Вот такие чувства возникают.
Дорога домой по Главной Улице точно такая же, как я помню… но не совсем. Красный навес над строительным магазином мистера Рэйнолда теперь зеленый. Аптека Фалкон превратилась в аптеку Райт Эйд. Но броская розовая пальма до сих пор в окне салона красоты Пенни, где Долорес и я делали себе маникюр на выпускной. Старые зеленые лавочки тоже на месте, снаружи ресторана моих родителей, где я обычно прицепляла свой велик после школы.
Я паркую машину и выбираюсь наружу с сумкой на плече. Немного за полдень, и солнце светит высоко и жарко, воздух пахнет песком и плавящимся асфальтом. Я перехожу улицу и открываю дверь. Гул от разговоров стихает, пока я стою у двери, и десятки знакомых дружелюбных лиц осматривают меня.
Большинство людей в этой комнате знают меня с рождения. Для них я дочка Нейта и Кэрол — темноволосая девочка с хвостиками из маленького городка, которая добилась успеха. Которая добилась невозможного в финансовой сфере, и сделала так, чтобы семья ей гордилась. Я — история успеха, о которой рассказывают учителя в школе своему классу, надеясь вдохновить их мечтать о большем, что может предложить автомобильный завод.
Заставляю себя вежливо улыбнуться, кивая и коротко махая в знак приветствия, прохожу мимо столиков, направляясь к задней двери. Видите вывеску?
ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА.
Я делаю выдох. И вся злость, что заставляла меня бежать, что привела меня сюда, выходит вместе с ним. На меня наваливается усталость. Я чувствую себя выжатой, пустой. Я только что пересекла финишную линию десятимилевого горного марафона.
Я толкаю дверь. И первое, что я вижу, это моя мама, склонившаяся над столом, просматривающая список доставки.
Красивая, правда? Я знаю, что большинство дочерей считают своих матерей красивыми, но моя на самом деле такая. Ее темно-каштановые волосы стянуты в высокий хвост, как у меня. У нее светлая и чистая кожа, без всяких морщинок вокруг губ и глаз. Если морщины передаются по наследству, то я сорвала генетический куш.
Но, наряду с ее внешностью, внутренне моя мама тоже красива. Звучит заурядно, но это правда. Она неизменна. Уравновешенна. Надежная. Жизнь у нее не всегда была легкой, не всегда была к ней добра. Но она двигалась дальше, продолжала жить, с достоинством и благородством. Моя мама не оптимист. Она мужественно переносит невзгоды, как статуя, что остается стоять во время мощного урагана.
Дверь закрывается позади меня, и она поднимает голову. Ее взгляд освещается, и она широко улыбается.
— Кейт!
Она откладывает список и двигается ко мне.
Потом видит мое лицо. И уголки ее улыбки опускаются вниз, как перышко на ветру. У нее тихий и обеспокоенный голос.
— Кейт, что случилось?
Мои руки опускаются вниз, и сумка падает на пол.
Она делает еще шаг.
— Кейти? Милая? Что случилось?
Вот он, отличный вопрос. Мне надо ответить, но я не могу. Потому что руками закрываю свое лицо. И единственный звук, что срывается с моих губ, это рыдание.
Руками она притягивает меня к себе, сильными и теплыми, с запахом Цветущей Апрельской Свежести. И она держит меня, крепко и надежно, как может только мама.
Помните железную коробку
17
? Да, теперь она открыта. И все, что случилось, полилось из нее.
18
?
А, точно, они ж не могут.
Моя мама убирает мои волосы с лица.
— Тише, Кейти.
Мои глаза опухли, а нос все еще забит, заставляя мой голос звучать гнусаво и по-детски.
— Ч-ч-что… мне… д-д-делать, мам?
Она спокойно улыбается, будто у нее есть на все ответы. Словно у нее есть сила забрать у меня всю боль — даже эту — также легко, как она могла поцелуем облегчить мою боль, когда я ударяла ноги или расцарапывала коленку.
— Сейчас ты поспишь. Ты так устала.
Она продолжает гладить меня по голове. Это успокаивает. Расслабляет.
— Поспи… засыпай, моя сладенькая девочка.
Мой папа научил меня играть на гитаре, но голос у меня от мамы. Лежа в постели, я опускаю свои тяжелые веки, когда она поет. Это песня Мелиссы Этеридж об ангелах, которые знают, что все будет хорошо. Это та же самая песня, которую она мне пела той ночью, когда умер папа. Той ночью она спала со мной в кровати. Потому что не могла спать в их кровати одна.
Слушая голос мамы, я наконец-то расслабляюсь.
И засыпаю.
***
Знаете, когда у вас простуда? И вы лежите в постели, и ерзаете и ворочаетесь, и запутываетесь ногами в простынях? Вы вроде и не спите, но и не просыпаетесь тоже. Есть моменты осознания, когда вы открываете глаза и понимаете рассеянным сознанием, что за окном еще темно. Но по большей части перед глазами просто все плывет.
Вот на что были похожи мои следующие два дня. Калейдоскоп солнечного и лунного света, слез и рвоты и подносов с едой, которые забирали нетронутыми.
Мгновения в этом пространстве между бодрствованием и дремотой были самыми тяжелыми. Когда я начинаю верить, что все это было ужасным кошмаром, вызванным просмотрами сериала 90210 по несколько раз. Я чувствую под собой подушку и клянусь, что Дрю лежит позади меня. Он может будить самым лучшим способом — это наша маленькая традиция. Каждое утро он прижимается ко мне и нашептывает мне на ухо, лаская меня словами и руками.
А потом я открываю глаза и вижу, что это всего лишь подушка. И у меня такое чувство, что режут по только что затянувшейся ране, и каждый раз она кровоточит сильнее.
Я не могу описать словами, как я по нему скучаю. Ни одно слово даже близко не подойдет.
Я физически ощущаю боль по его улыбке, его запаху, его голосу.
Представьте машину на скорости шестьдесят миль в час, несущуюся по проселочной дороге и тут падает дерево, и машина врезается в него. Бум — мгновенная остановка. Но если человек за рулем не пристегнут ремнем безопасности? Он все еще на скорости 60 миль.
Вот на что похожа любовь.
Она не может просто остановиться. Не важно, как больно вам, насколько вы пострадали, или насколько вы злы — любовь все еще там.
Посылает вас прямо в лобовое стекло.
Вечером второго дня я открываю глаза и смотрю в окно. В Гринвилле не часто идет дождь, но сейчас там моросит.
Как раз подходит — к черному облаку над моей головой и все такое.
Потом я слышу, как открывается дверь в моей комнате. Я перекатываюсь на бок.
— Мам… не могла бы ты…
Только это не моя мама там стоит. У меня тихий голос, немного удивленный.
— О, привет Джордж.
Помните Джорджа Райнхарта, да? Овдовевший отец Стивена? Сейчас он и моя мама вместе. Они сошлись на свадьбе Мэтью и Долорес.
Не волнуйтесь, я старалась заблокировать эту часть тоже.
Но они стали довольно близки уже на протяжении года. Не смотря на усилия Джорджа, моя мама отказывается переезжать в Нью-Йорк. Она говорит, что Гринвилль — ее дом, и ей нравится ее независимость. Так что Джордж приезжает сюда довольно часто — живет здесь неделями.
И моя мама отвечает ему тем же, когда есть возможность.
Джордж — хороший парень. Он как Джимми Стюарт в Эта прекрасная жизнь — немного странноват, но приличный. Как раз такой тип мужчины, которого бы вы захотели, чтобы присматривал за вашей матерью.
Его очки четко сидят на его лице, пока он держит поднос.
— Твоя мама закрутилась внизу, но она подумала, что ты можешь захотеть чаю.
Заниматься бизнесом не так легко, как может показаться. Да, вы сам себе начальник, но это означает никаких больничных или прогулов. А если работник не появляется? Вы единственный, кто берет на себя его ношу.
Джордж усердно пытается помочь с кафе. На прошлой неделе маме пришлось увезти Хосе, повара, в больницу после того, как он сильно порезал руку, нарезая картофель. И Джордж пытался заменить его.
Никто не пострадал, но пришлось приехать пожарным, чтобы погасить пламя и кафе закрылось рано из-за дыма.
Тем не менее, думаю, важен не подарок, а внимание.
Я сажусь прямо и подкладываю под спину подушку.
— Чай — это хорошо. Спасибо.
Он ставит поднос на ночной столик и подает мне теплую чашку. Потом нервно вытирает руки об свои штаны.
— Могу я присесть?
Я делаю глоток и киваю. А Джордж плюхается в кресло-мешок рядом с моей кроватью. Он поправляет свои очки и немного ерзает, устраиваясь поудобнее.
Я почти улыбаюсь.
Потом несколько секунд смотрит на меня, пытаясь найти способ, как начать. Я спасаю его от неприятного.
— Мама рассказала тебе, правда?
Он мрачно кивнул.
— Не расстраивайся из-за этого, она переживает за тебя, Кейт. Ей надо было выпустить пар. И я бы никому не разболтал твою личную информацию. — Он постучал пальцем висок. — Я — могила.
Я даже смогла ухмыльнуться, потому что он так сильно напомнил мне своего сына, Стивена.
А потом моя улыбка исчезает, потому что он напомнил мне так сильно Стивена.
— Мне звонил Джон. Спрашивал про тебя. Я сказал ему, что ты здесь.
Я резко вскинула на него взгляд. Вопросительно.
— Я не сказал ему, почему ты здесь — не совсем. Я сказал, что ты измождена. Выдохлась. Это часто случается в нашей сфере.
У меня нет плана относительно Эвансов. Технически, я ношу их внука, часть их семьи. И даже если их сын считает по-другому, я не сомневаюсь, что Энн и Джон захотят быть частью его жизни.
Но я не могу думать об этом. Не сейчас.
Джордж продолжает.
— Он хочет, чтобы ты позвонила ему, когда посчитаешь, что готова. И он просил передать тебе, что однозначно не принимает твою отставку.
Я хмурюсь.
— Разве он может это сделать?
Джордж пожимает плечами.
— Джон делает то, что хочет Джон.
Мда, как это знакомо.
— Он говорит, что не может потерять сразу двух самых лучших инвестиционных банкиров.
Подождите, двух?
— Что это значит? Дрю не ходил на работу?
Маленький желанный огонек вспыхнул у меня внутри. Может, Дрю также разбит, как и я. Может, он снова погрузился в спячку, как он делал в прошлый раз.
Джордж тут же гасит мой бедненький огонек.
— Нет, нет, он был там…
Черт.
— …на самом деле, два раза. И пьяный в стельку, как мне рассказали. Когда Джон спросил его о твоем заявлении об увольнении, Дрю сказал ему, чтобы не совал нос не в свои дела, ну в своей красноречивой манере, конечно. Не стоит говорить, что его будущее в компании… под вопросом… в данный момент.
Я трактую эту информацию только так, как могу, размышляя о том, кто составлял ему компанию в прошлый раз, когда я его видела.
— Ух, ты. Наверно, он, действительно, провел время отлично, если все еще был пьян на следующее утро.
Джордж склоняет голову на бок.
— Я бы не смотрел на это в таком свете, Кейт.
Я упрямо сжимаю зубы. И лгу.
— Какая разница. Мне уже все равно.
Момент молчания и Джордж всматривается в узор на чайной чашке. Потом он поджимает губы. А его голос тихий — благоговейный — как будто он разговаривает в церкви.
— Не знаю, как много рассказывал тебе Дрю про мою Джейни.
На самом деле, довольно много. Джейни Райнхарт была замечательной женщиной — доброй, светлой, мягкой.
Ей поставили диагноз рак, когда Дрю было десять, и она боролось с ним четыре года. Дрю рассказывал, что в тот день, когда она умерла, он понял, что плохие вещи действительно случаются, и не только с людьми, о которых можно прочитать в газетах.
— Когда она умерла… я хотел умереть тоже. И я бы умер, если бы не Стивен. Потому что вот, кем являются дети, Кейт. Восстановителями жизни.
Я знаю, что он хочет, как лучше. Правда, знаю. Но я не могу справиться с этим. Я не готова выслушивать речь о том, насколько мне повезло быть беременной.
И одной.
— Тем не менее… это было… ужасно. Долгое время один ужасный момент сменялся другим. Ты знаешь, у Стивена глаза его матери. Смотреть на него — это как смотреть на Джейни. И были такие дни — на самом деле плохие — что я почти ненавидел его за это.
Я сделала резкий вдох. Это не ободряющая речь, которую я ждала.
— Но, опять же, время шло. И все становилось… сносным. У меня появилась невестка и красавица-внучка, и стало уже не так больно дышать.
К глазам подступили слезы. Потому что я знаю, о чем он говорит. Я знаю эту боль.
— Но, до тех пор, пока я не встретил твою маму, та часть меня, что умерла вместе с Джейни, не возвращалась к жизни. Повстречав твою маму, я стал снова целым.
Я вытираю глаза и усмехаюсь.
— Так, что ты мне пытаешься сказать, Джордж? Что я найду еще одного Дрю? Что на это может уйти лет пятнадцать или как?
Горечь? Некрасиво. Да, я знаю.
Джордж медленно качает головой.
— Нет, Кейт. Ты никогда не найдешь другого Дрю. Так же как и я никогда не найду другую Джейни, и твоя мама никогда не найдет другого Нейта. Но… что я пытаюсь тебе сказать… сердце исцеляется. И жизнь продолжается… и несет тебя вместе с ней… даже если ты этого не хочешь.
Я прикусываю нижнюю губу. И киваю головой. Ставлю чашку опять на поднос, заканчивая разговор. Джордж встает с кресла и берет поднос. Он идет к двери, но поворачивается назад ко мне, прежде чем из нее выйти.
— Знаю, ты, наверно, не хочешь слушать это прямо сейчас, но… я знал Дрю всю его жизнь. Я видел, как он рос вместе с Мэтью и Стивеном и Александрой. Я его не защищаю, я не представляю, почему он сделал такой выбор. Но… я не могу не чувствовать к нему жалости. Потому что в один день, он откроет свои глаза и поймет, что он совершил самую большую ошибку в своей жизни. И потому что я люблю его как сына… та боль, которую он почувствует в тот день… что ж… она разбивает мне сердце.
Он прав.
Я не хочу это слушать. У меня нет терпения, чувствовать жалость по отношению к Дрю.
Но я ценю его попытку.
— Я действительно рада, что ты сейчас с мамой, Джордж. Я… признательна, что у нее есть ты. Спасибо тебе.
Он ласково улыбается.
— Я буду рядом. Просто позови, если тебе что-то понадобится.
Я киваю. И он закрывает за собой дверь.
Я хочу, чтобы слова Джорджа меня тронули. Вдохновили. Мотивировали вытащить свою задницу из кровати. Но я слишком… устала. Поэтому опять ложусь, заворачиваюсь в одеяло, словно в кокон, и засыпаю.
***
На третий день я опять поднимаюсь.
У меня и выбора особо нет. Разлеживаться и дышать своей же вонью не очень эффективно для поднятия духа. О, и меня до сих пор тошнит по турам, как по часам, в тот же самый таз, что моя мама ставила рядом с моей кроватью, когда у меня было расстройство желудка. Очень приятно. Плюс, я полностью уверена, что если я выжму свои волосы, то получится достаточно жира, чтобы нажарить картошки фри в Макдональдсе.