– Что это? Кто… Как ты сюда… – шепотом ахнула она, пытаясь сесть, и он, вопреки ожиданиям, легко выпустил ее.
– Пришел поблагодарить тебя. – Хельги приподнялся, подперев локтем голову, и она увидела, что на нем надета новая рубаха; это ее гладкого шелка и швов Предслава коснулась в темноте.
– Ты смог пройти… – Она бросила взгляд на открытый лаз.
– Конечно. я все могу.
– Ты видишь, я выполнила наш уговор… – Предслава отодвинулась от него как могла дальше на одной лежанке, но ей вовсе не хотелось вскочить, закричать, убежать.
Напротив, она была убеждена, что никому, кроме нее, знать о его появлении в крепости не следует, хотя само по себе это казалось еще более удивительным делом, чем посещение змея-летавца.
– Тебе… хорошо сидит? – озабоченно уточнила она, кивнув на рубаху. Ее беспокоила оценка проделанного труда, и было бы обидно, если при всем старании что-то оказалось не так. – В груди не узко? Под мышками не жмет?
Она не смогла вставить в подмышки ластовицы, потому что не хватило шелка среди тех пожитков, которые самые богатые из ладожских женщин сумели унести с собой в крепость. Предславе даже пришлось отрезать по куску от рукавов собственной далматики, привезенной из Киева, а не то рубаха Хельги сзади получилась бы короче, чем спереди.
– Все отлично! – Хельги потянулся и снова устроился на подушках своего отца так удобно, будто на своих собственных. Впрочем, откуда ему знать, что это постель его отца? – Все как надо. А вот это уже похоже на жилище королевы, – одобрительно заметил он, оглядываясь. – Не то что в том подземелье. Наверное, золотые чаши у тебя там?
Он кивнул на пару больших ларей под расшитыми крышками. В спальне Рерика действительно было на что посмотреть: на бревенчатых стенах висело три восточных ковра, несколько греческих одежд из плотного яркого шелка с вышивкой золотыми нитями, несколько дорогих мечей, секира с серебряной насечкой на лезвии.
– Именно там, – подтвердила Предслава, но не стала уточнять, что и одежды, и ковры, и меха, и содержимое ларей принадлежат вовсе не ей, а отцу Хельги, которого он уже, по сути, выгнал из дома.
На одном из ларей лежал шлем Рерика с гребнем в виде змея. Но если Хельги его и заметил, то ничего не сказал. Вновь посмотрев на Предславу, он протянул руку и мягко погладил ее по голой ноге под подолом рубахи, но она отстранилась и натянула подол пониже. Он смотрел на нее с тем же выражением – соблазна и вызова, – и ей было неловко, тревожно, но где-то в глубине души приятно, за что она сама на себя сердилась. Видят боги, на этой лежанке незваный и нежданный гость чувствовал себя гораздо более непринужденно и удобно, чем она! Каждое его движение – уверенное, немного небрежное и притом ловкое и изящное – источало тот же соблазн, который сиял во взгляде, и Предслава чувствовала, что против воли любуется ночным гостем. Ее наполняло волнение, не имеющее ничего общего со страхом.
Не смущаясь ее попыткой отстраниться, он снова протянул руку и опять погладил ее по ноге, уже через ткань рубахи. Предслава схватилась за голову – волосы были рассыпаны по плечам, благо в покое было все же достаточно темно.
– У тебя красивые волосы, – произнес из полутьмы низкий теплый голос, словно его обладатель проник в ее мысли. – Не убирай их, они мне нравятся. И сама ты очень красивая и привлекательная женщина. Пусть это довольно дерзко звучит, но я хотел бы тебя поцеловать.
– Нет! – Предслава потянула на себя одеяло, но ничего не вышло, потому что Хельги лежал на нем.
Теперь она по-настоящему испугалась. Но не Хельги – в нем не ощущалось никакой угрозы и никакого намерения применить силу. Наоборот: Предслава удивилась, что это предложение, действительно весьма дезкое и неприличное, вовсе не показалось ей оскорбительным, ей даже… было приятно это услышать. Он был в точности как Зверь Забыть-реки, но только гораздо красивее и потому опаснее.
– Разве я сказал что-то плохое? Это просто предложение, ты можешь его не принимать.
– Опомнись! Здесь не игры на… – Она хотела сказать, «на Купалу», но вспомнила, как это называется у него на родине, – на День Середины Лета.
– На Мидсоммар я бы и спрашивать не стал! – Он засмеялся, и вот теперь у него сделался отчасти смущенный вид.
– Ну а поскольку сейчас не Мидсоммар… уходи! – выговорила Предслава, с усилием одолевая собственное нежелание того, чтобы он уходил. Что с ней такое делается?
– Ну, увидимся! – Хельги поднялся с лежанки и встал с другой стороны, там, где находился подземный ход.
– Подожди! – окликнула его Предслава, и он с готовностью обернулся.
Она тоже встала и подошла ближе. Теперь никакого Велесова камня между ними не было, и она, шаг за шагом, приблизилась вплотную. Рубаха все же вышла узковата и оттого облегала его стан плотнее, чем обычная просторная одежда, и это волновало Предславу. Он молча ждал, глядя на нее выжидательно и чуть-чуть насмешливо, сколько она могла разглядеть при слабом свете утра из окошка. Теперь она заметила, что они почти одного роста: ведь Предслава для женщины была высокой.
– Ну так что, ты не хочешь меня поцеловать? – усмехаясь с тем же смущенным видом, уточнил он.
– Не сейчас, – ответила Предслава.
Ей вспомнилось одно из северных сказаний старой Оловы, которое передавалось в ее роду: о сыне конунга, которого превратили злыми чарами в дракона и с которого надо было снять несколько шкур, чтобы он снова стал человеком. И хотя Хельги сын Сванрад по виду уже был человеком, Предслава знала, что драконья шкура на нем есть, пусть ее и не видно.
– Видишь вот это? – Она показала на маленький плотно зашитый мешочек, висящий у нее на шее, – могучий оберег, корень солонокреса, который уже не раз спасал ее от Зверя Забыть-реки.
– Вижу. – Пользуясь случаем, Хельги с явной охотой опустил взгляд к ее груди и не спешил поднимать.
– Ты можешь… к нему прикоснуться?
– С удовольствием.
Небольшая рука с широкой ладонью и витым серебряным кольцом на указательном пальце поднялась и коснулась груди Предславы, скользнула по ткани рубашки, будто погладила, сжала мешочек. С бешено бьющимся сердцем Предслава ждала, но ничего не происходило: он не бросал мешочек, не отскакивал с шипением и руганью. Он даже не понимал, что ей нужно: вот он спокойно выпустил мешочек, рука его мягко накрыла ее грудь, потом обвила стан, он обнял ее и привлек к себе, давая почувствовать, как возбуждает его ее близость. И когда Предслава действительно это ощутила, ее пробрала теплая дрожь и пронзило почти болезненное желание; от его запаха, от тепла его тела у нее кружилась голова; сухие жесткие губы коснулись ее щеки, отыскивая рот. Когда их бедра соприкоснулись, у нее возникло чувство, будто две реки, стремившиеся навстречу друг другу, слились и устремились дальше могучим общим потоком; где-то в глубине возникло то же ощущение, которое она испытывала, обращаясь духом к божествам Нижнего мира. Хотелось отдаться этому потоку, будто невидимая горячая река несла ей саму жизнь, но Предслава отпрянула, испуганная и смущенная силой этих ощущений. Она словно проснулась и обнаружила себя на самом берегу Огненной реки, а ведь даже в обычную реку не советуют соваться, не зная броду.
Хельги выпустил ее, не пытаясь удержать.
– Ну, если ты не хочешь, зачем меня дразнить? – спросил он, впрочем, без обиды или досады, и это тоже ей понравилось.
– Я… должна была проверить. – Предслава сама сжала солонокрес в руке, будто ища у него поддержки.
– Что? – Хельги засмеялся, намекая на одно, очевидное для них обоих обстоятельство, и Предслава едва сдержала беспокойный смех.
– Не это! Я… хотела узнать…
«Не нечисть ли ты!» – собиралась она сказать, но не решилась.
– Здесь мой оберег, – пояснила она вместо этого, показывая на мешочек. – К нему не в силах прикоснуться никто, кто желает мне зла. Моя мать получила его от своей матери, когда выходила замуж, а я от нее, тоже когда выходила замуж. И он уже не раз спасал меня… от по-настоящему опасного пришельца из мира мертвых.
– Я ничего особенного не почувствовал. Ну, кроме прилива крови сама понимаешь к чему.
– Значит, ты не нечисть. Ты… ты нечто гораздо большее, – тихо, будто сама себе, произнесла Предслава. – А это у тебя что?
При свете из близкого оконца она рассмотрела, что у Хельги на шее, в самой ямке под горлом между ключицами, висит оберег в виде треугольного кусочка кости, но без каких-либо рунических или обережных знаков.
– Зуб дракона. Настоящий.
– Настоящий зуб дракона? – Предслава вздрогнула.
Только что она думала о драконе; она даже едва не спросила: «Твой собственный?» Однако тут же опомнилась. Нет, они ведь не в предании. Но для зуба какого-либо живого существа костяной клин, размером с березовый листок, был слишком велик – даже у медведя таких зубов не бывает.
– А… потрогать можно? – робко спросила Предслава. Она знала, что прикасаться к чужим оберегам не следует, но любопытство победило.
– Можно, – великодушно разрешил Хельги, ничуть не опасаясь, что ее прикосновение лишит «зуб дракона» силы.
Предслава осторожно притронулась к амулету, взяла в руку, осмотрела с разных сторон. Он был плоский, почти правильной треугольной формы, с мелкими зубчиками по краям, а на тупом конце отчетливо выделялась часть, которая должна находиться внутри челюсти. Судя по всему, эту вещь действительно не изготавливал никакой косторез – это был настоящий зуб, выросший в пасти жуткого чудовища! Предславу пробрала дрожь. Впервые в жизни она столкнулась со свидетельством того, что подобный ужас существует не на Той Стороне, а здесь, в мире людей, на белом свете!
– Откуда он у тебя?
– Издалека привезли. Из Серкланда.
Впрочем, редкостный амулет был у него не единственным – на другом ремешке, подлиннее, их висел еще целый набор: серебряный молоточек Тора и другой, костяной, бронзовая узорная копоушка, две серо-зеленых стеклянных бусины, небольшая пластина из серебра, покрытая сложными «вязаными» рунами, золотой перстень старинного вида с полупрозрачным красным камнем, который Хельги почему-то не желал носить на пальце… Но когда Хельги накрыл ее руку своей, Предслава устыдилась ненужного любопытства и отпрянула.
Он еще некоторое время смотрел на нее, потом повернулся.
– Не скучай! – бросил он и исчез в отверстии подземного хода.
Предслава села на лежанку и обхватила себя за плечи. Что она делает? Она сошла с ума? Теперь это был не Зверь Забыть-реки, а живой человек, которому нечего бояться солонокреса. Враг всей Ладоги, убийца своего брата и ее, между прочим, брата Гостяты, приходит ночью в ее спальню, обнимает ее… И она разговаривает с ним… о поцелуях! Все это само по себе казалось невероятным сном, бредом. Такого ни в одной басне не рассказывается! Но против воли Предслава жалела, что он ушел. Она отлично знала, что не должна поддаваться на его домогательства, и у нее даже хватало на это силы воли, но она не могла об этом не жалеть! Она чувствовала трудноодолимое влечение к нему, и это было влечение к чему-то большему, чем просто молодой привлекательный мужчина. Да она и не рассмотрела его толком… Глядя на него, она внутренним взором видела нечто настолько огромное и мощное, что внешний вид человеческой оболочки этого нечто терял значение.
Слава чурам, никто, кажется, этого дикого свидания не видел! Да и загляни кто в спальню, пошел бы слух, что вдову Волегостевну посетил змей-летавец… Нет, это в Деревляни знают летавца, а тут решили бы, что сам Ящер явился за обещанной жертвой прямо в дом. И Предслава, несмотря на устроенное ему испытание, не могла бы поручиться, что это не так!
* * *
В полдень в крепости опять поднялся переполох: дозорные углядели, что к Ладоге вновь приближается отряд. Но это было не все войско, а дружина человек в сорок. Сиял на ветру синий стяг с серебряным волком, и теперь уже издалека становилось ясно, кто здесь конунг – благодаря рубахе из блестящих, ярко окрашенных кусков разноцветного шелка Хельги сын Сванрад сразу бросался в глаза. Теперь на нем не было шлема, длинные темные волосы были распущены и спускались почти до пояса, только по сторонам лица были заплетены две тонкие косички, чтобы пряди не лезли в глаза. Перейдя мост, отряд остановился на площадке перед воротами, и оттуда объявили, что Хельги конунг приглашает хёвдингов Альдейгьи на мирные переговоры. Ладожские хёвдинги, заранее предупрежденные Предславой, что именно сегодня это произойдет, уже приготовились и ждали, поэтому ворота распахнулись незамедлительно.
– Но где же королева? – спросил Хельги, когда перед ним в ряд выстроился десяток зрелых мужей в нарядно расшитых рубахах до земли, с бородами до пояса и ткаными кушаками в ладонь шириной.
– Волегостевну хочет, – переглянулись старейшины.
– Да вон же она. – Хельги сам увидел Предславу, стоявшую среди женщин на стене, и приветливо помахал ей рукой. – Попросите ее спуститься к нам, я хочу ее видеть… поближе. Вы сказали, ее зовут Виль… гести, как там?
– Это ее отца Волегостем зовут, – пояснил Творинег. – Князя плесковского.
– Отчима, – поправил Рановид. – А отец ее покойный – Аскольд киевский, сын Улеба Зверя.
– А как ее имя?
– Предслава.
– Фрейдис… лейв?
Послали за Предславой, и Хельги приветствовал ее самым учтивым образом. Если бы не надетая на нем рубаха, она могла бы подумать, что все случившееся ночью ей приснилось – но она точно знала, что уже видела его в этой удивительной одежде. Пока велись переговоры, она жадно рассматривала его при ярком наконец-то свете дня, стараясь понять, что же не дает ей покоя.
Увы! Осмотр этот не принес успокоения. Ничего и никого подобного ему она никогда не видела, и чем больше она его рассматривала, тем больше поражалась. Шелковая рубаха и серебряное кольцо были единственными признаками богатства и знатности в его облике. Будто последний нищеброд, он не носил даже нижней льняной рубахи; обтрепанные, явно старые шерстяные штаны, грязные обмотки, стоптанные, кое-как сшитые башмаки явно не подобали конунгу; к тому же по ним сразу было видно, что Хельги не только хромает, но и косолапит. Однако держался он с непринужденной уверенностью истинно знатного и сильного человека, что в сочетании с бедняцкой одеждой производило какое-то невероятное, сокрушительное впечатление. Удивительным образом небрежность одежды не гасила, а подчеркивала и усиливала впечатление уверенности, которую источал весь его облик, но которая ни на волос не переходила грань, за которой начинается самодовольство. Он стоял, опираясь одной рукой на копье, за древко которого держался выше своей головы, а другой на рукоять меча на плечевой перевязи, и смотрел на собеседников, слегка прищурив правый глаз, что придавало ему насмешливое выражение; но казалось, что и над собой он тоже всегда готов посмеяться, и поэтому даже эта красивая поза не делала его смешным. И хотя Хельги сын Сванрад был далеко не так могуч, как Тор, и не так строен, как Бальдр, было ясно, что он ничем не хуже всех на свете силачей.
Но еще больше Предславу поразила его красота, которая при дневном свете прямо-таки била в глаза. Бывает красота, как цветок, что очаровывает и умиляет; бывает красота, как огонь, что согревает и опаляет; его же красота была как острый стальной клинок, холодный и безжалостный, пронзающий сердце насквозь. При свете дня Предслава разглядела, что кожа у него довольно смуглая, как была и у Хакона – наследство прабабки-гречанки, о которой Хакон как-то вскользь упоминал. От загара его лицо стало совсем бронзовым, и от этого Хельги выглядел старше своих двадцати трех лет. Волосы его поначалу показались просто темными, но вот он повернул голову, на них упал прямой солнечный луч, и каждый волос загорелся изнутри каштановым золотом – это было так красиво, что захватило дух. Но вот он вновь повернулся, и золотое сияние исчезло.
Зато когда Предслава с близкого расстояния и при солнечном свете дня заглянула ему в глаза, то ее поразил их цвет. Они оказались серыми с явным зеленовато-голубым отливом, как самоцвет под названием смарагд – на той застежке миклагардской работы, которую ей в Киеве подарила княгиня Яромила. Густые, красиво изогнутые черные брови, длинные черные ресницы подчеркивали цвет; и хотя глаза были светлыми, взгляд их дышал тьмой, будто смотрел из самой бездны.