Ее отказ еще больше подчеркивает, насколько непривлекательным она меня считает. Это так больно.
— Все, что угодно, что может заставить тебя замолчать, — парирую я в ответ.
От возмущения она издает рык, а затем ураганом несётся впереди меня.
Лиз молчит, когда мы возвращаемся в мою секретную пещеру. Я позволяю ей идти впереди меня, так я могу охранять ее… и так я могу смотреть на ее маленькую, дерзкую задницу, как напрягаются мышцы ягодиц, когда она идет. У нее нет хвоста, поэтому зрелище — более чем занимательное…, но при этом и возбуждающее. Я мысленно представляю, как нагибаю ее, хватаю ее задницу, а затем снова облизываю все ее влажные женские местечки до тех пор, пока она опять не завопит от удовольствия.
К тому времени, когда мы возвращаемся в пещеру, мой кхай резонирует, а мой член отчаянно болит. Он напрягает мою набедренную повязку, и боль практически невыносима. Разве она тоже не мучается? Почему она сопротивляется этому?
Резонанс-пара всегда окончательна и никогда не подлежит пересмотру или отмене.
Лиз направляется внутрь пещеры, не оглядываясь на меня. Она все еще злится — от этого даже сам воздух вокруг нее, кажется, накатывает волнами. Ну и ладно. Позволю ей сопротивляться, если она думает, что это будет иметь значение. Она моя. На нее заявили права в тот момент, когда ее кхай срезонировал для меня.
Чтобы она не сделала, это ничего не изменит.
Так, будто она может ощутить мои бурные, собственнические мысли, Лиз хватает одну из шкур и оборачивает ее вокруг своей талии, а затем поворачивается ко мне.
— Я знаю, в чем тут заключается твоя цель.
Я хмурю брови. Моя цель? У меня нет иной цели, кроме как востребовать ее как свою пару. Чтобы мы могли стать одним целым.
— Ты намерен прятать меня, пока я не забеременею, верно? — она кажется побежденной, а взгляд ее глаз — полон печали.
— А что, если и так?
— В очередной раз меня держат заложницей из-за моего влагалища, — она вздыхает. — Да что с вами такое, инопланетяне? Разве не может девушка хоть разок просто взять и сделать свой собственный выбор? Неужели это настолько чертовски сложно?
— Решение принимал кхай, — говорю я ей.
Она слабо мотает головой.
— Конечно, всегда решение принимает кто-то другой. А когда случится, что выбор буду делать я сама?
Я смотрю на нее, испытывая разочарование. Нет никакой нужды принимать какое-то решение. Кхай решил. И, тем не менее…, мне не нравится, как ее слова заставляют меня себя чувствовать.
Или слышать поражение в ее голосе. Лиз — борец. Я не хочу, чтобы она сдавалась.
— Очистить их? Содрать шкуры? Приготовить из этого еду?
Он, прищуриваясь, еще раз окидывает меня взглядом. Не гневным, а скорее пытаясь раскусить меня.
— Моя обязанность — обеспечивать мою пару.
— Ааа, — я на минуту задумываюсь, а затем обнимаю согнутые колени, прижав их к груди. Я покачиваю своими босыми ступнями вблизи костра. — Мы можем сохранить немного из этих шкур мне на сапоги?
Он кивает головой.
— Спасибо, — говорю я мягко. — Я не думаю убегать, чтобы ты знал. Отсюда мне некуда бежать.
Он еще раз кивает головой. Я смотрю на пламя, когда инопланетянин начинает сдирать шкуру со своей дичи. Мне нужно разговорить его, если только так я могу взломать тот непробиваемо твердый панцирь, которым, кажется, окружено его сердце. Этот Рáхош — сложный мужчина, в котором еще надо разобраться.
— Итак, расскажи мне про это место.
Он поднимает на меня глаза.
— Это моя пещера.
— Нет, не конкретно про это место, — говорю я, размахивая рукой вокруг пещеры. — Про эту планету. Про этот мир в целом. Я ничего другого о нем не знаю, за исключением того, что здесь холодно.
Рaхош рычит, и долгое время мне кажется, что он собирается проигнорировать мои вопросы. Затем он вытаскивает нож поменьше, чем тот, которым сдирал шкуры со своей дичи, и начинает разрезать мясо на маленькие, удобные, небольшие кусочки.
— Это… теплый сезон. Мы говорим, что это — горький сезон, а более холодные месяцы — жестокий сезон.
Мои глаза широко раскрываются. Я невнятно бормочу.
— Но эта земля покрыта снегом в три фута высотой!
Как он может быть теплым?
Его губы медленно изгибаются, и я вижу, как на его лице распространяется сокрушительная улыбка. От нее у меня захватывает дыхание, а его жесткие, заостренные черты лица превращаются в нечто убийственно сексуальное.
— Тебе просто придётся привыкнуть к снегу.
— Снег. Верно, — я игнорирую сильную пульсацию моих девчачьих частей в отклик на эту улыбку. Моя вошь опять пускается в ход, и я, инсценировав кашель, постукиваю себя по груди, чтобы попытаться заткнуть ее. — Значит, это… лето?
Он вскидывает голову, мысленно подыскивая слова, как мне кажется, а затем кивает головой.
— То, что ты называешь зимой — это время, когда очень мало света. Солнца показываются редко, и много тьмы. Холода все усиливаются, и охота становится все скуднее. Именно поэтому крайне важно так много охотиться во время теплых месяцев.
Я киваю головой, переваривая все это. Ладно, если речь идет о том, что будет так же тепло, тогда все когда-нибудь наладится и жить буду. Нравится мне это не будет, но жить буду.
— И ты охотник?
Он кивает головой и предлагает мне кусочек красного, окровавленного мяса. Я беру у него этот сырой кусок и кладу его себе в рот. Взрыв вкусов обрушивается мне на язык, и я издаю стон. Это так здорово, что лучше не бывает.
Его рука резко тянется к дичи и, пока я смотрю, его набедренная повязка плотно обтягивает его пах. Упс.
— Ммм, это так вкусно. Прости.
— Не извиняйся, — он злобно разрезает мясо. — Мне доставляет удовольствие, что я могу накормить свою пару.
Ну да, вижу я, до какой степени он доволен. Этот факт никак не скрыть. Я долгое время, упорно из-под ресниц разглядываю эту гигантскую длину. Он протягивает мне еще один крошечный кусочек, и я наклоняюсь вперед и, не задумываясь, беру его в рот прямо из его пальцев. Его светящиеся синие глаза вспыхивают, и моя вошь пускается в ход по новой.
Глупая вошь, вечно она противостоит мне.
Рáхош наблюдает, как я пережевываю; он протягивает мне еще один кусочек мяса, но стоит мне потянутся за ним своими пальцами, он отстраняет его. Он хочет, чтобы я и дальше ела с его рук. Я наклоняюсь вперед и задеваю языком кончики его пальцев только лишь потому, что мучительно забавно дразнить его.
И это меня заводит. Совсем чуть-чуть.
Его окровавленные кончики пальцев прослеживают контуры моих губ, прежде чем он снова тянет их обратно, а затем Рáхош переходит на корточки. Его член — жесткое бревно возле его ноги во много раз крупнее, чем то хозяйство, которым имеет право владеть любой парень.
— Итак, как это существо называется? — я спрашиваю его, потирая ладони вверх-вниз по своим рукам, чтобы унять мурашки на моей коже. Сейчас я окончательно возбудилась, черт возьми. Из-за сырого мяса и похитившего меня засранца моим девчачьим прелестям не следует истекать соками, но я ничего не могу с этим поделать.
Он смотрит вниз на сырое мясо и отрезает для меня еще один кусок.
— Мы называем его двузубцем, — мужчина оттягивает губы существа, чтобы показать мне два гигантских клыка. Оно похоже на бобра. Отчасти. На бобра-вампира. С рядом шипов вдоль его спины и пушистых, непрочных ног.
Ладно, значит оно ничем не похоже на бобра, но мне кажется, что чувствую облегчение, ассоциируя его с земными животными.
— Ты сам совсем ничего не ешь, — указываю я ему, когда он протягивает мне очередной кусок.
— Моя пара, прежде всего, — говорит он и окидывает меня еще одним интенсивно-жарким взглядом, когда кладет мне в рот мясо, после чего своим большим пальцем проводит по моим губам. — Я поем, когда она насытится.
Мне немного неловко. Это — наиболее причудливо сексуальная трапеза, которая у меня когда-либо была. Наверное, я не должна этим наслаждаться и вполовину так сильно, как я этим наслаждаюсь
— Расскажешь мне о своем племени? О своей семье?
Голодный, возбужденный взгляд на его лице улетучивается, и я вижу, как его черты лица покрываются маской безразличия.
— У меня нет семьи.
— Вообще никого? А что на счет твоих родителей?
— Мертвы, — взгляд на его лице отстраненный.
— Понятно. Ни братьев, ни сестер?
Он качает головой.
— Моя мать резонировала для моего отца только один раз.
— Ааа, — Рáхош кажется совсем затерялся в своих мыслях, так что я продолжаю. — У тебя есть близкий друг в твоем племени?
— Вэктал.
Заставить этого парня раскрыть душу, все равно что пытаться вырвать надоедливый зуб.
— Я познакомилась с ним. А что насчет остальных?
Он пристально разглядывает меня.
— А почему тебе хочется это знать?
— Потому что я скоро буду там жить? Они ведь будут и моим племенем? — высказав это вслух, должна признаться, что меня это немного беспокоит. — А вдруг я им не понравлюсь?
Его густые, выступающие брови опускаются, будто он не совсем улавливает смысл вопроса.
— Ты — моя пара. Не может быть такого «нравится» или «не нравится». Ты будешь частью племени.
— Тебе легко говорить, — говорю я ему. — Ты же вырос вместе с ними. Вы все из одного вида. Я же причудливая чужачка, которая никак не прекратит болтать, помнишь?
Долгое время он пристально смотрит на меня непроницаемым взглядом. Ну а потом, после того, как, кажется, прошла целая вечность, он предлагает мне еще один кусок мяса. Я беру его, а он говорит:
— В нашем племени на данный момент всего два детеныша. С Джорджи будет уже три. А если и другие резонируют, будет еще больше.
Я пытаюсь переварить эту информацию.
— А женщины? Сколько женщин?
— Без людей? Четыре, если не учитывать детенышей.
Я бледнею. А это значит, что множество мужчин чахнут, испытывая чувство неудовлетворенности. Может оно и к лучшему, что Рáхош спрятал меня подальше в этой пещере на некоторое время. Я вот гадаю, из-за остальных девушек, которые не резонируют, не будут ли они грызться как собаки из-за остатков ужина.
— А сколько всего мужчин?
— Нас осталось двадцать четыре. Двадцать из них без пары.
— Остались одни?
Он кивает головой, отрезая еще один кусок мяса.
— Жизнь здесь тяжелая. Несколько лет назад из-за неудачной охоты мы потеряли многих из нашего племени. Погибли четыре из наших мужчин и одна женщина, прежде чем мы могли убить та-ли[8], — он потряс головой. — Это было трудное время.