклом всем весом. Мишка матюгнулся.
- Знаешь, я, конечно, не Арни,… - он захлебывался словами и задыхался, - но у меня в цеху каждая болванка весит двадцать шесть кило…. А ты на таможне ничего тяжелее кружки чая не держал…. Так что я – по-любому сильнее! И если мне,… чтоб сейчас уехать... придется тебе нос сломать,… то я сломаю. Будем драться?
- Будем! – твердо ответил Олег, глядя ему в глаза.
- Уйди! – крикнул Мишка в отчаянии.
Олег молчал, вцепившись руками в фонарь мотоцикла. И пальцы его дрожали от напряжения. Мишка бросил руль, мотоцикл завалился на землю. Олег подступил к Мишке грудь в грудь:
- Глуши зажигание! Надо поговорить!
Но Мишка вцепился ему в глотку:
- Да оставь ты меня в покое, сволочь! Чего тебе надо от меня? Катишься – и катись в Кострому. Чего здесь забыл?
- На что они тебя хоронить будут? На кредит? А им его дадут? Они ж еще за прошлый не расплатились! – Олег не говорил, а хрипел, потому что Мишкины руки тесно сжимали ворот его куртки.
- Ты поможешь! – прошипел в ответ Мишка.
- Я же уеду!
Мишка разжал руки и сделал шаг назад. Его нижняя губа дрожала. В голос прорвались умоляющие нотки:
- Пожалуйста, пусти! Ты ведь не простишь меня уже, ни за что. Какая тебе разница, что со мной станет?
Олег ответил, стараясь унять дрожь в голосе:
- Хватить истерить. Возьми себя в руки.
Мишка вскрикнул:
- Я же не Серебряков, чтобы так себя в руках держать!
- Уже не Серебряков? – тихо выдохнул Олег. – А раньше, вроде, говорил….
Мишка осекся и сник. Долго молчал, глядя себе под ноги. Олег также тихо продолжил:
- Мы с тобой завтра поговорим обо всем, хорошо?
Мишка робко поднял на него глаза:
- Олег?...
- Иди на огород! Инструменты я сам соберу.
- Не, надо коляску обратно цеплять, а то – догадаются…. Ты – прости меня, хоть за слова эти уродские…. Я не хотел….
- Ты слишком много не хотел, но сделал, - ответил Олег жестко: - Всё, прикручивай обратно, и пошли копать.
Мишка завинтил обратно гайки. Двух штук не нашел, но в подсумке оказались запасные. Через четверть часа мотоцикл стоял опять с коляской, а они с Олегом синхронно шли по грядам. Теперь Мишка не обгонял Олега – у него всё еще дрожали руки. Он изредка украдкой косился на друга, чтобы увидеть его чуть ссутуленные плечи и сосредоточенное, строгое лицо. В Мишкиной груди бушевал океан чувств. Стыд, благодарность, покорность, любовь, страх потери, отчаяние. И робкими нотами – нежность и надежда. «Люблю тебя, убей меня, уничтожь, сравняй с землей!... Прости меня, люби меня, укрой меня от всех тревог и бед в этой жизни!»
Солнце клонилось к закату. Баба Зоя пришла гнать «рабсилу» с огорода.
- Устали, мои хорошие? Хватит, бросайте до завтра. Я свежего молока надоила. Баньку настрою сейчас. Ты, Олег, париться-то будешь? – повернулась она к гостю.
Олег перечить не стал, коротко ответил:
- Буду.
Они нагрузили коляску мотоцикла мешками картошки, и отец с матерью уехали домой ночевать. А бабка затопила баню. Мишка тюкал топором и несмело улыбался. Раз Олег париться не отказался, может, помирится?! И стояк толкался ему в молнию штанов. Но вышло плохо. Приперлись Санек и Данила:
- Самсоооон! Пропащий, твою мать! Привееет! Гони в ларек, обмоем встречу! У бабы Зои вареная картошка-то осталась?
Мишка улыбался через силу. Прикидывал, как сказать им, чтоб ушли. А когда нарисовались рядом Санькина Вика со своей подружкой Танькой, нахмурился и решительно замотал головой:
- Нет, не выйдет, мужики! Я не буду пить сегодня. Мимо!
- Что «мимо», чего «нет»? – возмутился Данила. – Едем в магазин, а то закроется.
Тут к ним подошел Олег:
- А сигареты там можно купить? У меня закончились. Я с вами поеду!
Мишка настороженно покосился на любимого, пожал плечами и пошел заводить мотоцикл.
Вечер был прохладный. Солнце еще не село, но возле приземистого домика со столетней вывеской «Товары повседневного спроса» уже затеплился единственный на все Ключи фонарь. Остановив мотоцикл на обочине, Мишка неохотно слушал рассуждения Данилы - сколько брать водки, сколько закуски - когда из-за поворота вынырнули синеватые, необычно яркие огни, и обтекаемой, серебристой каплей на деревенскую площадь вплыла дорогая машина. ЧуднАя, как диковинная рыба, с круглыми ксеноновыми фарами, с треугольной эмблемой и слишком высокими для легковушки колесами, она казалась на заросшей лопухами улице инопланетным кораблем.