Через несколько дней узнаю, что ничего этого у меня нет. Звонит адвокат, наш семейный поверенный, назначает встречу. Наверное, что-то насчет наследства. В первый момент чувствую досаду, мне сейчас совершенно не хочется вникать в дела, подписывать важные документы, принимать какие-то решения. Я ощущаю себя потерянным, ранимым. За последние двенадцать лет жизни я нечасто видел родителей, но я всегда знал, что они есть. Их любовь и поддержка всегда были фоном, а по сути, как я теперь понимаю, основой моей жизни. А сейчас я словно повис в пустоте. Отца больше нет, а мама… Мама сама беззащитна, любовь и забота ей нужны больше, чем мне.
Придется идти. Крупная компания не может долго оставаться без «головы», надо принимать дела. Там, конечно, сейчас всем руководят папины замы, но надолго оставлять без присмотра бизнес нельзя, это я понимаю. Становится страшно, я не справлюсь, я не знаю, что с этим делать, я не умею руководить большим бизнесом, я даже не очень хорошо его себе представляю! И даже не знаю, где искать помощи. Мама мне не помощник, и дело не только в том, что она больна, она работала в фирме только первые годы, а потом, когда они прочно встали на ноги, работу оставила. Дядя Юра тоже уже несколько лет, как отошел от дел, он не занимает в компании никакой должности, просто входит в совет директоров. Но, может быть, он вернется?
Ну почему я был таким дураком? Таким легкомысленным, таким беспечным? Вряд ли я научился бы за год всему, но хотя бы имел какое-то представление. Наверное, я, и правда, слишком инфантильный, я был так уверен, что родители будут если не всегда, то еще очень долго, как бывают уверены дети. Почему мне никто не сказал, не объяснил, не ткнул носом?! Хотя, мама с папой пытались. Кажется, дядя Юра тоже. Но я не хотел об этом думать. Мне так нравилась моя красивая, легкая жизнь… Она и сейчас мне нравится. Тоскую о ней, как о потерянном рае. Тоскую о том счастливом, беззаботном мальчике, которым был всего неделю назад. Очень хочу проснуться… Проснуться на Островах, в нашем с Джеки бунгало, и обнаружить, что это всего лишь кошмар, страшный нелепый сон.
Джеки… Как я хочу тебя увидеть, подойти, уткнуться носом в плечо, хотя бы просто услышать голос. Может быть, мне бы стало немножко легче, может быть, я, наконец, смог бы заплакать. Тянусь к телефону, но в последний момент останавливаюсь. Я не могу сейчас ничего рассказать Джеку, я не знаю, как об этом рассказывать. Кроме того, у меня странное, тоже какое-то детское, чувство. Мне кажется, что пока я буду молчать, пока не озвучу все, что случилось – все еще поправимо, не окончательно. Конечно, об этом знает масса людей, но они узнали не от меня, может быть, даже раньше, чем я. А я – я говорить об этом не должен, я принимаю обет молчания, как будто это хоть что-то может поправить…
Все же беру телефон. Звоню дяде Юре. Его, оказывается, тоже пригласили на встречу. Все правильно, отец наверняка и ему что-нибудь завещал. Вряд ли что-то серьезное, скорее память о друге: какие-нибудь клюшки для гольфа, коллекцию трубок или что-то еще в том же роде.
***
Кошмар продолжается. Узнаю от адвоката, что наследовать мне, собственно, нечего. У отца, оказывается, огромные долги: очень крупные кредиты в нескольких банках, кроме того, он должен приличные суммы каким-то людям, о которых я первый раз слышу. Долговые расписки уже предъявлены. Имущество семьи частично продано, остальное находится в залоге. Все эти чудовищные перемены произошли за последние год-полтора. Растерянно смотрю на дядю Юру, тот удивлен не меньше меня, он тоже ни о чем не знал. Интересуюсь у адвоката, как так могло случиться, что он как юрист все это одобрил, почему он не удержал отца? Адвокат пожимает плечами: он тоже был в неведении. Объясняет мне, что он не сыщик, не шпион. Он семейный поверенный и привык к тому, что наниматель держит его в курсе своих дел. Он тоже считает, что такие вещи не должны были делаться без консультации с ним. Он, пожалуй, даже чувствует себя оскорбленным, его профессиональная честь задета.
Но и это еще не все. Большая часть компании продана. Десять процентов акций у меня, еще двадцать у дяди Юры. Остальные поровну принадлежат отцу с матерью. Вернее, принадлежали. Примерно два месяца назад мама передала свои акции отцу, после чего он на десять процентов оформил дарственную на меня, а остальное продал. Чувствую, что во всем этом что-то неправильное, незаконное. Вытаскиваю из памяти полученные во время учебы знания, роюсь в них.
- Но ведь отец сначала обязан был предложить свои акции компании и только после отказа купить мог продать их еще кому-то. Разве в России не так?
Адвокат опять пожимает плечами.
- Так, конечно. Но, судя по документам, он это сделал. Есть протокол заседания совета директоров, в котором зафиксирован факт отказа от покупки. Под ним – ваши подписи.
- Фальшивка?
- Вряд ли. Думаю, при продаже подлинность подписей проверялась очень тщательно. Но, если вы поручаете, я закажу экспертизу.
Снова вопросительно смотрю на Юрия Петровича. Он смущенно отводит глаза, что-то бормочет о том, что, в принципе, допускает, что мог подписать. Он ведь последнее время не очень разбирался в делах фирмы и к тому же так доверял Алексею… Все ясно. Конечно, он подписал. Так все и было. Подписал, не читая. Так же как и я, обычно я все так и подписывал. Внутри меня нарастает нервная дрожь, щекочущий истеричный смешок, который я с трудом сдерживаю. Два дурака, старый и молодой, просрали компанию. Из-за того, что один безгранично доверял другу, а другой – отцу. И еще из-за того, что не давали себе ни малейшего труда вникнуть в то, под чем подписываются. Теперь шестьдесят процентов бизнеса принадлежат неизвестно кому.
Спрашиваю у юриста, кто новый владелец. Адвокат кивает, он уже навел кое-какие справки. Некто Гуров Виктор Александрович. Довольно молод, тридцать четыре года. Не женат. Бизнесом начал заниматься рано, еще в юности. Тогда, в середине девяностых, деньги в России валялись под ногами, их можно было делать буквально из воздуха, главное – не зевать и не сидеть сложа руки. Гуров крутился резво, брался за все подряд. Возил из-за границы компьютеры, другую бытовую технику, вначале чуть ли не поштучно, позднее занялся оптовой торговлей продуктами. Внутренний рынок был настолько пустым, что выгодно перепродать можно было все что угодно, хоть черта лысого. За несколько лет неплохо поднялся, но тут перешел дорогу одной влиятельной преступной группировке и был вынужден покинуть Россию. С тех пор ведет дела исключительно за рубежом, в основном, в развивающихся странах. Поэтому здесь, в Раше, его мало кто знает.
Имеет репутацию человека неординарного, способного на риск, но риск хорошо рассчитанный. Обычно покупает фирмы с большими финансовыми затруднениями, иногда – на грани разорения, берется за проблемное приобретение вплотную, работает на износ, выкладывается по полной, пока не доведет до ума. Потом, как правило, продает.
Направления бизнеса, которыми он занимался – самые разные. Завод бытовой техники – неизвестная у нас, малоизвестная в Европе и широко распространенная в странах третьего мира марка. Сеть закусочных «фастфуд». Сеть супермаркетов. Торговля компьютерами и прочей оргтехникой. Торговля автомобилями. Девелоперская деятельность (прим. авт. : девелопмент – сдача недвижимости в аренду). В последнее время избавился практически от всех материальных активов и известен в основном как портфельный инвестор. Наше издательство – первая российская компания, к которой он проявил интерес. Зачем оно ему понадобилось – непонятно.
Смотрю на поверенного с уважением. Это называется «навел кое-какие справки»? По-моему, информация очень подробная. И наводит на разные мысли. Точнее, внушает подозрения. Этот Гуров, судя по всему, авантюрист еще тот. Спрашиваю адвоката, не кажется ли ему, что все это очень похоже на рейдерский захват. Тот отвечает, что он, конечно, не может судить о том, что предшествовало продаже, его в известность не ставили, но в самой сделке лично он никаких признаков рейдерства не видит. Похоже, что Гуров, говоря юридическим языком, добросовестный приобретатель.
Интересуюсь, почему мы узнаем о продаже только сейчас, если сделка состоялась два месяца назад. По идее, новый владелец контрольного пакета должен был сразу же созвать заседание совета директоров. Оказывается, сразу после покупки Гуров начал на фирме масштабную аудиторскую проверку. Вероятно, совет будет созван после ее завершения. Похоже, проверка подходит к концу, как раз вчера с поверенным связалась секретарь Гурова и просила известить нас с Юрием Петровичем, что заседание состоится через неделю.
Под конец адвокат советует как следует подумать, прежде чем принимать наследство. Напоминает, что вместе с ним ко мне перейдут и долги отца. Остатки имущества незначительны, а долгов много, и неизвестно, что еще может выплыть. Возможно, от наследства лучше отказаться.
Всю неделю хожу по знакомым отца, пытаясь докопаться до причин катастрофы, должен же хоть кто-то что-нибудь знать. Откровенничают со мной неохотно, но все-таки постепенно передо мной вырисовывается неприглядная и довольно жалкая правда. Оказывается, последние несколько лет отец очень сильно играл. В карты, в рулетку, еще черт знает во что, не удивлюсь, если и в «одноруких бандитов». Играл запойно, здесь, в Москве, в подпольных казино. Более того, в бизнес-кругах ходят слухи, что и в компании далеко не все благополучно. Как-то не укладывается в голове, неужели это возможно? Это же незаконно, в столице игорный бизнес под запретом, но потом вспоминаю, что я не в Европе.
Бросаюсь к дяде Юре. Он тоже поражен. И он, и мама, конечно, знали, что отец любит иногда поиграть, но совершенно не представляли масштабов бедствия. Они считали, что он играет лишь изредка, на отдыхе, в солидных заведениях Лас-Вегаса или Монте-Карло. Они не могли даже предположить. В который раз удивляюсь нашей всеобщей беспечности. Ведь были же наверняка какие-то признаки. Но, с другой стороны, невозможно было даже представить что-то подобное. Отец всегда был таким ответственным, спокойным, надежным – каменная стена, за которой можно спрятаться от всего на свете, опора, которую, казалось, ничего не в состоянии расшатать. Действительно, кто бы мог подумать.
К концу недели случается хорошее. Мама приходит в сознание. Она нехотя, еле слышно, отвечает на вопросы врача о самочувствии, называет свое имя, возраст. Меня и дядю Юру она словно не замечает. Просто смотрит сквозь нас. Она вообще мало на что реагирует. Но я все равно счастлив, что наконец-то снова слышу ее голос. Врач еще не может сказать ничего определенного. Пока трудно понять, что это: органическая травма или просто шоковое состояние. Открытых ранений мозга нет, но на рентгеновском снимке видна большая гематома, возможно, когда она рассосется, все придет в норму. Но, также вероятно, что это займет намного больше времени. Мне так не хочется ждать, я втайне надеюсь, что уже завтра будет все по-другому. Но назавтра все то же. Мама снова на меня почти не реагирует, как будто даже не узнает. Но, когда я уже собираюсь уходить, она мне улыбается, даже гладит по голове. Кажется, я ей все-таки нравлюсь, что ж, это уже кое-что.
Вечером дома на меня наваливается как-то все сразу. Смерть отца, его предательство, не могу назвать по-другому, как он мог так поступить с нами… Мамина болезнь … Денежные проблемы: на что жить, на что я буду ее лечить, все счета уже заблокированы, у меня осталось лишь немного наличных. Отдельную палату, сиделку, лекарства на первое время оплатил дядя Юра, но это же не может так продолжаться. Все эти проблемы, обиды впиваются в меня острыми шипами, так больно… Так больно, что я, наконец, плачу. Слез скопилось столько, что теперь, когда они льются, я никак не могу их остановить. Реву долго, в голос. Засыпаю в слезах. Кажется, плачу даже во сне.
***
Видно, я и правда плакал во сне, потому что просыпаюсь с мокрым лицом и просто жуткой головной болью. Чувствую себя как с похмелья. Как некстати меня развезло, сегодня это чертово заседание. Я и так не жду от него ничего хорошего, а тут еще такое состояние. Плетусь в душ, рассматриваю себя в зеркале. Вид у меня точно как после недельного запоя, вместо глаз заплывшие щелочки, каждое веко по килограмму. Долго стою в душевой кабинке, подставив лицо под прохладный дождик. К сожалению, почти не помогает.
Перед выходом снова смотрю в зеркало. Встречаюсь взглядом с бледным серьезным парнем в строгом темном костюме. Все бы ничего, но эти опухшие глаза… Отыскиваю солнцезащитные очки. С костюмом смотрится странно. По-моему, я похож на гангстера из дешевого боевика, но все равно так лучше. На улице серый дождливый день, наконец-то погода испортилась. На тротуарах – море зонтов, на стеклах машины – прозрачные капли. Я рад этой перемене, продрогшая сырая Москва совпадает с моим настроением. Город плачет вместо меня.
К издательству мы с Юрием Петровичем подъезжаем почти одновременно. Он сейчас мой единственный союзник, его двадцать процентов и мои двадцать – это все-таки не ерунда, почти половина. Спрашиваю дядю Юру, что он думает делать. Он нервно покусывает губы.
- Антон… Я, наверное, тоже продам. Если, конечно, он предложит.
Не нахожу, что сказать. Просто молча смотрю.
- Антон, пойми… Это все так непонятно… страшно. Эта дикая ситуация… Я слабый человек… И, знаешь, далеко не семи пядей во лбу. Весь этот большой бизнес… Я, в общем, неплохо справлялся, но потом, когда это все так разрослось… Я потому и ушел. Почувствовал, что больше не тяну. Не обижайся.
Я, в общем-то, не в обиде на него. Мне самому страшно. Продать… Может быть и стоит. Мерзкое чувство, я как будто предаю отца, предаю компанию, которой он столько отдал. Отбрасываю эти мысли подальше, в конце концов, он сам все разрушил. Мне некогда сейчас думать о том, как сберечь остатки, я должен решать наши с мамой проблемы. Возьму и продам. Вполне возможно.
В вестибюле останавливаемся. Куда идти? Раньше такие заседания всегда происходили в комнате отдыха за кабинетом отца, чего там, все ведь свои. Но вряд ли сейчас это уместно. Заминка недолгая, нас, оказывается, встречает секретарша нового генерального – блондинистая стервочка в строгом офисном костюмчике, ловко сидящем на очень даже неплохой фигурке. Обтянутые телесной лайкрой ножки в классических «лодочках» тоже вполне. Стервочка – воплощение делового этикета – улыбается профессиональной нейтральной улыбкой и приглашает нас пройти в зал заседаний. Оказывается, он здесь есть. А я и не знал.
Блондиночка уверенно ведет нас по офисным лабиринтам. В издательстве непривычно тихо. Никто не дымит в курилке, не трепется в коридорах. Все затаились, все трясутся за свои места. Новый владелец обычно приходит с командой. Хотя на самом деле волноваться надо лишь топам, все остальные могут расслабиться. Кого волнует, кто подшивает в папки накладные или вкладывает письма в конверты?
Садимся с Юрием Петровичем за длинный овальный стол – символ политкорректности. Идеальные плавные линии, никаких острых углов, но в то же время и никакой фамильярности круглого стола. На столе уже стоят стаканы, маленькие бутылочки с минеральной водой. Секретарша предлагает принести чай или кофе, но мы отказываемся, напряженное ожидание не располагает. Тогда она снова вежливо улыбается и, сообщив нам, что господин Гуров будет через десять минут, исчезает. Отмечаю, как грамотно действует господин Гуров. Заставляет себя ждать, показывает, кто здесь теперь хозяин.