— Прекрати, — почти строго проговорил светловолосый мальчишка, — Это уже не смешно.
— Может быть, мне просто холодно и я хотел погреться, — пробурчал раздосадованный масочник куда-то ему между лопаток.
— А тебе холодно? — вопросил Савелий, и тут же добавил, — Только честно.
— Нет, — отчего-то, удивляя себя самого, не стал лукавить Тай, — Просто скучно.
— И что же мне теперь тебя всю жизнь развлекать?
— Почему это только меня? Вон, у нас теперь еще Таша есть.
— Кто? — от удивления Лий даже обернулся к нему через плечо.
— Ну, — масочник смутился и отвел глаза, — Должны же мы её хоть как-то называть?
— Но имена драконам дает Радужный! — запротестовал светловолосый, и перевернулся к нему лицом. Они оказались слишком близко друг к другу, и Таю пришлось отползти, заодно он вернул украденную у Савелия подушку.
Устроившись удобнее, они оба внимательно уставились друг на друга.
— Так что там с именем? — нетерпеливо вопросил Лий.
— А почему бы нет? — отозвался Белоголовник, — В конечном итоге, когда еще этот Радужный нас осчастливит, а называть её просто драконом или драконышем меня не прельщает.
— Почему?
— Потому что она для меня не просто дракон, а мой дракон, вот почему.
— Не твой, а наш.
— Пусть так, и все же.
— А если Радужный или еще кто из старших драконов рассердиться?
— Тогда придется обращаться к братцу. — Почти хищно усмехнулся Тай.
— Это к шуту что ли?
— Ага. Думаешь, он не сможет нас отмазать, если что? — осведомился он весело.
— Отчего же, — фыркнул Лий, переворачиваясь на спину и закидывая руки за голову, — Этот, по-моему, сможет если не все…
— То очень много, — подтвердил Тай, придвинулся чуть ближе и закрыл глаза. — Кстати, если хочешь, можем поставить две кровати, раз уж Таша у нас одна и ночевать рядом с ней хочется нам обоим.
— Угу, — уже зевая, отозвался Лий, — Завтра поищем в дворцовой мебели.
— Зачем завтра? — заразившись от него зевотой, отозвался Арлекин невнятно.
— Сейчас никуда не пойду. — Отрезал Лий непреклонно.
— А зачем идти? — Тай даже глаза открыл и наткнулся на внимательный взгляд повернувшегося к нему паренька.
— Ты о чем?
Масочник тяжко вздохнул и щелкнул пальцами. В тот же момент их одна на двоих кровать разделилась на равные половины и превратилась в две кровати, отстоящие друг от друга на расстоянии ладони. Савелий чуть ли не подпрыгнул, резко садясь. В его глазах не мелькнуло ни тени страха, лишь вселенское изумление.
— Ты что же, маг?
— Я вообще-то масочник, — ворчливо напомнил ему Тай, подкладывая под щеку ладонь и опираясь на локоть.
— Я помню, — Кивнул Лий, — Просто… — он снова опустился на подушку, — Не думал, что вы можете и так.
— Не все мы. Просто, я Арлекин, и у нас с природной магией порой даже лучше, чем у Докторов Чумы.
— А кто это?
— Еще одна маска, входящая в совет Иль Арте.
— Расскажешь мне потом об этом?
— О чем?
— Ну, обо всем. О вас.
— Посмотрим, может, и расскажу. — Отозвался Арлекин неопределенно и хотел уже перевернуться на другой бок, но потянувшийся к нему через промежуток между кроватей Савелий, неожиданно поймал его за рукав пижамы.
— А давай сегодня пока обратно все вернем, — попросил он робко в ответ на почти возмущенный взгляд.
Глаза масочника сначала недоверчиво распахнулись, а потом в них снова родилось уже привычное Лию ехидство.
— А если опять приставать буду?
— Ну, раз снова погреться приползешь, то мне ничего не останется…
— И что ты будешь делать? — уже по-настоящему заинтересовался Тай, возвращая кровать в исходное состояние.
— Греть, — лаконично отозвался Лий, закрыл глаза и уткнулся носом в подушку, так и не отвернувшись от опешившего от его заявления масочника.
— А ты расскажешь? — тоже укладываясь, спросил Тай.
— О чем? — не открывая глаз, уточнил Савелий сонным голосом.
— Что тебе сказал отец?
— Расскажу, — отозвался парнишка со вздохом и признался с неохотой, — На самом деле ничего хорошего.
— Это я уже понял. Тогда… завтра поговорим?
— Угу.
И на этот раз они оба почти тут же уснули. Их маленький дракончик, приоткрыл один глаз, окинул спящую на кровати парочку одобрительным взором и тоже улетел в мир сновидений, искать в нем те тропы, по которым уже начали бродить его неспокойные, но просто замечательные мальчишки. Как же здорово, что ему достались именно они.
— О чем ты думаешь? — тихо спросил Мур, забираясь к Гине под одеяло, масочник на его появление рядом с собой отреагировал крайне неопределенно. Так и оставшись лежать на спине, он невидящим взглядом смотрел в потолок.
— Знаешь, — со вздохом отозвался тот, — По-моему, Бом снова переживает из-за своего имени, а как Бим?
— Биму точно все равно. Единственное, что он попросил, так это придумать ему хоть какую-нибудь фамилию или хотя бы отчество, как у людей, иначе во втором облике, как он утверждает, ему будет неудобно.
— Логично, между прочим. И что ты?
— Предложил если что называться моим отчеством.
— Сиявич?
— Да. Но он, загоревшись этой идеей, сказал, что будет Бим Мурович.
— А что, звучит, — одобрил масочник.
— Ну, не то что бы, — пробурчал Мур и подгреб его к себе, утыкаясь носом в шею. — В такие моменты чувствую себя отцом семейства, — честно признался он.
— Ага. Есть такое, — с улыбкой согласился Гиня, зарываясь пальцами в его жесткие и густые волосы, — А я вот обычно вспоминаю, как у нас все начиналось, — неожиданно признался он. И Мур даже голову поднял, чтобы заглянуть в его алые, блестящие в свете луны глаза.
— А конкретнее? — потребовал разъяснений оборотень.
— Ну, — протянул масочник многозначительно, в его глазах появилось лукавство, — Помнишь, как мы пришли в деревню, и я объявил, что хочу остаться?
— Нашел, о чем вспоминать, — отозвался Мур почти смущенно, на самом деле он тоже часто вспоминал именно этот момент.
Небо в тот день было таким же весенним и безмятежным, как сегодня утром. Они скитались вместе уже почти полгода, и все не могли определиться, как жить дальше. Расставаться уже не хотелось. Мур привык к красноволосому масочнику, так беспардонно ворвавшемуся в его жизнь и слишком резво определившему в ней место только для себя одного. Оборотень даже опомниться не успел. Но на самом деле Муравьед сопротивлялся довольно долго, полагая, что он прекрасно чувствует себя и в одиночестве и всякие там люди, пусть и трижды масочники, ему абсолютно ни к чему, но в какой-то момент все равно поймал себя на мысли, что привык. Привык к чужому теплу в своих согретых солнцем колосьях, ровному, обманчиво сонному дыханию в на маковых цветах. Привык, что его дверьми, прорубленными в бревенчатых стенах домишек, порой хлопают о косяки, и скрипят половицы под легкой поступью Коломбины. Привык, что когда Гиня на самом деле спит, а не притворяется, карауля его и подспудно изучая, как тот еще естествоиспытатель, лучше стать просто травой и льном, цветущим в ней. Ведь на грубых колосьях масочнику, обладающему столь светлой и нежной кожей, совсем не так удобно, о чем тот как-то раз сообщил ему, пошутив о жесткости и повышенной колкости чьих-то боков.
Но в этот день они вышли к одной деревушке, и Гиня вдруг объявил, что хочет остаться. Оказалось, что у них тут старый мельник скоропостижно в эту зиму скончался, а сын его безразумный хозяйство бросил и в город подался уже по весне. И вот стоит теперь мельница, пустует, и где они будут зерно молоть, как лето на исходе будет, никто из селян не знает, полагаясь на тот самый всем известный драконий авось.
— Но ты же не умеешь молоть муку, — запротестовал Мур, подходя со спины к Гине, оглядывающему свое будущее хозяйство.
— Я научусь, — отозвался тот с широкой улыбкой на губах, — Я ведь не такой уж и дурак, как ты мог подумать.
— Я и не думал, — отозвался оборотень, — Но ведь это просто адский труд — таскать мешки, запускать жернова…
— Возьму помощника.
— Кого? — Мур неожиданно подумал, что ему хотелось бы, чтобы масочник сейчас назвал его имя, точнее, попросил остаться и помочь.
— Я тут возле колодца мальчишку приметил. — Разочаровал его Гиацинт, — Дурачок деревенский, но если правильную матрицу наложить, может вполне приличным человеком стать.
— А если о твоих фокусах узнает кто?
— Кто, например? В этой глуши дракона в небе-то и раз в год не встретишь, не то что на земле. Так что некому.
— И что потом?
— Буду жить.
— Женишься, детишек нарожаешь… — Мур очень старался сдержаться, но в голосе все равно прорезалась горечь.
— Не женюсь, — неожиданно убежденно прошептал Гиня, подойдя к покосившейся двери и прижимая ладонь к треснувшему в двух местах косяку. — А детей у нас от людей не рождается, даже если очень хотеть и… любить.
— А почему не женишься? — Мур, еще сам не до конца понимая свой порыв, шагнул к нему и замер почти вплотную, отчего алая прядка, выбившаяся из низко прихваченного "хвоста" шелохнулась, щекоча кожу на шее масочнника. Гиня не обернулся, но улыбнулся так, что Мур почувствовал эту улыбку, даже не видя её.
— Знаешь, я мог бы тебе соврать, сказав, что не хочу обрекать будущую жену на бездетность, но… — Гиацинт Шлим сделал паузу, украдкой выдохнул через нос и продолжил, — Коломбины, если уже узнали, что такое любовь, не могут жить с тем, кого не любят.
— У тебя кто-то остался там… дома?
— У меня на данный момент нет дома, но я собираюсь его построить. — Отозвался на это масочник и больше ничего не сказал, но и не спешил отстраняться.
И Мур, всегда считавший себя слишком непохожим на человека, чтобы быть подверженным таким вот странным и непонятным чувствам. Уже ни о чем не думая, просто чувствуя и живя лишь эмоциями, шагнул совсем вплотную, накрыл его изящные, аристократические пальцы, так и замершие на косяке, массивной ладонью и уткнулся лицом в алый затылок, с жадностью вдыхая запах корицы, исходящий от длинных, шелковистых волос.
— Позволишь мне построить его с тобой? — спросил он с робостью, а сердце в тот момент застыло в ужасе от вероятности отказа.
И вместо ответа Гиня резко развернулся и встретился с ним взглядом. В его алых глазах мелькнула легкая паника, и Мур испугался, что масочник все же не примет его. Он резко убрал руки, которые успел положить ему на талию и отступил, пятясь назад. Гиня же шагнул навстречу.
— Мур?
— Извини, я ошибся. — Отозвался тот, продолжая отступать.
— Мур! — воскликнул масочник почти с осуждением, и, наплевав на все хваленые принципы неприступной Коломбины, бросился ему на шею, целуя в нос, щеки, губы, быстро-быстро, словно боясь ненацеловать вдоволь, словно, как и оборотень, страшась отказа.
А Муравьед стоял, опустив руки вдоль тела, и боялся поверить своему счастью. И это напугало уже Гиню, он дернулся, замер, заглядывая ему в глаза, что-то прочитал в них и попытался отскочить в сторону. Но этого, опомнившийся оборотень, ему уже не позволил — легко подхватил на руки и, распахнув покосившуюся дверь ногой, внес в мельницу на руках, как невесту, неотрывно глядя в смеющиеся от облегчения алые глаза.
Магии Гини хватило лишь на матрас с глухим хлопком шлепнувшийся на доски пола, поднимая облака пыли, но от последнего, их обоих защитил уже Мур, преобразив все внутреннее помещение с помощью природной магии, убрав пыль и остатки когда-то давно просыпавшейся муки. И они целовались, упав на тот полосатый матрас, и срывали друг с друга одежду, и до сих пор, по прошествии стольких лет, с нежностью вспоминали именно эту ночь, самую первую, самую сладкую, потому что такой она могла быть лишь один единственный раз.
— Шельм, послушай, — начал Ставрас, когда они вернулись в аптеку, поужинали и поднялись на второй этаж в спальню.
— Потом, — неожиданно жестко отрезал шут, повернулся к нему спиной и начал стягивать с себя одежду.
Лекарь, оставшийся стоять у плотно прикрытой двери, смотрел на его обнажившуюся спину и размышлял, что можно сделать такого, чтобы этот невыносимый в своём упрямстве мальчика все же простил ему Взывание, точнее, сокрытие оного. И надо же было драконам так его подставить. Конечно, Жерель двигали лишь самые лучшие побуждение, только как теперь все это расхлебывать, лекарь не знал. Так еще этот дракон, которого Шельм умудрился подвести к тому, чтобы запечатлить на двух мальчишек разом, и он, Ставрас, сорвавшийся на него в тот момент. В общем, в отношениях явно наметилась трещина, которая лекарю совершенно не нравилась, но он пока не знал, как бы её так законопатить, чтобы потом она и вовсе исчезла, а не продолжала разрастаться.
— Шельм, — попытался Ставрас снова, но в этот момент шут, оставшийся в одних штанах, причем даже сапоги он уже с себя стянул, обернулся.
— Давай ванну примем, а? — предложил он почти просительно и лекарь, растерявшись, сначала несколько раз моргнул, прежде чем уточнить.
— Вместе?
Шельм кивнул, вынул из сундука одно из полотенец, и попытался выскользнуть за дверь, пройдя мимо него, но лекарь придержал его за локоть.
— А как же Мак и Эр?
— Они не услышат, — шут хитро улыбнулся, — Я позабочусь.
— О! — воскликнул лекарь, подхватив его игривое настроение, — Тогда уж лучше я. — И они оба в одно мгновение оказались в светлом полумраке той самой пещеры, в которой когда-то один не в меру ретивый Радужный дракон задумал привязать к себе своевольного шута, запечатлив.
— Ух, ты! — восхитился Щельм, — Не думал, что ты можешь путешествовать по мирам и так.
— Я просто очень люблю этот мир, — отозвался Ставрас и притянул его к себе, хотел поцеловать, но шут не дался.
— Но вода, вообще-то здесь просто смертельно холодная, проверено, — заявил тот.
— Так, подогрей, — приказал лекарь и все же поймал губами его губу, пока шут, прикрыв глаза от удовольствия, махнул ладонью в сторону подземного грота, и от воды в нем к потолку стал подниматься пар.
Они забрались в воду, забыв и про одежду, и про все на свете, кроме поцелуев и ненасытно скользящих вдоль тел рук. Они вжимались друг в друга, словно деревья, вздумавшие прорасти в самих себя. Они ласкали, впитывали, позволяли воде обтекать их тела, и погружались порой с головой, с наслаждением, чуть позже, глотая прохладный воздух пещеры, стоило только на миг прервать соприкосновение губ и вспомнить, как дышать, выныривая, поднимаясь на поверхность. И тела словно жили своей собственной жизнью, поглощенные друг другом, а разумы отошли на второй план. И даже признания, срывающиеся с губ попеременно, слышались лишь эхом, далеким отголоском тех чувств, что бушевали в крови, плескались под кожей, скручивали внутренности в жгуты и разрывали сердца, неспособные принять всю глубину и чувственность, на части. И засыпали они уже на мягкой траве одного из полей, что появились на Вересковой пустоши, после рождения драконов из мертвых яиц. А просыпались в собственной постели, но до пробуждения сейчас было еще далеко, поэтому, они просто любили, потому что уже не могли не любить.
Часть II
Карнавальные танцы
6
Ставрас проснулся поздно, подавив в себе нездоровый порыв понежиться в теплой постели подольше. Наволочка пахла Шельмом, называть шута настоящим именем лекарь так и не привык. Лаванда, жимолость, немного диких специй, душистый горошек и что-то неуловимо горчащее на языке. Такой родной и приятный запах, будоражащий душу более чем приятными воспоминаниями о прошлой ночи. Но самого шута рядом уже не было. Ставрас разочарованно выдохнул, зарывшись лицом в его подушку, и рывком поднял себя с постели. Раз Ландышфуки уже встал, то и ему не резон тянуть с этим.
Кухня встретила Ригулти скворчащим на сковородке маслом, запахом трав и легкомысленным мотивчиком, насвистываемым Шельмом, возящимся у очага. Не задумываясь, Ставрас подошел к нему, обнял со спины и уткнулся лицом в шею. Шут замер с деревянной ложкой в руках, которой только-только собирался помешать почти готовую снедь.