- У мальчика сотрясение мозга, он ударился головой о кафельный пол, - быстро и нервно говорила Мария Григорьевна кому-то, кого я не видел. Я не понимал, что она говорит обо мне. Кто-то упал, у кого-то сотрясение… мне-то какая разница, главное, что Костя смотрит на меня и жалеет. И он не исчез, как я думал ещё сегодня утром, он стал ещё ближе. Я сошёл с ума. Мне осторожно надели на лицо какую-то жёсткую маску, и всё мгновенно исчезло, и холодная душевая, и молотки в голове, и Костя, и я сам.
На следующий день в больницу прибежала мама. Она не плакала, наоборот, улыбалась, сновала по палате, говорила, говорила, что-то рассказывала о своей командировке, о жизни, о делах... Мне было жутко стыдно за то, что я заставил её волноваться, но одновременно с этим я был спокоен. Мама рядом, значит, всё будет хорошо.
Мне поставили диагноз – сотрясение мозга в лёгкой форме и ушиб затылочной части головы. Ничего, что могло бы повлиять на мою дальнейшую жизнь. Обещали выписать через два дня.
- Дима, к тебе какой-то мальчик пришёл, хочет повидаться, - мама ласково провела рукой по моим волосам. Я задремал, поэтому не сразу отреагировал на её слова. А потом в палату зашёл Костя. Он был смущён, так, словно впервые попал в церковь во время службы.
- Привет, Диман, как голова? – улыбнулся он, и, посмотрев на мою маму, тут же покраснел: - Здравствуйте, Ирина Геннадьевна.
- Здравствуй, - мама кинула на меня внимательный взгляд, распознав всё лучше всяких сканеров, и немного грустно улыбнулась. Да, мама, я знаю, что это самая большая глупость, которую я когда-либо совершал в жизни. Но пусть всё идёт, как идёт, я готов заплатить. – Ну, поговорите, пока я схожу в магазин за фруктами.
Костя сел на стул и долго не решался заговорить со мной. А я был рад видеть его, поэтому просто рассматривал и тоже молчал.
- Знаешь, Дима, - первым начал Костя и посмотрел мне прямо в глаза. Я замер, как всегда готовясь к худшему. – Я решил больше не драться.
- Почему? – от удивления я даже приподнялся на кровати и попытался сесть. Голова пошла кругом, но я удержался.
- Я впервые увидел кровь. По-настоящему, - Костя говорил тихо, ровно. Но в голосе его слышался трепет, настоящий, священный, почти осязаемый, он тёк мне в уши подобно самым чистым нотам.– Когда ты упал в бассейне и ударился головой, я видел, как тебе было больно. Как все за тебя испугались, и я испугался. Впервые я реально испугался. Это была не шутка, я никогда не смогу этого забыть.
- Костя, но это же совсем не то, - я едва мог дышать от волнения, перед глазами танцевали белые точки, и горло перехватило.
- Почему не то, Дима? Почему? – Костя вцепился в покрывало и крепко сжал его в кулаке, чтобы успокоиться. – Боль всегда остаётся болью, какие бы причины не были. И я увидел, что это такое, когда кому-то больно! А я ничего не могу с этим сделать! Единственное, что я могу, это впредь больше никому не делать больно. Это я действительно могу.
- Костя, но иногда боль нельзя отменить, - шептал я, не в силах совладать со своим волнением и желанием прикоснуться к руке, сжимающей покрывало, чтобы успокоить… всего лишь, чтобы успокоить. Но я не смел, я не смел к нему прикасаться.
- Дима, у них у всех есть матери, которые волнуются, как твоя, я и им тоже делаю больно. А у меня есть Ленка. Она ещё мелкая, но уже всё понимает. И я ей тоже делаю больно. А зачем? Дима, я уже не понимаю, зачем? Нам и без того несладко живётся одним.
- Я тебя поддержу в любом случае, - улыбнулся я. – А как же Акимовы, они поймут?
- Да мне как-то наплевать, - хмыкнул Костя и, немного расслабившись, расправил плечи. - Это их личное дело. Я могу отвечать только за себя, ну, ещё за Ленку, и теперь вот за тебя.
- За меня-то почему? – опешил я.
- Ну как? Ты, можно сказать, другим человеком меня сделал, поэтому я за тебя в ответе. И это не обсуждается.
Я смотрел на Костю как на полоумного и никак не мог понять, шутит он или говорит правду. Поймав мой растерянный взгляд, Костя не стал смеяться, наоборот, посерьёзнел и тише добавил:
- Я очень испугался за тебя, Димка. А такими вещами я шутить не привык.
- Спасибо, Костя, - вспыхнув до корней волос, ответил я. Это была последняя грань моего личного безумия. Всё стало таким большим и серьёзным, а я не мог это поднять один, но сегодня хотелось быть счастливым, несмотря ни на что.
Я бы никогда не смог вспомнить, как прощался с Костей, как вернулась мама, о чём мы с ней говорили. Мой мир раскрасился всеми цветами радуги, как в калейдоскопе. Какие-то паззлы, картинки, осколки реальности, всё закружилось перед глазами, лишая последних сил. В ту ночь я спал, как убитый, а проснулся уже здоровым.
Серёжа пришёл как обычно, в пятницу. Мама вновь отбыла в командировку, продолжать налаживать контакты с австрийскими поставщиками, а я в это время налаживал контакты со своим визави. Когда Серёжа прошёл в квартиру, я почувствовал себя как никогда скованным и смущённым. В то же время в моей голове вспыхивал вопрос: а что он здесь делает? После того, как я побывал в больнице, мне казалось, что жизнь невероятно удлинилась, и с нашей последней встречи прошло не меньше двух лет. А было это всего лишь в прошлую пятницу.
- Ты какой-то напряжённый, Димочка, - плюхнувшись в мамино кресло и вытягивая свои длинные ноги в фирменных дорогущих джинсах, сказал Серёжа и поманил меня рукой. – Сядь рядом, моё сокровище, расскажи, что случилось?
Я присел на подлокотник, позволяя Серёже обнять меня за пояс. Всё во мне взбунтовалось от этого собственнического жеста. Это было как предательство. Ведь у меня теперь есть Костя? Или нет? Опять ложь… ничего у меня нет, и никогда не будет.
- Ничего не случилось, кроме того, что я получил сотрясение мозга и попал в больницу, - сухо ответил я.
- Бедненький Димочка, давай я пожалею.
Сегодня Серёжа был ласков, как никогда ранее. Он всё время что-то шептал на ухо, обнимал, говорил, какой я хороший и замечательный, что он по мне скучал. А я слушал его, и вновь не мог отказаться от того, чтобы забыться, вернуться в свою реальность. А Костя… Костя – это моё небо, недостижимое, бесстрастное, молчаливое, святое.
Только утром я с ужасом обнаружил, что Серёжа оставался со мной на ночь. Костя должен был зайти в десять.
В полдесятого я вылетел из душа, как ошпареный. На кухне призывно и грозно шипел чайник.
- Так это и был тот самый Костя? – Серёжа сидел за столом и с насмешкой смотрел на меня. Я медленно опустился на стул рядом с ним. Чайник надрывался, заявляя о своих вскипевших правах. А у меня внутри всё оледенело.
- Он заходил? – автоматически спросили мои губы.
- Заходил, - Серёжа любовался моим падением в бездну. Мы оба слышали этот противный, знакомый каждому звон разбиваемых надежд. – Я всегда знал, что ты безумный мальчик, Димочка. Но такого виража я не ожидал. Он хоть знает?
Я закрыл лицо руками, потом резко отнял их и в отчаянии посмотрел на Серёжу. Тот больше не улыбался. Есть вещи, которые пугают всех, подобных нам. Нельзя влюбляться в нормальных парней – запрещено.
- Димочка, ну ты влип. Он же гомофоб натуральный, - в глазах Серёжи читалось искреннее сочувствие и тоска, причины которой я не мог понять, но мне сейчас было не до разбирательства каких бы то ни было причин. Я был на дне.
- Я хотел ему рассказать, но не смог.
- А если он узнает? Жёсткий игнор – это самое меньшее, на что ты можешь рассчитывать. Видел я таких твердолобых крепышей, он и избить может, Димочка, мне даже страшно за тебя. Но я понимаю, сейчас уже поздно что-то менять, поэтому пока ещё есть возможность, постарайся осторожно отдалиться от него. Это всё, что ты можешь сделать. У него, небось, дружки ещё какие-нибудь отмороженые есть?
Я кивнул, опустил голову и опять закрыл лицо руками. Пальцы, ледяные, дрожали. У меня не было сил даже для того, чтобы заплакать.
- Любовь - она такая противная штука, Димочка. Иногда ради неё нужно и отказаться от человека, чтобы оставить его человеком.
- Я не могу отказаться… Серёжа, он мне верит. Господи, что я натворил?
Серёжа быстро встал со стула, выключил, наконец, этот свихнувшийся чайник, подошёл ко мне, положил руки на плечи и легонько тряхнул, приводя в чувство.
- Дима, хватит сходить с ума. Посмотри на вещи трезво. Ты не такой как он, и никогда уже не станешь, не обманывай себя. Ты же любишь его не как друга и брата, тебе нужно больше. И даже если однажды он переступит через себя и поддастся, то ничего хорошего из этого всё равно не выйдет, он только возненавидит тебя за то, что ты попался на его пути. Дима, это законы жизни и человеческой психологии. Именно поэтому мы и натуралы никогда не пересекаемся. Оставь его, сегодня же оставь.
Я слушал Серёжу, слушал и слышал, соглашался, со всем соглашался. Разве я не знал всего этого? Всегда знал, с первой минуты знал. Но что-то остановило меня тогда, у качелей, что-то заставило не убегать от Кости. Ошибка, неужели это была всего лишь ошибка? Прихоть моего ненормального сознания.
- Я ему всё расскажу, - вытирая мокрое от слёз лицо, решительно заявил я. – Он имеет право знать.
Серёжа тяжело вздохнул и пошёл наливать чай.
- Зря ты это задумал. Он не поймёт, слишком правильный.
- Ты не знаешь Костю.
- Ты не видел, как он посмотрел на меня, Димочка. За моей ориентацией он не увидел ничего.
Я кинул взгляд на крепкую спину Серёжи, струящиеся по спине чёрные волосы, на его плавные движения. Приятный молодой человек, чей-то сын, брат. Руководит туристической фирмой отца. Неужели то, что он спит в одной постели с мальчиками, а не с девочками, автоматически перечёркивает все его достижения? Я молча поднялся и вышел из квартиры, прикрыв за собой дверь. Серёжа не стал меня останавливать. Я знал, что когда вернусь, его уже не будет. Пятница закончилась.
Костя гонял мяч по площадке. На минуту я остановился в тени деревьев, чтобы посмотреть на него. Да, я безумно любил его, до дрожи в коленях, на грани нервного срыва. Как я мог унизить его своей дружбой, как посмел прикоснуться к запретному? Я смотрел, как одним точным движением он отправляет мяч в кольцо, не промахиваясь. Я смотрел и понимал, что ему нельзя говорить о том, кто я. Костин мир прекрасен, я не имел права корёжить его своим извратом.
- Привет, Диман, – заметив наконец меня, поздоровался Костя. Он был задумчив, я смутился. Чувство тревоги наполнило меня, заглушая голос пустоты и презрения к себе. – Это что за пижон был?
- Брат двоюродный, - тут же соврал я, не успев осознать, что произошло. Костя внимательно посмотрел на меня и уже спокойнее улыбнулся.
- Не знал, что твой брат гей.
- А это плохо? – нервно усмехнувшись, спросил я. Костя перехватил мой взгляд и опять нахмурился.
- Может, для кого-то это и нормально, но, была бы моя воля, я бы всех их перестрелял. Извини, что так говорю о твоём брате. Просто это моя позиция.
Я до боли сжал руки в кулаки, чтобы хоть как-то сдержаться и не раскиснуть сразу же. Как же мне было страшно сейчас слушать Костю. Я вновь боялся его, как прежде, как будто ничего и не было, словно я вытер пыль с зеркала и увидел безобразное лицо своей сущности, той правды, на которую смотрел любимый мною человек и кривился от омерзения. Хороший мой Костя. Красивый, сильный мой Ахиллес. Если бы ты пристрелил меня, как говоришь, я был бы только счастлив. И это не было бравадой, я действительно жаждал принять смерть из его рук. Но никто убивать меня не собирался, и лёгкого избавления от страдания ждать не приходилось. Слово за слово, минута за минутой, жизнь шла своим чередом, невзирая на лица.
- А что в них плохого? Живут себе и живут, никого не трогают, - проговорил я, хотя куда там, почти пропищал, ничтожный человек.
- Димка, я понимаю, у тебя брат один из них, поэтому ты так и говоришь. Ну вот скажи, разве тебе приятно, когда он называет тебя «Диимочкаа»? - Костя очень реалистично изобразил голос и манеру Серёжи, у меня даже мурашки по спине пробежали и в животе всё сжалось от предвкушения. Да, мне нравилось, как Серёжа меня называл. Ласково и одновременно развратно. Но это было только между нами, законы нашей ненормальной действительности.
Я стоял и молча изучал рисунок на асфальте. Повисло молчание. Только кузнечики стрекотали в траве, нагнетая обстановку. Тут вроде как я должен был признаться, сама природа ждала моих слов, не говоря уже о Косте, но у меня не хватило духа.
- Ну вот ты нормальный мужик, я нормальный мужик, а они ненормальные, они одеваются вызывающе, какие-то парады собирают, выпендриваются, демонстрируя свою ненормальность, они детей совращают. Знаешь, сколько среди них педофилов? И вообще, что это за любовь такая, которая заставляет делать другому больно ради наслаждения?
Костя говорил, говорил, горячо, с чувством, толком, расстановкой. Я понимал его позицию, разделял её, соглашался со всем. Да, всё так… есть и такие.
- Костя, но ведь есть те, кто просто не может по-другому.
- Да, возможно, есть и такие. Но я не могу им сочувствовать, меня на всех не хватит, - ответил Костя и кинул мне мячик, широко улыбаясь. – Может, лучше поиграем?
Мы стали играть. И я ничего не смог сказать, быть может, так было лучше для нас обоих. Пока.
На улице шёл дождь. Я играл на гитаре и что-то мурлыкал себе под нос. По подоконнику барабанили капли, в комнате горел один только ночник. Спокойствие и умиротворение. Я любил одиночество и свою гитару. Тягучие ленивые мысли были о чём-то приятном и далёком. Хотелось съесть мороженое, припрятанное в морозилке именно для такого вечера. Я поставил ми-минор и только коснулся пальцами струн, как звякнула ре и, оборвавшись, ужалила меня в щёку, алые капли брызнули на верхнюю деку. Я быстро отложил гитару и машинально зажал щёку рукой. Сердце глухо билось об рёбра. Я как завороженный смотрел на оборванную струну и ставшие вдруг бордовыми капли моей крови и понимал, что это знак. Знак моего разоблачения.
Промыв рану, я заклеил её пластырем. В дверь настойчиво позвонили. Я опасливо выглянул в коридор. Часы показывали десять минут одиннадцатого. Я не знал, кого могло принести в такое позднее время.
Посмотрев в глазок, я почувствовал, как кровь отхлынула от лица. За дверью стоял Костя.
- Привет, Дима, извини, что так поздно, - быстро заговорил он, не глядя мне в глаза. Он был мокрый и бледный, в домашней растянутой на рукавах и воротнике футболке и спортивных штанах. – Я просто хотел спросить одну вещь.
- Да, может, пройдёшь? – я распахнул дверь шире, так что едва не свалился на самого Костю, но вовремя отпустил её, позволив стукнуться о соседскую.
Костя прошёл в коридор, зябко поёжился и, обернувшись, посмотрел на меня с невыразимой тоской в глазах, точно такой же, какую я видел у Серёжи. И опять я не понял, какова была её причина. Я думал совсем о другом, вернее даже не думал, знал. Всё закончилось. Костя всё знает, он пришёл казнить меня.
- Димка, скажи мне честно, этот твой брат, ведь он тебе не брат? – Костя говорил глухо, бросал на меня короткие тёмные взгляды и всё катал что-то в пальцах, какую-то бумажку яркого рекламного цвета. Я больше не мог ему врать.
- Нет, - едва слышно ответил я.
Костя резко провёл обеими руками по своим коротким волосам, стряхивая с них воду, и медленно опустился на лавочку, стоявшую напротив двери для того, чтобы удобнее было обуваться.
Я опустился на пол напротив него и тоже не смел поднять глаза и заговорить. Часы мерно тикали, отсчитывая секунды нашего отдаления, и с каждой секундой мне становилось всё труднее и труднее начать говорить. Я хотел так много всего сказать, объяснить, попросить прощения, рассказать о себе, о том, каково это, когда не можешь по-другому.
- И тебе это нравится? – вдруг спросил Костя, с сожалением глядя на меня.