А может, побывавший на тропах Навьего мира сам настолько меняется, что тем самым невозвратно меняет и свой мир.
С тех пор Предслава стала нести дозор наряду с другими волхвами, своими тетками, дядьками, бабками и прочими родичами, в ком текла кровь Радогневы Любшанки. Она была среди них самой молодой, но положение вдовы, к тому же бездетной, в смысле близости к Бездне уравнивало ее со старухами. Жила она обычно в той же избе возле святилища, но иногда на несколько дней ходила в Ладогу погостить у родни, главным образом у Велема. Возвращаясь под вечер, она еще издалека различала позвякивание бубенцов очередной Велесовой стражницы, которую ей предстояло сменить. Велерада, Солога, Светава или другая старуха, закутанная в медвежью шкуру, как правило, со звериной личиной, медленно брела по взгорку над льдом Волхова, с трудом одолевая сугробы, проваливаясь в снег, а вокруг мела метель, свистел ветер, сжимали кольцо сумерки… Иной раз трудно было узнать человека в подобной фигуре, и казалось, не то медведь, не то беспокойный зимний дух бродит тут в ночи, по грани мира живых и мертвых, не в силах найти себе места ни в одном из них. Жуть брала, но Предслава знала, что дух стража или стражницы сейчас носится вдоль берега Забыть-реки – опытный, мудрый и полный сил.
Казалось, это и есть ее новая жизнь и ничего другого больше никогда не будет – только долгие ночи, снега, темнота подземелья, берега Забыть-реки… Было трудно, но зато все то, что тревожило и огорчало ее раньше, ушло и растаяло в прошлом. Теперь она совершенно спокойно, будто издалека, относилась к своим воспоминаниям, и мысли об Ольге и Яромиле, о Володыне, о Князе-Уже нисколько ее не волновали. Все это было так мелко и незначительно по сравнению с теми силами, с которыми она соприкасалась.
И теперь, когда настала долгожданная весна, пришло время отпустить прошлое. Глядя под ноги и выбирая места, где поменьше луж, Предслава спустилась со взгорка к самой воде. На другом берегу ниже по течению лежало старое Любшино городище – гнездо старшего рода, разоренное и заброшенное еще в юности ее прабабки, Радогневы Любшанки. Сейчас там не осталось ничего от прежних строений и укреплений, только заросшие валы, покрытые тающим снегом.
Предслава вынула из-под шубы свою злополучную лелёшку, порядком истрепанную за время долгих приключений. Но Предслава только улыбнулась: миновало то время, когда вид лелёшки вызывал у нее гнев, тоску, отчаяние. Прошлое утратило над ней власть.
– Плыви! – Она легким движением метнула куклу в воду, исхитрившись попасть между льдин. – Плыви в Закрадный мир, где твой жених тебя ждет, где тебе место, и не возвращайся.
Легкая кукла закачалась на поверхности воды и двинулась по течению – на север, в Закрадный мир, куда текут все реки, а Волхов – по самой короткой дороге. Предслава недолго проводила ее глазами, потом отряхнула руки, обмакнула их в ледяную воду, окончательно смывая пепел минувшего. Не было больше Володыниной вдовы, прежней коростеньской княгини. Прошлое закрыло двери, перед ней расстилалось будущее, похожее на бескрайнее снежное поле – белое, с еще неведомыми ей знаками судьбы.
Лелёшка уже скрылась среди льдин, и Предславе вдруг стало весело. Ведь она и впрямь еще совсем молода и отсюда, от старого гнезда материнского рода, может проложить новую дорогу своей жизни. Ее наполняла почти девичья радость и вера в будущее счастье, и Предслава, подхватив полы медвежьей шубы, побежала вверх по берегу, хватаясь за кусты и смеясь, будто в игре, когда за тобой гонятся. Да и чего там – каких-то четыре года отделяют ее от нынешних шестнадцатилетних невест, разве это много?
* * *
Она успела вовремя – молодежь как раз направлялась «будить медведя». После обрядов вокруг костра на вершине Дивинца народ переместился к Медвежьему логу – оврагу, где уже растаял снег и где парни вчера соорудили «берлогу», очень похожую на настоящую: прикрыли валежником и завалили еловыми лапами старую яму, которая уже многим поколениям «медведей» служила временным пристанищем. Предслава прибавила шагу, боясь опоздать. Благодаря медвежьей шкуре волхвы она чувствовала себя особенно причастной к этому ежегодному весеннему действу.
Здесь уже собрался народ – обоего пола и всякого возраста. С воплями носились дети, сопровождаемые лающими псами, кучками стояли отцы и матери в праздничной одежде, пересмеиваясь между собой над возбужденной молодежью. На почетном месте расположились волхвы и впереди всех бабка Милорада – в самом пышном рогатом уборе, с медвединой поверх темных старушечьих одежд. Но ближе всех к оврагу помещалась неженатая молодежь – пришла весна, ее время. Девушки, в праздничных тканках, в нарядных рубахах с вышитыми подолами, которые виднелись из-под кожухов, повизгивая от возбуждения, бегали по краю оврага, выискивая место, откуда лучше видно. Парни, тоже нарядные, хохотали над их испугом, но в их голосах тоже слышалась взбудораженность. Сегодня начиналась весна, просыпалась богиня Лада, и отсюда пролегала уже прямая дорожка к Ярилиным игрищам месяца кресеня. Самым юным предстояло впервые принимать в них участие как полноправным женихам и невестам, а тем, кто вошел в этот круг год-два назад, в нынешнем году предстояло обзавестись собственным гнездом. Парни подшучивали над девками, передразнивали их крики, дергали за косы – девки давали сдачи, и кое-где уже завязалась потасовка.
– Уймись, Молвошка! – Воята быстро вмешался, схватил могучей рукой за шиворот раздухарившегося парня и оттащил от девки, второй рукой отталкивая его противницу. – Доманька! К девкам ступай, а не то сама к медведю свалишься! Гневашка, чего смотришь, отгоняй своих!
– А ты моим не указывай! – задиристо ответила девушка, которая, казалось на первый взгляд, совсем не по праву затесалась в стаю невест, ибо выглядела лет на двенадцать. – За своими следи, что и в велик-день такие же дурни, как всегда! А кое-кто, – уперев руки в бока, она недобрым взглядом исподлобья уставилась на Молвошку, – и до седых волос ума не наберутся! Если доживут…
– Ну ты чего, я не того… – забормотал Молвошка, прикрывая лицо рукой, будто от сильного жара. И даже попятился, будто хотел спрятаться за спину Вояты.
Тем не менее, невзирая на эти явные признаки раскаяния, девушка, смотревшаяся рядом со взрослыми парнями будто воробей, продолжала сверлить его взглядом. Воята протянул руку и сделал между нею и Молвошкой оберегающий знак.
– Будет тебе, – сказал он девушке. – Ступай, пора уже.
– А ты чего здесь затесался? – напустилась она на Вояту. – К бородатым своим ступай, ты с парнями отгулял уже!
– Чего?
– Женатым тут делать нечего!
– Ты обо мне, что ли? – изумился Воята.
– Так ты же на… – начала Гневаша и вдруг запнулась, обернулась почему-то к оврагу, потом поспешно прижала руку ко рту, будто ловила готовые вылететь слова.
Все молчали. Предслава, подойдя поближе, бросила на Вояту вопросительный взгляд; он кивнул на Гневашу и пожал плечами.
Ничего не добавив, девушка развернулась и пошла к краю оврага. Маленького роста, очень щуплая, с мелкими, маловыразительными чертами лица и тонкой почти бесцветной косой, она казалась ребенком. Ей сравнялось четырнадцать лет – и впрямь не так много, – но именно ее слушались остальные девушки, ибо она, Гневорада Кологостевна, уже год как была избрана баяльницей. Этой чести она была обязана не красоте и не доброму нраву, которых и в помине не было. Их отсутствие возмещалось другими достоинствами. Во-первых, на что указывало само ее имя, она происходила по женской линии из прямых потомков Радогневы Любшанки и была названа в честь ее младшей дочери (бабушки Вояты, давным-давно покойной). А во?вторых, Гневаша славилась как пророчица – ее посещали видения будущего. С самого детства она была одарена этим беспокойным даром и по малолетству и неразумию часто путала, что уже было на самом деле, а что ей только примерещилось. Поначалу ее в семье считали вруньей, пока не разобрались, что к чему. Ее видения были настолько жизненными и четкими, что она и сейчас, уже приобретя кое-какой опыт, зачастую с трудом отличала уже случившееся от только намеренного случиться.
– Женила меня, видать, уже, – буркнул Воята, провожая ее глазами. – Ишь ты, быстрая…
– Она же не сказала, когда это будет. – Предслава тайком вздохнула, встав рядом с ним. Она желала счастья брату и хотела, чтобы он нашел себе достойную жену и обзавелся детьми, продолжателями своего древнего и знатного рода, но было грустно при мысли, что раньше или позже ей придется научиться делить любовь и внимание Вояты с другой женщиной. – А когда-нибудь да будет, не иначе.
– Ладно – женила! – Воята хмыкнул, глядя в спину уходящей Гневаши – она так спешила, будто боялась, что у нее станут выпытывать подробности. – Главное, чтобы не на себе…
Предслава фыркнула. Из-за своего беспокойного дара Гневаша всегда была чужой в кругу ровесников и ровесниц, и хотя посещала вместе со всеми девчоночьи и девичьи посиделки, своей на них никогда не была. Другие девчонки смотрели на нее с опаской, не звали в игры, хотя и отказать в участии не имели права. С ней боялись разговаривать, не желая ненароком услышать что-нибудь тревожное. Лишенная по-настоящему детства и девичества, Гневаша сызмала отличалась колючим и неуживчивым нравом. Она считалась Девой Альдогой и невестой Волхова – а кого же еще было выбрать, как не ее, столь явственно избранную богами? – но ладожане пребывали в молчаливом убеждении, что настоящего земного жениха для нее не сыщется и через несколько лет, когда ходить в девицах ей станет неприлично, Гневаша переселится в Велешу, где ей самое место.
Приближаясь к краю оврага, она нетерпеливо, с досадой взмахнула рукой – девушки быстро, толкаясь и тесня друг друга, выстроились в ряд, взялись за руки и растянулись так, чтобы охватить почти весь овраг. В «берлоге» их с нетерпением дожидался Гостята, одетый в шкуру и личину: вот-вот «медведь проснется», разбуженный девичьим пением, вылезет со страшным ревом, начнет гоняться за девчонками, пока не поймает одну и не утащит к себе в логово, а парни потом будут его оттуда выгонять с рогатинами и собаками, чтобы освободить «похищенную Лелю» и тем окончательно выпустить в мир весну… Вопля, визга, возни, беготни, драки хватит надолго, а разговоров потом будет еще больше. И не один день еще всякий встречный станет подмигивать той «Леле», которую медведь поймает. А кто посмелее – и доставать расспросами, что такое лесной хозяин в своей берлоге успел с нею сотворить…
– Я не опоздал? – послышалось сзади. Предслава обернулась: ей поклонился мужчина на шестом десятке, седой, полноватый, но еще крепкий и бодрый. – Здравствуй, Волегостевна! Как там, медведь еще не съел мою внучку?
– Здравствуй, Рерик ярл. – Предслава улыбнулась. – Не беспокойся, я за ней присмотрю.
– Я знаю, тебя медведь должен послушаться. – Рерик ярл окинул взглядом ее медвежью накидку. – И все-таки, ты знаешь, за столько лет я так и не смог привыкнуть, что здесь, в Ладоге, берсерки – женщины!
Предслава засмеялась.
– Не пора тебе еще сменить эту «медвежью рубашку» на какую-нибудь красивую греческую далматику? Ты слишком молода и красива, чтобы проводить время под землей и заседать в совете седых старух. Недавно я слышал предание, будто сама богиня Лада зимой ходит по лесам в облике медведицы, а весной, как раз в этот день, сбрасывает шкуру и снова оказывается прекрасной девой! я вспомнил об этом, когда тебя увидел. Что хорошо для богов, то хорошо и для людей, и ты будешь прекрасна, как настоящая богиня, когда сбросишь шкуру!
– Срок придет – глядишь, и сброшу. – Предслава отвела глаза.
– А если для этого нужно сделать что-то особенное… например, рассечь шкуру острым мечом… или, допустим, чтобы деву-медведицу поцеловал отважный воин… ты лишь дай мне знать! – Рерик ярл подмигнул ей и расправил усы, показывая, что не утратил с годами доблести ни в каком отношении.
Предслава засмеялась, отворачиваясь. Эти намеки ее не так чтобы удивили: за зиму она не раз слышала разговоры на сей счет и знала, какого мнения держатся ее родичи, не исключая бабки Милуши и воеводы Велема. Именно Рерика ярла прочили ей в женихи по окончании срока ее «печали». Будучи сам старинного королевского рода, он имел право искать руки бывшей княгини. Рерик ярл жил в Ладоге уже лет пятнадцать и пустил корни. Многие знатные роды были бы не прочь с ним породниться, но он ловко избегал этой чести, умея притом никого не обидеть. Впрочем, отцы и деды возможных невест сами помогали ему в этом, отчаянно соперничая между собой, и существовала даже договоренность, что ради общего спокойствия Рерику не следует брать жену ни у кого из местных. Но теперь, когда появилась Предслава, Рерик сам стал намекать Велему, что не прочь к ней посвататься. И Велем обрадовался: выйти за человека менее знатного для его племянницы означало уронить себя, а князья ведь в ворота гурьбой не ломятся.
К тому же он был бы вдвойне рад найти для Предславы достойного жениха именно здесь, в Ладоге, чтобы Ольг киевский больше не мог сватать ее в Русскую землю, но при этом не имел оснований обижаться, что она отвергла тех, кого он ей предлагал. В отличие от Ольга, твердо обещавшего отдать свою дочь Зарялу, ладожане насчет Предславы обещали самое большее подумать.
Но Предслава радовалась, что еще почти полгода может уклоняться от разговоров о сватовстве. Она ничего не могла сказать против Рерика – он хоть и не молод, но удивительно бодр для своего возраста, однако грустила при мысли, что неминуемо овдовеет опять. Через пять лет, пусть даже через десять – все равно ей доживать век одной. Видно, на роду написано…
– Насколько мне известно, в нынешнее лето воевода снова намерен ехать в Киев, – продолжал Рерик. – Он ведь должен привезти в жены сыну ту деву, дочь Ольга, которую просватал в прошлом году. И мне также известно, что он сомневается, захочет ли Ольг киевский выполнять договор…
Предслава повернулась и вопросительно посмотрела на собеседника. Такие сомнения действительно существовали – и Велем, и она сама отлично помнили, что расстались с киевским князем не очень-то по-дружески, – но Рерик говорил так, будто имеет добавить нечто особенное.
– И сдается мне, что Ольг охотнее отдаст дочь в Ладогу, если ты, его племянница, станешь моей женой, – закончил Рерик. – Тогда Велем сможет требовать, чтобы Ладога была включена в докончание с греками, что нам принесет большие выгоды. Ведь ты – дочь бывшего киевского князя Аскольда, внучка Ульва Дира, который впервые утвердил в той земле власть северных князей. И к тому же рассказывают, что сам Ульв Дир был человеком Ингвара конунга, сына Харальда Боевого Зуба, и тот отправил его на завоевание Миклагарда.
– Это неправда, – Предслава с сожалением покачала головой. – Ингвар конунг жил давным-давно – века полтора назад, а Ульв Дир прошел через Ладогу на юг только при моей прабабке Радогневе. Сейчас в живых уж нет никого, кто бы его помнил, но моя мать в юности таких людей застала.
– Но кто об этом знает в Киеве и тем более в Миклагарде? – справедливо возразил Рерик. – Никто не знает. И твое родство с Аскольдом и Диром значит очень много, как в Ладоге, так и в Киеве. И если бы мы успели полностью уладить это дело до отъезда Велема, то и сам поход его имел бы гораздо больше надежд на успех.
– Почему же так? – Предслава снова отвела глаза. – я бы сказала, что наоборот. Ведь у тебя уже есть жена, знатная женщина и родная сестра Ольга киевского. Если ты возьмешь другую, он увидит в этом обиду своему роду. И едва ли он предпочтет племянницу жены своей собственной родной сестре! Боюсь, такая свадьба лишь рассорит нас с Киевом и помешает всему делу.
– На первый взгляд ты права, – охотно согласился Рерик. – Но если взглянуть с другой стороны, то, на ком бы я ни женился сейчас, мои сыновья все равно останутся племянниками Ольга. А ему нужны меха, и он будет только рад, если моей женой станет племянница его жены. Мы породнимся заново. А он не может не понимать, что от такой жены, как ты, мне здесь гораздо больше пользы. К тому же… – он задумчиво посмотрел вниз по Волхову, – я не имею от моей жены никаких сведений вот уже лет пятнадцать. Весьма возможно, что ее нет в живых. А она уж точно почитает мертвым меня, и я бы не удивился, если бы оказалось, что она уже лет десять замужем за каким-нибудь достойным ее рода вождем.