Алекс разбудил в нём что-то. Растревожил то, что сидело глубоко внутри и, может, только и ждало минуты, чтобы проявить себя.
Мэтт перестал ездить домой, потому что боялся, что они оба могут натворить глупостей. Конечно, Алекс не знал о его ответных чувствах (по крайней мере, о его ответной похоти), но ведь подростки в шестнадцать лет часто теряют голову. Кто гарантирует, что Алекс не заявится ночью к нему в спальню? И кто гарантирует, что Мэтт выставит его вон, а не повалит на постель и не поимеет? Алекс ведь даже не будет сопротивляться.
Он будет нетерпеливо ёрзать, стонать и поскуливать, шептать его имя, сладко вскрикивать и…
И лучше об этом даже не думать. О том, каким гибким и мягким он может быть, о том, как горячо и тесно у него внутри, о том, как он будет кричать и хныкать.
Надо было просто выбросить это из головы. И Мэтт трусливо сбегал. Он дважды переночевал у сестры, дважды у матери (которая, кстати, сразу же обо всём догадалась, но смолчала), а потом снял номер в гостинице и притащил туда невысокого блондина лет двадцати пяти. Блондина с такими же тонкими запястьями и острыми ключицами, как у Алекса.
Это было поражением. Конечно, этот Дэйв был похож на Алекса, но он был почти на десять лет его старше, и вид у него был довольно потрёпанный. Мэтту очень бы хотелось верить, что это именно Алекс подмахивает ему задницей, цепляется за его плечи, кусает губы, но это было непросто. Мэтт видел и первые едва заметные морщинки вокруг глаз, и более резкие черты лица, да и ощущал опыт, которого у Алекса быть просто не могло. Дэйв не был невинной овечкой, и его очевидная искушённость всё только портила.
Мэтт не выгнал его после всего, и они остались в гостиничном номере до утра. Он мог бы заказать ему такси, а мог бы и вообще выставить, не заботясь о том, что с ним будет, но ему было лень. А ещё ему было очень паршиво на душе. Дэйв не мешал ему — просто заснул на другом краю постели, а утром деликатно смылся до того, как Мэтт проснулся.
После пятидневного отсутствия домой вернуться было всё же надо. Мэтт чувствовал себя трусом, который удрал от шестнадцатилетнего мальчишки, и после ночи с Дэйвом понял, что, оказывается, скучал по Алексу. Очень.
А ещё он скучал по Максу, которого повесил на алексову шею. То есть, он оставил деньги специально для девушки, которая до Алекса выводила Макса в экстренных случаях, когда сам Мэтт не мог приехать домой, но он почему-то был уверен, что деньги остались нетронутыми, и Алекс выгуливает пса сам.
Они столкнулись в коридоре. Было утро, и Алекс как раз натягивал обувь, уже прицепив к ошейнику Макса внушительную чёрную рулетку. На несколько секунд они замерли, глядя друг на друга, не обращая внимания даже на разволновавшегося от пятидневной разлуки с хозяином Макса. Наконец Мэтт вымученно улыбнулся и сказал:
— Извини, что сбежал.
— От меня? — голос Алекса прозвучал глухо. — Я так тебе неприятен теперь?
— Нет. Я ушёл, чтобы не поддаваться искушению.
— А оно есть?
— Не знаю. То есть, ничего не изменилось, если ты об этом: я люблю тебя только как сына, но взрослый пидор и влюблённый мальчишка в одном доме — в любом случае ситуация щекотливая.
На долгие несколько минут повисла пауза.
— Иди спать, я с ним погуляю, — наконец сказал Мэтт. — Ещё рано.
— Не хочу спать. Не хочу сидеть в комнате, как пленник. Я уже вообще ничего не хочу, если честно. Я устал и… блядь, сколько раз уже я тебе это говорил?! Мне не хватает тебя. Не знаю, в каком смысле. Может, так, как раньше — как отца. А может и нет… Извини, я сам не могу разобраться ни в чём. И я всё испортил. У нас ведь всё было так хорошо, так тепло. А я взял и рассказал тебе обо всём. И теперь ты не хочешь даже меня видеть, и я снова один. Кажется, я всю жизнь буду один.
Его голос дрожал, и это было очень похоже на нервный срыв. Мэтт шагнул ближе и, взяв Алекса за плечи, несильно встряхнул, чтобы успокоить и привести в чувство.
— Хватит, Алекс. Ты выдумываешь проблемы, которых нет. Я сказал тебе, что не могу ответить на твои чувства. Но это не значит, что я больше не люблю тебя, как сына, что больше не нуждаюсь в тебе. То есть, это теперь сложнее, потому что я, блядь, не могу не думать о твоих словах, но ты всё так же мне дорог. Ты понимаешь?
— Кажется, понимаю. Я знаю, как тебе тяжело. Прости, что взвалил это на тебя — надо было лучше молчать. И всё было бы как раньше.
— Ну, теперь быть «как раньше» уже точно не может, — кажется, это было чересчур жестоко. — Но теперь мы просто должны исходить из того, что мы можем. Ты мой сын, и я всё так же люблю тебя. Не отказываюсь от тебя, не прогоняю, не заставляю прятаться в комнате. Мне только остаётся надеяться, что через полторы недели ты пойдёшь в школу, отвлечёшься, и всё вернётся на свои места.
***
Откуда Мэтту было знать, что на свои места уже ничто никогда не вернётся? Откуда ему было знать, что он трахнет Алекса этим же вечером?
Конечно, он не мог этого знать.
— А теперь пойдём гулять вместе. Как договаривались ещё давным-давно, — сказал он. — Подожди, пока я переоденусь в домашнее.
Прогулка не удалась — они оба напряжённо молчали всю дорогу. Все попытки непринуждённо поболтать провалились, и между ними опять повисла неловкая тишина. Это было больше похоже на пытку, а не на совместное времяпрепровождение.
Вернувшись домой, они опять разошлись в разные комнаты. Им было невыносимо наедине друг с другом. Правда, ещё невыносимее оказалось по раздельности, и через час мучений они сошлись в гостиной, на белом кожаном диване.
— А ты на работу не идёшь? — спокойным голосом спросил Алекс, не глядя на Мэтта.
— Нет. Моё присутствие не всегда обязательно, — наконец-то нашлась тема для разговора! — Завтра важный день, я поеду с самого утра, а сегодня ничего особенного. Можно и не идти. А нам с тобой, кажется, нужно поговорить и разобраться во многом, да?
—Да. — Алекс ссутулился. — Я так запутался. Я ничего не понимаю. И я не знаю, чего мне теперь ждать. Вообще, чего ждать от жизни? Отношения с тобой опять портятся, в школе у меня пока друзей не появилось, и, наверное, не появится. И кому я нужен? Опять никому.
— Неправда, ничего со мной не портится. То есть, многое изменилось, но я всё так же люблю тебя. Я же сказал.
— Верю. Но мы с тобой даже поговорить толком не можем. Неловко, стыдно и просто ужасно — вот как я себя чувствую. Знаешь, ведь когда я сам всё понял, я сумел убедить себя в том, что ты мне пытаешься доказать сейчас. Не любовь, и всё такое. Школа, друзья, отношения. Чушь всё это. Мне лучше знать, что я чувствую.
— Я больше с тобой и не спорю, заметь. Другое дело, что в любовь я в принципе не верю.
Алекс дёрнулся.
— Извини, я не хочу тебя обидеть. Но я ещё раз говорю: не путай инстинкты и желания с любовью. Любовь — это то, что можно испытывать к матери, отцу, к братьям, сёстрам, детям. Но когда речь идёт о двоих — неважно, мужчинах, женщинах — это просто инстинкты, желание получить удовольствие, и всё. Это может быть даже привязанность и дружба, как бывает у старых супругов. Но в таких отношениях отдельно любовь и взаимоуважение, а отдельно — страсти, желания и прочее. То есть, это надо разграничивать.
— Ты неправ, — Алекс упрямо помотал головой. — Я не верю в это. Так нельзя. Любовь бывает. Разве Ромео и Джульетта — не любовь?
— Нет. Это голые страсти, вот и всё. Игрушки двух детей, из-за которых столько людей погибло.
— А Джен Эйр?
— Жалость к калеке.
— «Титаник»?
— Ёб твою мать, Алекс! В «Титанике» они были знакомы два дня, прежде чем он героически погиб за неё! Это были первые бурные дни их любви. А вот попробовали бы они прожить жизнь вместе, терпеть характеры друг друга, узнали бы бытовую сторону отношений. Да он бы бросил её на этом сраном Титанике.
— То есть ты хочешь сказать, что в период первой влюблённости проще умереть за возлюбленного, чем потом всю жизнь с ним уживаться?
— Именно. Тебе вот кажется, что ты любишь меня. Хорошо, окей, я верю, что ты в это веришь. Но ты плохо меня знаешь. Мы с тобой знакомы-то чуть больше трёх месяцев, а для любви этого мало. Ты видишь то, что на поверхности. Даже те недостатки, которые ты во мне наверняка видишь, это не всё. Так как ты можешь утверждать, что сможешь терпеть меня всю жизнь?
— Я и так буду тебя терпеть, — заметил Алекс. — Я твой сын.
— Ой, ладно тебе, — Мэтт раздражённо поморщился. — Тебе шестнадцать, и ты мальчишка. Влюбишься, женишься, поселишься отдельно — вот и всё твоё «буду терпеть». Будем видеться с тобой по выходным, я буду нянчить твоих детей, доживая свою грёбаную жизнь в одиночестве. Вот и всё, Алекс. Вот и всё.
В его голосе прозвучало куда больше боли, пожалуй, чем он хотел бы. Алекс уловил это и сразу понял.
— Ты ведь боишься, да? Ты боишься остаться один. Боишься, что даже я тебя оставлю, что ты и мне ты станешь не нужен.
Мэтт задумался на несколько секунд и решил быть откровенным.
— Да. У меня есть ты, моя мать и моя сестра. Матери шестьдесят, и пятнадцать-двадцать лет — это максимум, что ей осталось. Сестра замужем, и у неё двое детей. Ей не до меня. А ты… Пока что ты только мой, и это чертовски приятно. Я знаю, что это, наверное, худшее, что я могу, но я иногда так наслаждаюсь тем, что у тебя нет друзей. Что ты живёшь и любишь только меня. Видишься больше всех только со мной. Что я для тебя и отец, и друг, и брат, кто угодно. Что я…
— Центр моей вселенной? — услужливо закончил Алекс. Разговор выходил такой откровенный, что он прямо-таки услышал конец мэттовой фразы.
— Да. Мне приятно быть для тебя всем.
— И при этом ты так боишься моей любви. Ты боишься стать для меня тем последним, чем ещё не являешься.
— Боюсь, пожалуй.
— Может, тебе стоит попробовать не бояться?
— Может, тебе стоит попробовать не ебать мне мозги? — вскинулся Мэтт. — Ты чего добиваешься? Чего ты хочешь от меня? Верности на всю жизнь? Вот это вряд ли, детка, извини. Одноразового траха? Этого не будет, Алекс, потому что это действительно всё испортит. Напрочь. Навсегда.
— Да ничего я от тебя не хочу, — Алекс поник. — Мне просто тебя жалко.
— Меня? — переспросил Мэтт. — Тебе жалко меня?
— Ты очень одинокий. То есть, я-то ещё более одинокий, чем ты, но ты боишься, что рано или поздно даже я обзаведусь семьёй, друзьями, и ты станешь ненужным мне. Но так никогда не будет, Мэтт. Я люблю тебя. Я знаю, что ты не веришь в любовь, но она есть. Просто тебе, наверное, не приходилось её испытывать. Я понимаю, что, наверное, плохо знаю тебя, но я готов принять всё. Все твои недостатки, твой характер, твои привычки. И не только готов принять, я заранее принимаю всё, что ты можешь мне дать. Даже если это будет отеческая любовь и дружба — и на том спасибо. Мне кажется, что я любил бы тебя, даже если бы знал, что ты убийца. И я бы мог всё тебе простить, что бы ты ни сделал. Может, это плохо, но я так чувствую. Да, я ещё мало тебя знаю и, может, идеализирую, но я готов узнать о тебе больше. То, что ты позволишь мне узнать. Потому что я люблю тебя и принимаю любым.
— Смелое заявление, — ответил Мэтт, стараясь не показать, насколько его тронули слова Алекса. — Слушая тебя, я на долю секунды поверил, что это и правда любовь. Но — извини — я всё ещё в неё не верю.
— Напрасно. Потому что она есть. А ты пытаешься быть материалистом только потому, что как раз боишься, что тебя никто не полюбит.
— Дохуя умный, а? — Мэтт глянул на Алекса косо и неодобрительно. — Что ты мне в душу лезешь?
— Мне казалось, что ты остался дома, чтобы поговорить со мной. Вот я и говорю.
— Нихуя подобного, ты препарируешь. Меня, мои эмоции и страхи. И мне это не нравится. Лучше обрати свою проницательность на себя.
— И что же я должен там увидеть? — поинтересовался Алекс, садясь поудобнее, так, чтобы смотреть на Мэтта, когда он будет говорить.
— Глупого мальчишку, который влюбился в первого, кто попался ему под руку. Мальчишку, который называет любовью свои желания. Ты говоришь, что это любовь, но даже не можешь объяснить толком, что такое эта твоя любовь. А я скажу тебе, что. Гормоны и распущенность. Ты со мной познакомиться не успел, а уже складно поёшь про высокие чувства. Посмотрим, кому будешь петь уже в сентябре.
— Я «препарировал» твои чувства, потому что мне было правда жаль тебя. Потому что мне хотелось помочь тебе. А ты — чтобы меня обидеть и задеть побольнее.
— Вот поэтому я и сказал, что ты меня не знаешь, — отрезал Мэтт. — А раз не знаешь, то и любить не можешь.
— Могу, — упрямо ответил Алекс. — Могу. Верить или не верить — твоё дело. Я же сказал, я не жду от тебя взаимности. Я от тебя вообще ничего не жду.
— Обиделся? — смягчился Мэтт.
— Ещё бы. Даже если ты в любовь не веришь, то отвечать так, как ты мне сейчас ответил — низко. Я к тебе с душой, а ты меня сапогом.
— Ну прости, прости, — Мэтт совершенно как раньше, по-отечески притянул Алекса к себе и потрепал по волосам. Откровенный разговор, кажется, сбавил напряжение между ними. — Мне не нравится, когда мне лезут в душу, вот и всё. А теперь пойдём поедим, а то ты из меня прямо всю душу вытряс. Идём.
***
На весь оставшийся вечер они всё-таки разбрелись. Столь откровенный разговор, в первые минуты принёсший обманчивое облегчение, обнажил их друг перед другом, и теперь было стыдно даже поднять взгляд. Может, так же стыдно, как если бы они проснулись утром в одной постели после бессонной ночи.
Алекс снова затаился у себя в комнате, наигрывая на гитаре простенькую мелодию, а Мэтт обосновался в кабинете, соврав, что ему всё же надо поработать.
Ничего ему было не надо. Просто в кабинете был бар, встроенный в один из громоздких чёрных шкафов. Бар был и в гостиной, но пить там не хотелось. Окончательно падать лицом в грязь, признавать своё поражение — вот что бы это значило. Разве Алекс бы не понял, что он надирается с горя? А может, он и так знает. Догадливая маленькая зараза. С удивительно умными глазами взрослого человека. С глубокими карими глазами в обрамлении мягких длинных ресниц.
Мэтт плюнул со злости и налил себе ещё виски. Мысли туманились и расплывались, голова приятно кружилась, и на душе становилось легко-легко, будто тяжёлый груз упал с плеч. Мэтт уже не следил за тем, сколько раз доливает в бокал. Было плевать. Всё равно, что завтра с самого утра надо будет на работу, всё равно. Напиться было надо, «необходимо нужно». Ужас, какая нелепая фраза. Кто так писал? Гоголь или Чехов? Мэтт не помнил. Читал когда-то в детстве, когда мать ещё пыталась учить его русскому. Но это словосочетание врезалось в память, он сам не знал, почему. Он помнил, что в современном русском «необходимо» и «нужно» — синонимы, и употреблять их вместе было бы тавтологией. «Необходимо нужно». Он даже не помнил, кто это написал. Но зачем-то громко произнёс по-русски:
— Необходимо нужно.
Нужно что? — спросил он сам себя, но ответа не нашёл. Так что же ему, чёрт возьми, нужно? Чтобы кто-то его любил? Нуждался в нём? Видел в нём смысл своей жизни? Не об этом ли он говорил с Экси в мае, не на одиночество ли жаловался? С появлением Алекса одиночество отступило, но, как оказалось, ненадолго. Он вскоре понял, что Алекс ведь и правда вырастет, куда-то исчезнет, будет жить отдельно и звонить ему по праздникам. Алекс станет ему чужим. Опять.
Пожалуй, привязать его к себе, сделать своим любовником, было бы выходом. Он ведь так возвышенно говорил о любви в гостиной. Чуть не плакал. Стоит намекнуть ему, стоит сказать слово — и на ближайшие несколько лет Мэтт получит гарантию. Гарантию его присутствия.
А что потом?
Время потечёт быстро. Мэтт старше Алекса… на сколько там? Кажется, на тринадцать лет. Через пять лет Алексу будет двадцать один. А Мэтту — тридцать пять. Мужчина среднего возраста. А ведь Алексу будет хотеться чего-то другого. Кого-то молодого, близкого ему по духу. Может, девчонку, в конце концов. И тогда, когда Мэтт привяжется к нему, расставание будет ещё больнее. И унизительнее. Лучше быть отцом, от которого сын закономерно ушёл в собственную жизнь, чем стареющим папиком, от которого молодой любовник убежал к ровеснику.