– Никогда, слышишь, никогда больше не произноси при мне имени этого низкого негодяя!
Анна поднялась и подхватила с ларя свой плащ.
– Видимо, мне следует уйти. Ты в положении, а я взволновала тебя. Это нехорошо. Успокойся, ты больше не увидишь меня. Обещаю, сестра, без крайней нужды мы не встретимся.
Изабелла вдруг растерялась. Пусть Анна и по уши в несмываемом грехе, но она остается принцессой Уэльской. Видит Бог, это удача, что ей удалось раскрыть тайну сестры. Воспользовавшись ее нечистой совестью, она могла бы подчинить себе Анну. Другое дело, что эта неразумная особа бесконечно упряма и не только не считает случившееся с ней чем-то предосудительным, но и просто упивается своим падением. Что ж, следует попробовать убедить ее в обратном.
– Нэн, погоди минуту. Присядь.
На какое-то время в покое воцарилась тишина.
Прими мои извинения, Анна. Девушка недоуменно смотрела на сестру.
– Да-да, прости меня. Я не должна была тебя поносить, но пойми и ты меня. Все это… более чем неожиданно. Кстати, кто твой исповедник? – вдруг спросила она.
Вопрос застал Анну врасплох. Она бывала на исповеди довольно редко – то у настоятеля Вестминстерского аббатства, то у викария церкви Святой Бриджит, то у епископа Невиля. Но своей тайны не выдала никому, поскольку ни родной дядя, ни тем более чужие люди не вызывали у нее полного доверия.
Молчание затянулось. Наконец Анна ответила, что у нее трое исповедников.
– Вот видишь, – мягко заметила герцогиня. – У тебя нет собственного духовника. Одно это говорит о том, что ты не была откровенна и уже давно не знаешь покаяния. Грех, носимый в душе, – страшная вещь.
Анна не нашлась, что ответить, а Изабелла продолжала:
– Ты совершила прелюбодеяние, ты не раскаялась – и теперь сама убедилась, что не находишь себе места. Горько смириться с тем, что моя сестра – блудница, но еще горше сознавать, что она глубоко несчастна и в ссоре с Богом. Ведь я расспрашивала тебя неспроста. Что ж, нарыв прорвался, и время все расставит по местам. Ты рассказала мне обо всем, а теперь ступай исповедуйся, и увидишь, как станет легко. Все пойдет по-другому…
– Изабель, но ведь я…
– Ты хочешь меня уверить, что готова продолжать жить с такой тайной на душе?
– Нет, но ведь она давала мне силы!
– Ах, оставь… Поверь, если бы ты сразу покаялась и очистила душу, все это давно отошло бы в прошлое, мир и благодать снизошли бы на тебя, а смута и тоска развеялись бы, как наваждение.
– Но ведь это любовь!
– Это блуд, а не любовь. Любовь двоих освящается узами брака, она несет с собою радость материнства. Ты же тоскуешь по объятиям и ласкам своего рыцаря, что само по себе грешно…
– Нет, Изабель, Ты не права. Мне было бы довольно знать, что он жив, здоров и весел. Уверяю тебя, этого достаточно.
– Не уговаривай себя. Я отлично вижу, как ты измучена, как мечешься, не находя себе места. Ты покинула супруга, потому что не раскаялась в содеянном. Достаточно было бы твоего желания, чтобы у вас с принцем все пошло на лад. Как говорится, similia similibis curantur[10] . Отец выбрал тебе красивого, родовитого и любящего супруга, и если бы ты старалась – стала бы счастливой. Герцогиня сидела в высоком кресле напротив сестры, горделиво выпрямившись и расправив широкие складки парчового платья, чтобы скрыть живот. Ее слова лились уверенно и властно, и она видела, как все ниже склоняется голова Анны. Казалось, это придает речи Изабеллы еще больше жара и убедительности.
– Я хочу также, моя дорогая, чтобы ты хоть на миг забыла о себе и подумала о величии своего рода, о своем нынешнем положении. Ты не простая деревенская девчонка, которая бездумно предается животной похоти. Ты принцесса! Ты выше прочих смертных. И я была бы плохой сестрой, если бы не напомнила тебе о том, что члены королевской семьи должны питать к себе уважение. Ты поднялась на вершину, и все остальное должно отступить. Принцесса Уэльская должна жить интересами королевства, обретая в этом удовлетворение и покой. Что рядом с этим какой-то мелкий вассал, которого, кстати, отправила в отставку Лиззи Грэй, дабы самой стать на время королевой. Думаю, моя сестра не глупее этой захудалой дворяночки и достойна того удела, что ей предначертан! Руки Анны бессильно перебирали рельеф подлокотников. Голова поникла, а по щеке пробиралась одинокая слеза.
– Видимо, ты права. Изабелла, и я лишь попусту извожу себя. Ты говоришь то же, что и отец. Выходит, я слишком глупа, если думала иначе.
– Нет, дитя, нет, Анна, – ласково сказала герцогиня. – Просто ты надолго оторвалась от семьи и со всем запуталась. Обещай мне, нет, поклянись, что забудешь этого человека, что снова обретешь чистоту и благоразумие, станешь образцом для подражания для всех дам Англии!
Эти последние слова окончательно сломили Анну. Тяжесть долга угнетала и давила ее. «Это ошибка, что я оказалась принцессой. Эта ноша не для меня». Внезапно она вспомнила пощечину отца. «Так или иначе, но он хочет того же, что и Изабелла». Она выпрямилась и проговорила внезапно севшим голосом:
– Видит Бог, сестра, ты права. И я сделаю все, чтобы забыть Филипа Майсгрейва. Я исповедуюсь и не стану больше мечтать о встрече с ним. Возможно, все это было зря с самого начала. Какого бы ты ни была мнения об этом человеке, он сказал мне то же, что и ты. Я действительно запуталась. Надеюсь, мне все-таки удастся стать любящей и верной супругой Эдуарду Ланкастеру. Изабелла склонилась и коснулась губами лба сестры.
– Да будет Господь милостив к тебе. – Она улыбнулась. – Я велю прибрать здесь, и мы сыграем в шахматы. Думаю, тебе стоит заночевать в Савое. Я не хочу оставлять тебя сегодня одну. Сатана на своих мягких лапах кружит близ души моей принцессы.
Она вновь была и ласкова, и любезна, но Анна чувствовала себя раздавленной и несчастной. Больше всего ей сейчас хотелось выплакаться. Она своими руками разрушила надежду, которая питала ее все это время.
В покое суетились слуги, унося приборы. Вскоре появился шахматный столик с замысловато перекрещенными ножками и разделенной на поля столешницей слоновой кости и черного дерева. Фигуры, вырезанные из горного хрусталя и драгоценного черного коралла, были до смешного точны в деталях – все эти короли, королевы, рыцари, лучники и прочие.
Когда сестры остались наедине, Анна послушно приняла предложенную партию. Изабелла понимала, что творится в сердце принцессы, но полагала, что игра хоть немного отвлечет ее. Она твердо решила исполнить свой долг, убедив сестру в противоестественности чувств к Филипу Майсгрейву и приведя ее к послушанию. Если это удастся, при малейших признаках своеволия станет возможным принуждать Анну действовать по-своему: пугая ее призраком прошлого. Анна машинально сделала первые несколько ходов. Играла она хорошо, и сестра почти всегда ей проигрывала. Вот и сейчас, почти сразу же оказавшись в сложном положении. Изабелла прервала беседу и, подперев щеку, задумалась, глядя на доску. Анна смотрела на ее мраморно – белый выпуклый лоб, на тонкие, едва заметные линии бровей, точеный нос с чуткими розоватыми ноздрями. Затем, зная, как долго обычно сестра раздумывает над ходом, встала и подошла к распахнутому окну.
По-прежнему светило солнце, звонко перекликались воробьи, журчал фонтан и солнечные блики шевелились на дне каменной чаши, откуда стекала вода. Она увидела Соломона, растянувшегося на припеке под стеной, смеющиеся лица служанок, которых поддразнивали ведущие через двор лошадей конюшие. Откуда-то долетали вибрирующие удары молота по наковальне. Через двор прошел высокий холеный священник – капеллан герцога, с улыбкой благословив присевшую перед ним в реверансе молоденькую фрейлину. В ворота въехал закутанный в плащ всадник, о чем-то переговорил с капелланом и, привязав лошадь к кольцу в стене, исчез под арками со стороны покоев Джорджа Кларенса.
– Анна, твой ход, – окликнула ее герцогиня.
Принцесса оглянулась и уже хотела было вернуться к игре, но внезапно сердце ее тяжело и гулко забилось. Она вцепилась в оконную решетку. Привязанный к кольцу в стене сильный поджарый жеребец с горделиво изогнутой шеей и темными стройными ногами был до седла покрыт грязью и мылом, но все же она разглядела его масть – серую в яблоках, длинную черную гриву, пышный, как султан, хвост.
– Кумир!.. – выдохнула она.
– Ты что-то сказала, Нэн?
Ноги у девушки подкосились, она почти повисла на решетке.
– Чей это конь? – спросила она и повторила громче – Чей это конь?
Она видела, как слуга отвязал его и повел к конюшням. Тогда она свистнула тем свистом, каким Филип обычно подзывал Кумира. Конь немедленно повернул голову и навострил уши. Слуге пришлось несколько раз рвануть повод, заставляя животное тронуться с места.
– Что это за мальчишеские выходки? – возмущалась позади Изабелла, но Анне было не до нее. Могучая волна радости поднялась и заполнила ее. «Это Кумир, я не могла ошибиться! Значит, этот высокий человек, закутанный в плащ с капюшоном, который только что вошел в дом, мог быть только Филипом!»
– Здесь Филип, Изабелла, здесь Филип! – вне себя, не понимая, что делает, закричала она, хватая сестру за руки. – Я не ошиблась, это его конь, это Кумир!
– Опомнись, Нэн! Что ты творишь? Откуда ему здесь взяться?
– Это он! Он! Я знала, я чувствовала, что сегодня что-то произойдет!
И она опрометью кинулась к двери, но Изабелла успела ее опередить и преградила дорогу.
– Опомнись, Анна! Что за вздор! Ты только что поклялась даже не думать о нем!..
– Ах, Изабелла, ты ничего не понимаешь! Фил здесь! Да пусти же меня! Я лишь взгляну на него – и все. Он здесь, и я увижу его! Пусти, пусти Бога ради!
– Нет!
Изабелла с неожиданной силой и решимостью от толкнула сестру, и, прежде чем та успела опомниться, тяжелая резная дверь захлопнулась. Послышался звук опускаемой щеколды.
– Прости меня, Нэн, но я делаю это для твоего же блага и ради чести семьи. Ты останешься взаперти, чтобы успокоиться и поразмыслить о своей душе. О душе принцессы Уэльской!
Анна стояла какое-то время в оцепенении, а затем в безумном порыве бросилась к двери.
– Выпусти меня сейчас же! Не смей! Освободи меня! – неистово кричала она, колотя изо всех сил и раня руки о выступы и завитки дубовых плах.
Анна слышала, как сестра тяжело и взволнованно дышит за дверью.
– Не смей! – Голос ее опустился до грозного шепота. – Мне все равно… Ты заперла меня, но я буду кричать, я позову его в окно… Он услышит и придет.
– Успокойся, это какое-то наваждение. Его здесь нет и быть не может. Ты все напутала. Будь благоразумной, пощади хотя бы доброе имя отца!
– Как смеешь ты диктовать свою волю твоей принцессе?!
– Я твоя старшая сестра и забочусь о Твоей заблудшей душе.
– Не лги! Ты хочешь властвовать надо мной, хочешь, чтобы я подчинилась тебе.
Анна услышала шелест платья, который удалялся.
– Нет! Нет! Ты не смеешь!
Она билась о безмолвную дверь, затем метнулась к окну, вцепилась в решетку. Анна едва сдерживала себя. Сестра права в одном – есть честь Невилей, и есть доброе имя наследницы престола. Но ведь здесь Филип – и с минуты на минуту он может уехать, и они так и не увидятся!..
Она опять кинулась к двери и в бессильной ярости застыла перед ее непроницаемой мощью. Что же это? Заточить принцессу Уэльскую, как нашкодившую монастырскую послушницу. Она в отчаянии заметалась по покою, затем, немного остыв, подошла к окну и, прижавшись лбом к решетке, стала смотреть в сторону конюшен. Ей было известно, что в Савое несколько дворов, соединенных последовательно, и Филип может уехать так, что она его даже мельком не увидит. Из окна виднелся только угол конюшен, и это бесило Анну. В отчаянии она вцепилась в прутья и стала трясти их. Тщетное усилие. Она была словно в темнице.
Медленно опустившись на корточки у стены, Анна разрыдалась. Ее жгла обида на Изабеллу, бессилие, то, что она оказалась столь глупа, что доверилась сестре. Слезы текли и текли по ее щекам, сердце ныло, захлестывало отчаяние.
Неожиданно она вздрогнула от невесомого прикосновения к плечу. Рядом стоял паж Изабеллы. Они с сестрой совершенно забыли о нем, и Чак так и просидел все это время в углу за камином.
– Не плачь, – говорил негритенок, с трудом подбирая слова и смешно надувая губы. – Ты хороший, а плачешь. Ты добрый. Чак тебя любит. Ты дал Чаку пирога.
Анна какое-то время смотрела на него и вдруг разрыдалась с новой силой.