Но прежде, чем она успела начать с ним спор, их подозвал Дэвид, и они подошли к нему.
– Лодка все равно слишком коричневая, сэр, – сказал он, практически не обращая внимания на Энн, – а вода – слишком синяя. Но мне нравится, что теперь все не такое плоское.
– Хмм, – сказал Сиднем. – Я понимаю, что ты имеешь в виду. Но самое удобное в масляных красках – это то, что ты можешь накладывать их на то, что уже нарисовано. Лодка кажется почти новой, так? Как можно состарить ее до такой степени, чтобы она стала похожа на ту, что ты видишь на озере? И я вижу, что местами дерево начало отслаиваться – ты сумел передать это своими мазками. Молодец.
– Может, мне добавить немного вот этого цвета, сэр?
Пока они разговаривали, Энн вернулась к одеялу и открыла маленькую корзинку для пикников, которую предложила взять с собой ее свекровь. В ней были булочки с сыром и молодая морковь c огорода, по блестящему яблоку на каждого, бутылка с сидром и еще одна – с лимонадом.
Вытерев и сложив художественные принадлежности, и оставив влажные холсты сохнуть на мольбертах, все принялись за еду и питье. День казался Энн волшебным, ее вдруг переполнила надежда, что когда они вернутся в Ти Гвин, то смогут стать настоящей семьей и даже будут счастливы вместе. Она ждала ребенка, ждала с нетерпением. Она так боялась, почти пришла в ужас, узнав о своей беременности, и только сейчас смогла, наконец, радоваться тому, что снова станет матерью. Она надеялась, что на этот раз родится девочка, хотя было бы чудесно получить еще одного мальчика. Ей лишь очень хотелось, чтобы это был живой, здоровый ребенок.
Конечно, существовала еще одна проблема – ее брак грозил оказаться фиктивным…
А потом вдруг, без предупреждения, когда она меньше всего ожидала, и когда все ее защитные барьеры были сняты, поняла, что столкнулась с проблемой, которая, как она давно знала, должна была всплыть однажды, но к которой Энн все равно оказалась не готова. Дэвид стал задавать вопросы.
– Вы – мой отчим, сэр, – сказал он, поставив колено на край одеяла и внимательно посмотрев на Сиднема. – Ведь так?
– Да, – ответил Сиднем и замер, прежде чем еще раз откусить от яблока. – Я женат на твоей маме, а значит, ты – мой пасынок.
– Но вы не мой настоящий отец, – сказал Дэвид. – Он умер. Утонул.
– Да, я не твой настоящий отец, – признал Сиднем.
Дэвид повернулся к Энн.
– Как его звали? – спросил он.
Она медленно вздохнула.
– Альберт Мор, – сказала она, не в силах убедить себя в том, что сын еще слишком молод, чтобы услышать откровенные ответы на свои вопросы.
– Почему же тогда я не Дэвид Мор? – спросил он.
– Я так и не вышла замуж за твоего отца, – объяснила Энн. – Поэтому у тебя моя фамилия.
– Но он бы женился на тебе, если бы не умер. – Дэвид нахмурился.
Она не могла солгать, и все же Дэвид был слишком юн, чтобы услышать правду.
– Но он все же умер, – сказала она. – Мне так жаль, милый.
Хотя, на самом деле, вовсе об этом не жалела.
– Кузена Джошуа зовут Джошуа Мор. Значит, он – мой кузен?
– Он был кузеном Альберта, – пояснила Энн. – Так что в некотором роде он и твой кузен тоже. – Двоюродный дядя, если точнее.
– Дэниел и Эмили – тоже мои родственники.
– Троюродные, да, – согласилась Энн.
– Мама. – Он посмотрел на нее глазами, в которых застыла боль. – А кто еще у меня есть? У мистера Батлера есть дядя Кит и тетя Лорен, и Эндрю, и Софи, и Джеффри, и бабушка с дедушкой, но для меня они – всего лишь дальние родственники, потому что он – мой отчим. А кто еще у меня есть?
Ладонь Сиднема коснулась ее руки на одеяле, и Энн поняла, что это не случайно, хотя прикосновение было и недолгим. Он поднялся на ноги и отошел к берегу озера, хотя все еще оставался там, где мог слышать их разговор.
– Ты знаешь леди Пруденс из Корнуолла, – сказала Энн, притянув Дэвида к себе, чтобы тот сел на одеяло рядом с ней. – Она замужем за Беном Тернером, он рыбак. И леди Констанс, которая вышла за мистера Сондерса, дворецкого в Пэнхэллоу. И, наверное, ты помнишь леди Частити, которая одно время жила в Пэнхэллоу, когда мы оставались в Лидмере, хотя сейчас она – леди Мичем, и живет вместе со своим мужем. Все они были сестрами твоего отца. И они – твои тетки.
Глаза Дэвида расширились, и теперь боль в них хлынула потоком.
– Они никогда об этом не говорили, – ответил он. – И ты не говорила.
– Я так и не вышла замуж за их брата, Дэвид, – пояснила Энн. – И когда ты подрастешь, поймешь, в чем разница. Я никогда не хотела им навязываться. Но Джошуа говорил мне, что все они жаждут с тобой познакомиться и готовы признать тебя своим племянником.
Конечно, дело было вовсе не в том, что она не хотела им навязываться. Она вообще не хотела признавать, что у Дэвида имелся отец, и им был Альберт Мор. Но ей пришлось понять, что то, чего ей хотелось, не всегда было хорошо для Дэвида.
Какой бы неприятной ни была эта мысль, Альберт Мор был его отцом.
– У меня есть кто-нибудь еще? – спросил он.
Она не стала упоминать вдовую маркизу Холлмер, бабушку Дэвида, которая больше не жила в Корнуолле, и которая люто ненавидела Энн, а значит и Дэвида. Она почти неохотно подняла глаза и увидела, что Сиднем внимательно смотрит на нее через плечо.
Энн снова сделала глубокий вдох и медленно выдохнула.
– В Глостершире у тебя есть бабушка и дедушка, – сказала она. – Настоящие – мои мать и отец. И тетя Сара с дядей Мэтью, мои сестра и брат.
Дэвид опять встал на колени, а затем посмотрел на нее огромными как блюдца глазами.
– А кузены? – спросил он.
– Не знаю, Дэвид. Я не виделась с ними и не слышала о них много лет. – Но был, конечно, и еще один дядя. И о нем она знала из писем матери, хотя, присылаемые дважды в год, они всегда были короткими и не касались тем, связанных с семьей.
– Почему? – настаивал он.
– Думаю, – начала она, улыбнувшись, – потому что я была слишком занята. Или они были слишком заняты.
Дэвид продолжал смотреть на нее, и Энн каким-то образом поняла, что он сейчас скажет, прежде чем ее сын открыл рот.
– Но ведь сейчас ты не слишком занята, – сказал он.- Теперь мы можем навестить их, мам. Можем. Отчим отвезет нас. Мы можем поехать. Ведь так?
Энн облизнула пересохшие губы. Она не могла поднять глаз на Сиднема, хотя чувствовала, что он снова отвернулся от озера.
Она должна была солгать.
Но, нет, не на этот раз. Дэвид имеет право знать правду.
– Наверное, мы и впрямь могли бы поехать, – согласилась она.
– Когда?
– Когда всех навестим здесь, пожалуй. Но, может быть…
– Отлично! – воскликнул он, вскакивая на ноги. – Вы слышали, сэр? У меня есть настоящие бабушка и дедушка, и мы поедем их навестить. Надо рассказать об этом дяде Киту и тете Лорен. Пойду расскажу им.
– Не забудь забрать свои кисти и холст, – заметила Энн, и он понесся туда, подхватил все, стараясь не смазать картину, и побежал к дому, не дожидаясь Энн и Сиднема.
Она крепко обхватила колени и опустила голову, чтобы прижаться к ним лбом.
Сид задумался, рассказала бы она Дэвиду о своей семье и согласилась бы поехать к ним, если бы он не сказал то, что сказал, в павильоне у озера два дня назад.
Они отказались от нее. Нет, они простили ее, что было гораздо хуже. И они никогда не интересовались Дэвидом и не выказывали желания его увидеть.
Сид едва мог представить себе, что Энн сейчас чувствует. Но ее решение, он был уверен, бесповоротно. Дэвид так обрадовался будущей поездке.
– Тебе когда-нибудь доводилось грести на лодке? – спросил он.
– Что? – Энн подняла на него пустые, непонимающие глаза.
– Вот мне доводилось, но я уже много лет этим не занимался. Думаю, я мог бы попробовать сейчас, но это занятие будет несколько бесполезным. Почему-то мне кажется, что однорукий гребец будет бесконечно кружить на одном месте и никогда никуда не доплывет. Так и в жизни, по-моему, если смотреть на нее пессимистично.
Сид широко улыбнулся. Ему очень нравилось, что он может смеяться над своими недостатками.
– Да, мне приходилось грести на лодке, – сказала Энн, настороженно поглядев через его плечо на лодку, которую они с Дэвидом только что рисовали. – Я несколько лет жила в Корнуолле прямо у моря. Но мне никогда не доводилось грести долго. И всегда не слишком это удавалось. Я постоянно чересчур глубоко опускала весла и пыталась сдвинуть море под лодкой, а не плыть по нему.
– Наверное, это было нелегко, – заметил Сид.
– И неосуществимо, – согласилась она.
– Я много лет не бывал на этом острове. Не хочешь, сплавать туда сейчас?
– Грести буду я? – Энн заслонила глаза рукой, чтобы прикинуть расстояние. – Ну что же, если у тебя есть лишний час или даже три…
– Я слишком хорошо воспитан, чтобы позволить тебе грести одной, – заметил он. – Я думал, что мы будем делать это вместе – ты – справа, а я слева.
– По-моему, это попахивает катастрофой.
– Ты умеешь плавать?
– Да.
– А я могу удерживать голову над водой. Мы выживем, если перевернемся, но не думаю, что нам это грозит. Конечно, если тебе не хватает смелости…
Энн улыбнулась, потом усмехнулась, и, наконец, громко расхохоталась.
– Ты – сумасшедший.
– Виновен. – Сид ухмыльнулся ей в ответ. – Но вопрос в том – сумасшедшая ли у меня жена?
– Какая здесь глубина? – Она снова заслонила глаза рукой и с сомнением поглядела на остров.
– В самом глубоком месте вода будет доходить тебе до бровей.
– До приподнятых бровей?
– Трусиха, – с укором сказал он. – Тогда пошли обратно в дом.
– Мы ни за что не поместимся оба на одном сидении, – сказала Энн, снова поворачиваясь к лодке.
– Поместимся, если ты не против некоторой интимности. У меня нет правой руки, которая занимала бы место. А ты не слишком крупная – пока.
Их взгляды встретились, и она покраснела.
– Ты на самом деле сошел с ума, – снова повторила Энн. – Давай сделаем это.
Предложение было сумасшедшим – Сид охотно признавал это. Он давным-давно решил для себя, что трудно, но возможно – ездить верхом, например, – а что абсолютно нереально. Гребля подпадала под последнюю категорию. Но и рисование тоже. Даже более того, оно было в самом начале списка. Но этим утром он рисовал. И теперь ему казалось, что он может все. Он чувствовал себя настоящим Гераклом.
Причал был не таким крепким, как ему помнилось. Но он аккуратно прошел по нему и придержал лодку, пока Энн забиралась в нее – очень осторожно, но без его помощи, так как единственной рукой он удерживал лодку на месте. Она повернулась, опустилась на сиденье и, испуганно рассмеявшись, высвободила руки из-под накидки. Сид залез в лодку вслед за ней, и Энн слегка подвинулась, освобождая для него место, отчего лодка опасно накренилась. Энн вскрикнула, и оба расхохотались.
Она оказалась почти права. Вместе они едва уместились на сидении.
– Надеюсь, – заметила она, взяв одно весло и сунув его уключину, – я не забыла вчера прочитать молитвы.
– Я не забыл, если что, – сказал Сид, хватая второе весло.
– Они спасут нас обоих.
Он отвязал швартов и оттолкнул лодку от причала.
Энн снова вскрикнула и рассмеялась.
Им понадобилось не меньше получаса, чтобы добраться до острова. Но, как заявил Сид, когда они, наконец, доплыли до берега и выпрыгнули из лодки, чтобы вытащить ее на сушу, они смогли бы пересечь Английский Канал туда и обратно, если бы первые двадцать минут двигались по прямой, а не кругами, пытаясь вспомнить, как работать веслами, – а более-менее вспомнив, – постарались бы грести более слаженно.
Оба так безудержно хохотали, что Энн долго не могла произнести ни слова.
– Как, во имя всего святого, мы доберемся обра-а-атно? – спросила она.
– Уж точно не пешком, если только ты не хочешь попытаться идти по дну озера, Энн. Но если так, тебе лучше приподнять брови, а то они намокнут. Лично я собираюсь плыть обратно на лодке.
Он взял Энн за руку и, заметив, что ладонь ее покраснела и покрылась отпечатками от весла, поднес ее к губам.
– Если у тебя появятся мозоли, я никогда себе этого не прощу.
– Несколько мозолей – небольшая цена, – ответила она, – за такое веселье. Когда ты последний раз веселился, Сиднем? Занимаясь чем-то столь глупым и столь сумасшедшим?
Он попытался вспомнить и не смог.
– Вечность назад, – ответил он.
– Я тоже примерно столько же.
– Это было весело, – согласился он. – Но, может, нам лучше подождать, пока мы ступим обратно на берег, прежде чем выносить окончательное решение. Пойдем на другую сторону.
Это был крохотный искусственный остров. Но противоположная сторона всегда была излюбленным местом отдыха, так как тут был великолепный пляж, и выходила она не на дом, а значит, оставалась вне переделов видимости. Поросший травой пологий берег плавно спускался к воде и за лето зарос дикими цветами. Даже сейчас наиболее выносливые все еще цвели.
– Здесь так красиво, – сказала Энн, присаживаясь на землю и глядя на воду.
– Нужно было захватить одеяло, – отозвался он.
– Трава сухая. – Она потерла руки. – И здесь нет ветра. Почти тепло.
Он присел рядом с ней и лег на спину, уставившись в небо.
– Сиднем, – несколько минут спустя сказала Энн и склонилась над ним, чтобы заглянуть ему в лицо, – ты ведь отвезешь нас?
– В Глостершир? – спросил он. – Да, конечно. Ты же знаешь, что отвезу.
Она опустила глаза.
– Думаю, – начала она, – мне стоит рассказать тебе о том, что случилось.
– Да, – сказал он, – думаю, стоит.
Он поднял руку и тыльной стороны ладони погладил ее щеку.
– Приляг, – предложил он и вытянул руку на траве, чтобы она могла положить на нее голову. А когда она сделала это, сперва скинув шляпку, обнял ее рукой и притянул ее голову к своему плечу.
– Думаю, тебе стоит все мне рассказать, – повторил он снова.
– Я собиралась замуж за Генри Арнольда, – сказала она. – Но мы оба были молоды – слишком молоды, чтобы пожениться – а у моего отца возникли финансовые трудности, и я сказала, что могла бы на пару лет устроиться гувернанткой. Я поехала в Корнуолл и долгое время думала, что сердце мое будет разбито – я знала Генри всю свою жизнь и скучала по нему больше, чем по семье. Мы не были официально помолвлены, но все знали, что между нами есть взаимопонимание. Все радовались этому – и его семья, и моя.
А он бросил ее. Сиднем ждал самой мучительной части ее истории.
– А потом, – сказала она, – вскоре после того, как я навещала родных, и мы праздновали двадцатый день рождения Генри, мне пришлось написать домой и рассказать… что со мной случилось. Я послала письмо и Генри тоже.
И мерзавец отверг ее.
– Моя мать ответила мне. Она написала, что прощает меня, и что я могу вернуться домой, когда пожелаю – я так поняла, она имела в виду, после рождения ребенка – но, пожалуй, лучше мне пока не возвращаться.
Сиднем закрыл глаза, его рука перебирала ее волосы. Как могла мать не встать на ее сторону в такое трудное время? Как мог отец не броситься на помощь и не уничтожить подонка, который сломал жизнь его дочери?
– Генри не ответил.
Нет, конечно, не ответил.
– А потом, спустя три недели после первого письма, моя мать написала снова и сообщила, что Сара, моя младшая сестра, только что вышла замуж – за Генри Арнольда. Через месяц после того, как пришло мое письмо. Как раз столько времени требовалось на объявление в церкви. Она снова добавила, что, наверное, мне лучше не возвращаться – и мне показалось, что она имела в виду – никогда.
Рука Сиднема застыла в ее волосах.
– Я не знала, сколько еще ударов смогу вынести, – продолжала она напряженным голосом. – Сперва, Альберт. Потом беременность. Затем мое увольнение маркизой Холлмер – матерью Альберта. Потом мои родители от меня отвернулись. И, наконец, предательство. Ты не представляешь, как это было ужасно, Сиднем. Я любила Генри всем сердцем. А Сара была моей любимой сестрой. Мы доверяли друг другу все свои надежды и мечты. Она знала, что я к нему чувствую.