Он сидел так ещё какое-то время, пока не стало совершенно очевидно, что Риверте едет прямо к нему. Когда между ними оставалось не больше пятидесяти ярдов, Уилл встал и подошёл к своей лошади, успокаивающе похлопав её по шее и зашептав ей в ухо. И так он стоял, спиной, не оборачиваюсь, пока Риверте придерживал жеребца и спешивался в паре шагов от него.
Искра скосила на вновь прибывших мужчину и коня карий глаз и всхрапнула. Уилл нежно погладил её за нервно подрагивающим ухом.
- Спокойно, спокойно, - прошептал он, пытаясь унять бешеное биение своего собственного сердца. - Всё хорошо, ничего не случилось.
- Я вас напугал? - спросил Риверте у него за спиной - не слишком близко, и Уилл почему-то испытал от этого невыносимое облегчение.
- Не вы и не меня, - не оборачиваясь, ответил он, ласково понукая кобылу отойти на пару шагов. - Искра не слишком любит вашего Рока.
- А. Я забыл. Надо было мне взять другую лошадь, - сказал Риверте так рассеянно, что это могло бы провести того Уилла Норана, который только что прибыл в замок Даккар и понятия не имел о том, в какой безвыходной западне очутился. Но не Уилла Норана, который был рядом с этим человеком уже столько лет и знал его... ну, довольно-таки хорошо.
Убедившись, что Искра отведена достаточно далеко от привязанного к дереву и всё ещё похрапывающего от галопа вороного, Уилл повернулся - и застыл, увидев, что Риверте опустился на колени и что-то раскладывает на смятом уилловом плаще, раскинутом на траве.
- Что вы... - начал Уилл - и умолк, когда понял, что это: пирог, яблоки, сливы и бутылка вина в соломенном чехле. Разложив всё это неторопливо и аккуратно, Риверте присел на землю, прямо на траву, и, глядя на Уилла снизу вверх, небрежно указал ему на землю напротив себя.
- Присаживайтесь, Уильям. Не стесняйтесь.
Это прозвучало так церемонно, что при других обстоятельствах Уилл бы улыбнулся и, может быть, ответил шуткой. Но сейчас ему не хотелось шутить, не хотелось улыбаться. И присаживаться тоже не хотелось.
- Благодарю, - его голос звучал холодно и, наверное, чересчур отрывисто, но, к счастью, они были одни, впервые за долгое время, и Уилл мог позволить себе не притворяться. - Я уже завтракал.
- Врёте, - беззлобно заметил Риверте. - И вовсе вы не завтракали. Сбежали, как обычно, едва рассвело, и даже забыли свою котомку с едой. Я решил, что нынешний день слишком пригож, чтобы именно сегодня позволить вам умереть с голоду под открытым небом.
Уилл резко обернулся к Искре, кинул взгляд на седло... и правда! Его обычной седельной сумки не было. Но он ведь вроде бы вешал её сегодня утром... или нет? Он не мог вспомнить. Риверте с любопытством следил за ним, отмечая смену выражений на его лице и, конечно, без труда читая на нём мысли Уилла. Потом похлопал ладонью по земле рядом с собой и мягко сказал:
- Ну садитесь же, Уильям. Пожалуйста.
Уилл колебался ещё минуту, но потом всё-таки сел. Глупо это было, в конце концов - но он почему-то не мог заставить себя находиться к этому мужчине близко, не хотел, как когда-то, когда боялся его и боялся себя, того, что лишь начинал тогда чувствовать. Сейчас он не боялся. Сейчас он...
- Ну и как вам Шалле? - невинно спросил Риверте, чуть улыбнувшись, когда Уилл деревянно опустился на приличном расстоянии от него. - Вы не скучаете здесь?
"Скучаю. По вам", - подумал Уилл, а вслух сухо сказал:
- По-моему, здесь прекрасно. Это чудесное место.
- Да, мне тоже нравится... и Лусиане нравится, хоть она и тщится это скрыть. Ей, как и мне, тоже стыдно, что нам, людям из стали и китового уса, приглянулось такое пасторальное местечко. У его величества определённо есть вкус, как считаете?
- Сир, если вы явились сюда, чтобы играть со мной... - резко начал Уилл - и замолчал. Он боялся, что если начнёт говорить сейчас, то уже не сможет умолкнуть вовремя.
- То что? - с любопытством подтолкнул Риверте, внимательно глядя на него.
- То не надо, - сдержанно ответил Уилл.
- А я думал, вам нравится, когда я с вами играю. Раньше нравилось почти всегда.
- Я вырос, сир. Быть может, дело в этом.
- Может быть, - задумчиво проговорил Риверте. Его длинные сильные пальцы, ничем не украшенные сегодня, рассеяно дёргали травинки рядом с его коленом. Уилл невольно глянул на эти пальцы - и беззвучно задохнулся, вспомнив, как они пробегали по его шее, по спине, по бедру, по лодыжке и ступне, то ли лаская, то ли дразня. Рот наполнился слюной, а потом тут же пересох, и Уилл с трудом сглотнул, отводя глаза.
- Уилл, - голос Риверте звучал негромко, но очень внятно в пьянящем, насыщенном ароматами трав воздухе. - Скажи мне всё, что хочешь.
- Ничего не хочу, - слишком поспешно ответил Уилл, всё так же глядя в сторону, и Риверте сказал:
- Ты злишься.
"Надо же, какое открытие", - гневно подумал Уилл, а вслух сказал:
- Нет. С чего бы?
- Ну, - проговорил Риверте, выпрямляясь и придвигаясь к нему чуть ближе, и Уиллу пришлось приложить все усилия, чтобы не отпрянуть, - я могу сходу назвать полдюжины причин. Тебе неловко, ты обижен, ты чувствуешь себя забытым, брошенным и одиноким. Ты не знаешь, как себя вести, не понимаешь, что происходит, а я не делаю ничего, чтобы помочь тебе разобраться в этом.
- Что ж, - сказал Уилл самым ледяным тоном, на какой только был способен, - видите, вы и сами всё знаете. Зачем тогда задавать вопросы?
Риверте вздохнул. Его рука перестала терзать траву и легла на колено.
- Глупый. Ты же сам всё понимаешь, просто не хочешь признать. Уильям, этот мир устроен так, что у каждого, кто желает занимать в нём определённое положение, есть обязанности. От них можно уклоняться, ими можно пренебрегать, но лишь до определённого предела, если только ты не готов преступить черту маргинальности. Я не могу её преступить. Я главнокомандующий армией Вальенской Империи, и это создает мне много больше ограничений, нежели преимуществ. Быть первым приближённым при императорском дворе - это обуза, Уильям, это ярмо, это рабство, и я знал это, когда решил добиться этого положения. Так же как ты, решившись когда-то уйти в монастырь, знал, что обрекаешь себя на лишения - но ты думал, что взамен получишь нечто, чего они стоят. Наша жизнь состоит из сделок, Уильям, мы продаём одни права, чтобы получить другие, и играем по правилам, если хотим заработать положенный ими выигрыш.
- Ну и к чему вся эта развесистая демагогия на лоне природы? - огрызнулся Уилл. Его раздражал негромкий, немного усталый голос Риверте, раздражали его слова, раздражала их правдивость, и сильнее всего раздражало то, что, говоря всё это, Риверте незаметно и неотвратимо придвигался к нему всё ближе и ближе, а Уилл не мог так же ловко и незаметно от него отодвинуться.
В ответ на его выпад Риверте слегка улыбнулся, чуть прищурив свои синие глаза, яркие и прозрачные на солнечном свету.
- Не знаю. Это место плохо влияет на меня, я расклеился и впадаю в меланхолию. Здесь слишком спокойно для меня, слишком...
- Слишком хорошо? - не выдержав, подсказал Уилл, когда он умолк.
Риверте кивнул.
- Да. Наверное. Вы же знаете, когда всё совсем хорошо, мне это быстро надоедает.
Да, Уилл это знал. Это причиняло ему боль, ввергало его в отчаяние, в смятение, но он это знал.
Если бы ещё он также знал, что ему делать.
- Вы хотите, чтобы я уехал и оставил вас в покое? - неожиданно для самого себя спросил он. - Только, прошу вас, не юлите сейчас и скажите правду.
- Не юлить? - брови Риверте оскорблённо взлетели вверх. - Когда это я юлил?!
- Вы это делаете прямо сейчас! Не придирайтесь к словам! - рявкнул Уилл, резко отстраняясь от него - Риверте был уже так близко, что мог бы запустить пальцы ему в волосы, мог наклониться и накрыть его рот своими губами, мог... Уилл яростно тряхнул головой. Он не позволит и дальше морочить себе голову! - Говорите, как есть, и прекратите меня жалеть. Это... это унизительно, монсир.
Риверте смотрел на него несколько мгновений - очень странно смотрел. Уилл не мог припомнить, чтобы когда-нибудь ловил на себе подобный взгляд - но, кажется, примерно так Риверте смотрел на Рашана Индраса с даккарской стены, на короля Рикардо во время бала... и на Лусиану Далнэ, сидящую за столом по правую руку от него с негнущейся твёрдой спиной.
- Странно, что вы заговорили об унижении, - произнёс он, не отрывая от лица Уилла этот непостижимый взгляд. - Я не просто так начал разводить всю эту, как вы сказали, демагогию о долге и обязанностях. Я хороший полководец, Уильям. Это то, что я умею делать. Чтобы иметь возможность делать это, я должен быть хорошим придворным и вассалом. И хорошим другом. И хорошим хозяином своим людям. Я стараюсь быть хорошим господином, и, я думаю, ты признаешь, я трачу немало усилий, чтобы быть хорошим любовником. И стараюсь быть хорош во всём, за что берусь, а раз так, то и хорошим мужем я должен быть тоже. Иначе я не смогу себя уважать. А ведь невозможно исполнять свой долг, утратив уважение к самому себе, равно как уважение тех, кто тебе дорог. Уильям, подумай сейчас хорошенько и ответь - если бы я, как ты надеялся и ждал, стал бы уделять тебе то внимание, что и раньше, не считаясь с присутствием Лусианы в моём доме - разве ты счёл бы это правильным? Ты бы хотел, чтобы я обнимал тебя на её глазах, чтобы продолжал приходить к тебе по ночам, чтобы я называл тебя тем, кто ты есть, в её присутствии? Ты хотел бы, чтобы в мою брачную ночь - проклятье, в её брачную ночь, Уилл - я оставил её и пришёл в твою постель? Ты бы стал меня после этого уважать больше, чем прежде? Или, может быть, всё-таки самую чуточку меньше, а?
Уилл слушал его, чувствуя, что дышать становится всё труднее. Голова у него шла кругом. Голос, который он слышал, был твёрдым, ясным, в нём не было ни осуждения, ни вины, и всё же Уилл чувствовал, как необъяснимый, невыносимый стыд захлёстывает его с головой. Конечно. О Господи. Ну конечно. Он прав. Всё, что он говорил сейчас, было правдой. Просто Уиллу в его ревности и оскорблённом самолюбии было недосуг подумать про то, как всё это может выглядеть со стороны.
- Она ведь не хотела за меня, - продолжал Риверте; Уилл хотел сказать ему, что хватит, не нужно больше, он всё понял, но ему не хватало слов, и Риверте говорил, глядя теперь не в лицо ему, а поверх его плеча. - Она тоже пошла на сделку от безысходности, и, говоря начистоту, её западня куда неприятнее моей. Для меня Аленсия - просто ещё один кусок мяса, который мне не терпится запихнуть в мою ненасытную пасть. Лусиана же заботится о той, кого любит. Она и так унижена всем этим - и разве смею я унизить её ещё больше, выставляя напоказ свой образ жизни? Я могу делать это на глазах сианских пустозвонов, потому что на их мнение и отношение мне решительно наплевать. Но показывать ей двусмысленность её положения, заставить её чувствовать его ещё острее и глубже... это было бы немножечко слишком жестоко, вам так не кажется, Уильям?
Он снова перешёл на привычное "вы" и не менее привычное "Уильям", но Уилл едва заметил это. Ему щипало глаза, и он отчаянно боялся, что в них вот-вот блеснёт предательская влага. А говорить Риверте, что-де ему в глаз залетела соринка, было бы совершенно бесполезно.
Так что он справился с собой и сказал - всё равно слишком хрипло:
- А то, что вы делаете со мной - это не жестоко?
- Жестоко, наверное, - легко согласился Риверте. - Но вы ведь, в отличие от Лусианы, со мной не по нужде, а по своей собственной воле. Кроме того, я всегда обращался с вами дурно, а вы терпели, и этим меня разбаловали. Я забрал себе в голову, что вы стерпите всё, что бы я ни вытворял по отношению к вам, и всё равно останетесь со мной. Ведь останетесь?
В последних словах прозвучала едва скрываемая тревога - а может, Уиллу слишком хотелось, чтобы она там звучала. Он опустил голову, пытаясь хоть как-то скрыть огонь, сжигающий его лицо, и дымку, заволокшую его глаза. Он вздрогнул, когда пальцы Риверте осторожно легли ему на подбородок и подняли его. Они были теперь на расстоянии ладони друг от друга - на расстоянии поцелуя. Надо отодвинуться от него, подумал Уилл. Я должен. Я мешаю ему, я не подхожу к его жизни, я ему не ровня...
Он не мог. Просто не мог. Он так долго ждал этого прикосновения и так по нему истосковался.
- И что теперь? - сипло спросил Уилл, помутневшим взглядом шаря по склонившемуся над ним лицу, такому любимому, такому родному лицу.
Пальцы, держащие его подбородок, задумчиво провели по его челюсти, скользнув оттуда вверх по щеке.
- Теперь, - проговорил Риверте, - я полагаю, мы предадимся очаровательному, пылкому и незабываемому разврату под этим чудесным деревом рядом с этой чудесной рекой. И пусть наши лошади нам завидуют.
И они сделали это.
И Уилл понял, что на самом деле даже вообразить не мог, до чего по нему скучал.
Он сам не помнил себя, когда со стоном откинулся на спину, на траву рядом со смятым плащом и разбросанными фруктами, и невольным, заученным жестом вскинул руки над головой, когда Риверте потянул его рубашку, стаскивая её ему через голову. Уилл тут же сцепил руки в замок у него на шее и поцеловал его - сам, так жадно, так нетерпеливо и почти зло, что поразил этим сам себя. Риверте вздохнул ему в губы, кажется, слегка удивлённо, как будто и сам не ждал от своего любовника такой страстной, жгучей обиды - и, кажется, хотел что-то сказать, но Уилл вцепился пальцами ему в волосы, натянув густые чёрные пряди с яростной силой, до боли, и заглушил так и не сказанные слова, протолкнув свой язык в приоткрытые губы Риверте. Нельзя было понять уже, кто из них кого целовал, кто из них кого притягивал к себе - их жажда, их голод, их тоска друг по другу была одинаковой, и осознание этого наполнило Уилла таким огромным чувством, что ему показалось, сейчас его грудь разорвётся в клочья. Он выпустил волосы Риверте и с силой провёл ладонями по его шее и плечам, стиснул его предплечья, заставляя их сцепиться у него на талии крепче, и неистово вжался промежностью ему в бедро, втискиваясь стремительно твердеющим естеством в тёплую твёрдую плоть.
- Возьми, - пробормотал Уилл, когда губы Риверте оставили его рот и стали спускаться ниже, по подбородку, по шее к ложбинке между ключицами. - Возьми меня... я не могу...
Он не мог больше ждать, не мог терпеть, настолько, что даже договорить у него не было сил. Его задний проход сжимался и разжимался, судорожно, инстинктивно, там всё горело в предвкушении твёрдой могучей плоти, которая заполнит его чувством безграничного, слепого восторга, ярче и красочнее которого он ничего не знал. Но Риверте не торопился - он будто не слышал сбивчивый шепот Уилла, будто не замечал его нетерпеливых, лихорадочных прикосновений. Он целовал его кожу, горячую, скользкую от пота, кое-где уже поколотую острыми стебельками травинок, он проводил большими мозолистыми ладонями по его бокам, гладя пальцами рёбра, выступившие под кожей, когда Уилл выгнулся, упираясь теменем в землю. Он застонал, когда рука Риверте скользнула ему под спину и провела вниз, забираясь под ткань штанов, пока другая быстро и умело ослабляла на нём пояс. Уилл нетерпеливо дёрнул ногами, торопясь избавиться от штанов - и подкинул бёдра, когда его напряжённый член оказался под ладонью Риверте, толкнулся, чуть не плача от невыносимого желания, и лихорадочно, как в бреду, нашарил его член, всё ещё скрытый за бархатной тканью.
- Пожалуйста, пожалуйста, - не слыша и не понимая, что говорит, всхлипывал Уилл; теперь он уже не требовал, он умолял, не замечая, что по лицу струятся слёзы, не чувствуя, как тёплые пальцы утирают их, не слыша мягкого голоса над собой, растворившегося в звенящем летнем воздухе, когда Риверте наконец развёл его ноги и дал ему то, чего Уилл хотел больше всего на свете.
Дал ему почувствовать, что он здесь, что он рядом.
- Ты ведь не уйдёшь? - спросил Риверте, двинувшись в него. Уилл вцепился руками ему в плечи и ткнулся лбом в его шею, хрипло дыша, насаживая себя на него так сильно, как только мог, чувствуя его в себе так глубоко, как никогда раньше - но он всё равно хотел глубже, ещё глубже, хотел, чтобы Риверте потерялся в нём и никогда не нашёл дороги назад.