— Да ничего я их не учила, — ответила тетя Фаина. — Это они сами привыкли. Я коврики-то с хлоркой полощу, чуть-чуть, чтобы людям не воняло. А кошки запах чуют. Для них хлорка пахнет лучше, чем для тебя ваниль. Вот и кайфуют, твари гулящие. Да им это не вредно, ты не беспокойся.
Ася и не беспокоилась. В этом доме никому ничего не могло навредить. Мимо тети Фаины не могло ничего вредоносного прошмыгнуть незамеченным. А будучи замеченным, все вредоносное тут же без видимого труда дезактивировалось. Тетя Фаина даже руки Асе сумела вылечить, о чем Ася и не мечтала, не потому, что была склонна к меланхолии, а потому, что все-таки в мединституте училась. Знала пределы возможного.
— Ну вот еще, пределы какие-то, — насмешливо сказала тетя Фаина, внимательно рассматривая ее ороговевшие навсегда ладони, больно разгибая опухшие навсегда пальцы, ощупывая окостеневшие навсегда суставы. Тыльную сторону руки, даже щекой потрогала. — Ты, Аська, про всякие такие пределы при мне не говори. Не люблю глупости слушать. В мире никаких пределов не бывает. Пределы бывают только для того, кто их сам себе придумал. Вот у козы нашей предел мечтаний — кочан капусты сожрать и буханкой хлеба закусить. А предел свободы — это чтобы веревка подлиннее… Чтобы не рядом с колышком на привязи ходить, а даже и до боярышника возле забора дотянуться можно было. А у человека какие пределы? Если он себе предел ставит, так это и не человек уже, а та же коза.
И руки Асе вылечила. Траву какую-то заваривала, над паром велела держать подолгу, пока до самых локтей не прогревались как следует. Растирала кисти гусиным жиром, мазала медом, заставляла в пальцах карандаши вертеть, показала, как именно. Потом надо было разогретый воск в руках мять. Потом — учиться рисовать, вязать, вышивать… Потом тетя Фаина надела Асе на запястья что-то вроде браслетов, а на пальцы — что-то вроде колец, сплетенных из мелкого колючего бисера и шерстяной колючей нитки. Вид у этой бижутерии был диковатый, Ася сначала даже стеснялась с этими браслетами и кольцами ходить, но тетя Фаина снимать их запретила, и Ася не снимала. Через две недели заметила, что браслеты и кольца, сплетенные из грубой нитки и мелкого бисера, носят почти все девчонки на курсе — в моду вошло. А ей можно уже было не носить, у нее уже суставы не болели, пальцы стали опять тонкими и гибкими — хоть в косу заплетай. И очень сильными стали, гораздо сильнее, чем раньше были. Тетя Фаина почти ничего не запрещала руками делать, говорила, что для рук любая работа полезна, и чем больше разной работы — тем полезней. Просто надо знать, как что делать, чтобы не навредить, чтобы не вопреки замыслу природы. Пудовые авоськи в руках таскать — это вопреки замыслу природы. И брезент голыми руками стирать, полоскать, выкручивать — это тоже вопреки… Особенно в холодной воде. Вот руки и отказывают, если ими делают не то, для чего их природа задумала. А у глазного хирурга руки должны быть здоровые, надежные, сильные, спокойные, чуткие… Асины руки постепенно такими и стали. Тетя Фаина все время бдительно следила, что и как Ася делает своими здоровыми руками. Ася делала практически все — только что авоськи не таскала, — а руки оставались здоровыми. Еще и здоровей, кажется, становились. Значит, все правильно делала, по замыслу природы, а не вопреки ему. Потом, когда начала работать в отделении у самого.
Плотникова, Ася уже сама рассказывала и показывала коллегам, что надо делать с руками по замыслу природы. Одну санитарку даже к тете Фаине возила, у санитарки руки болели сильно, никакие лекарства не помогали, никакие процедуры, она совсем отчаялась, даже думала, что придется работу бросать. Советам Аси не верила — что они понимают, молодые? Советовать легко, посмотрим, как запоет, когда у самой руки совсем откажутся шевелиться… Тетя Фаина и этой недоверчивой санитарке руки вылечила. И о том, что с Асиными руками было, рассказала. А санитарка рассказала всем в отделении. С тех пор все безоговорочно верили Асе, всем ее советам следовали очень старательно, Алексеев даже вязать научился, бабы носили браслеты и кольца, сплетенные из шерстяной нитки и колючего бисера… Правда, на работе не носили — за шерстяную нитку в отделении Светка с хрустом сожрала бы любого, даже самого Плотникова. Но за пределами отделения Светка и сама такой браслет носила. А в отделении все крутили в пальцах карандаши, ручки и даже пинцеты. Все время, совершенно машинально, привыкли уже.
Ася заметила, что крутит в пальцах карандаш. Левой рукой крутит, а правой — историю болезни листает. История была неинтересная, и болезнь неинтересная — ячмень на верхнем веке. Этот курящий депутат после парилки холодной водичкой облился. На следующий же день заметил, что веко воспалилось и болит, но к врачу сразу не пошел, ему некогда было — заседание какое-то важное. А через день — встреча с избирателями. А еще через день — еще заседание. А потом — опять баня, парилка и холодная водичка… А потом его привезли с таким абсцессом, что смотреть страшно было. И с температурой… Вот и чем он лучше любителя активного отдыха? Пора выписывать. На всякий случай напугать как следует насчет холодной водички после парилки — и пусть идет дальше заседать. Тем более что ему и самому здесь не нравится. Из отдельной палаты — можно сказать, из отдельного люкса с мягкой мебелью, телевизором, душем и туалетом — его переселили в четырехместную. Какому же депутату такое понравится? Он, конечно, не против пообщаться с электоратом, но не так тесно. Сначала даже что-то о депутатской неприкосновенности стал рассказывать, но, говорят, когда увидел автоматчиков, идущих рядом с носилками, на которых лежал больной в наручниках, о неприкосновенности забыл, прихватил из люкса свои шмотки и пошел в народ. Пора его выписывать, пора. Надоел уже. И у народа от непосредственной близости своего избранника настроение стало портиться, что на процесс выздоровления влияет неблаготворно… Вот интересно — почему зэка со всей этой пятнистой армией именно в люкс вселили? Ах да, это же единственное помещение на этаже, где на окне есть железная решетка. Или потому, что туалет есть. А то если каждый раз в общий водить — это каждый раз устраивать в коридоре крупномасштабные военные учения.
А Плотникова все нет. К чему ж готовиться-то? К экстренной операции или к приему больных вместо него? Больные будут разочарованы. Они же сюда к самому Плотникову идут. Очередь на лестнице стоит от двери кабинета, выходящей прямо на лестничную площадку, до первого этажа. Вот так, прийти с утра пораньше, отстоять два этажа — и попасть не к самому Плотникову, а неизвестно к кому. Неизвестно к кому они могли бы и в районную поликлинику сходить.
В дверь заглянула Люда:
— Ася Пална, вас кто-то к телефону.
«Кто-то» — это означало, что звонит чужой. Голоса мамы, тети Марты, тети Фаины и детей в отделении все знали. «Кто-то» мог быть кем угодно, от корреспондента местной телекомпании до жены курящего депутата, которая звонила каждый день по два раза, очень беспокоилась о здоровье мужа. Однако навестить ни разу за четыре дня не пришла. Еще часто звонили мамы выписанных после операции всяких любителей активного отдыха. Главным образом спрашивали, сколько калорий и витаминов теперь следует потреблять сыночку, чтобы восстановить прежнюю форму. Этих Ася не любила. Любила тех, которые спрашивали, какими аргументами теперь лучше всего пугать сыночка, чтобы как можно дольше удерживать его от дальнейшего активного отдыха, — вдруг удастся сориентировать на созидательную деятельность? Этим мамам Ася сочувствовала, говорила с ними охотно, придумывала аргументы, хотя почти в каждом случае точно знала, что никакие аргументы не помогут. Любители активного отдыха — это не по ее профилю, она не психиатр. Хотя и психиатр вряд ли поможет. Медицина бессильна.
— Вам мужчина звонит, — доложила Люда таким голосом, будто объявляла о награждении Аси медалью «За отвагу на пожаре». Вроде бы и радовалась за нее, но до конца поверить не могла.
— Какой еще мужчина? Корреспондент, что ли? Или наш больной? — Не, не из этих… — Люда сделала выражение лица типа «все равно медаль вручу». — Вам какой-то знакомый звонит. Голос такой… такой… В общем, та-а-акой голос! Мне кажется, он блондин. И глаза у него голубые. В крайнем случае — серые.
— Это все ты по голосу определила? — заинтересовалась Ася. — Потом расскажешь методику, ладно? Хотя среди моих знакомых нет никаких блондинов с голубыми глазами. И с серыми — тоже нет.
— Наверняка блондин, — упрямо сказала Люда. — С таким голосом — и не блондин? Это было бы странно и даже противоестественно, как говорит Плотников… То есть как вы говорите. Но Плотников уже тоже так говорит, так что все равно… Ну вот могу поспорить, что блондин!
Ася шла по коридору к общему телефону, а Люда зачем-то шла за ней, увлеченно развивая тему блондинов с голубыми глазами. А, вот зачем она следом идет — ей страшно интересно узнать, кто это звонит Асе на работу. Мужчина. Сроду никто не звонил, а тут вдруг «та-а-акой голос». Конечно интересно.
Наверное, Люда стояла бы рядом и слушала, о чем Ася говорит по телефону, но тут ее окликнул кто-то из старушек, она отвлеклась, отстала, о чем-то не менее увлеченно заговорила со старушкой, и Ася подошла к телефону без сопровождения.
Обязательно надо потом у Люды спросить, как она определяет масть по голосу. Да еще так точно. Блондин с голубыми глазами. Точнее — с серо-голубыми. Подумать только, а ведь Ася совсем забыла, что у нее есть знакомый блондин с серо-голубыми глазами! Был.
— Здравствуй, Ася, это я, — сказал блондин та-а-аким голосом. И взволнованно задышал в трубку.
— Здравствуйте, Иван Иванович, — со всей возможной приветливостью ответила она. — Вы насчет приема? Можете подъезжать прямо сейчас. Плотников пока не вернулся с вызова, но я сама вас посмотрю, если вы не возражаете. Подъезжайте, Иван Иванович, и не обращайте внимания на очередь. Мы ветеранов войны без очереди принимаем.
Блондин дышать взволнованно перестал, поперхнулся, покашлял в сторону и недоверчиво спросил:
— Ты что, не узнала меня? Ветеран какой-то… У меня что, такой старый голос?
— Господи, Маргарита Степановна! — испугалась Ася. — Я вас действительно не узнала, простите, простите, простите… Вы не простудились? У вас голос такой… Немножко сиплый. И кашляете. Вам сейчас не следует болеть, все-таки операция не так давно была. Или вы опять курить начали? Ох, Маргарита Степановна, доберусь я до вас… А дети куда смотрят? Нет, надо мне с вашими детьми поговорить по душам. Может быть, хоть они на вас повлияют, раз меня не слушаетесь. Маргарита Степановна, так и знайте: я очень расстроилась.
— Какая еще Маргарита?! — закричал блондин. — Вообще уже… Это же я!
И опять поперхнулся и закашлял. Уже не в сторону, а прямо в трубку. Прямо ей в ухо. Урод.
— Альберт, урод, я тебя узнала, — строго сказала Ася. — Хватит идиотничать. У меня, между прочим, рабочий день. Нашел время развлекаться… Или случилось чего-нибудь? Говори сразу, паразит, — не доводи до греха. Ну, что там у тебя? Опять пару схлопотал? Выпорю. Так и знай, гад: о футболе можешь забыть на целый месяц. Все, некогда мне с тобой сейчас разбираться. Дома поговорим. Пока…
— Подожди! — жалобно воскликнул блондин. — Подожди, ты что!.. Ась, никогда бы не поверил, что ты можешь собственного мужа не узнать…
— Я не замужем, — равнодушно сказала Ася. — Вы ошиблись номером. Попробуйте набрать еще раз, повнимательнее.
— Ну, бывшего мужа, — сдался блондин. — Все равно, какая разница… Неужели правда не узнала? Это же я, Роман!
— Привет, — еще равнодушней сказала Ася. — А я думала, кто-нибудь по делу звонит… Или ты тоже по делу? У тебя что-то с глазами не так? Через полчаса Плотников прием должен начать. Правда, это еще не точно. Может быть, задержится. Тогда я начну. Только у нас очередь всегда сумасшедшая. Придется часа четыре выстоять. Ты же не ветеран войны. А без очереди только ветераны. Ну и еще те, которые с травмами. Или у тебя травма? Тогда без очереди примем.
— Какая еще травма? — испугался Роман. — Никакой у меня травмы, тьфу-тьфу-тьфу… Я что, просто так позвонить не могу? Поговорить по-человечески… Ась, может, встретимся, а? Посидим где-нибудь, поужинаем, потанцуем…
— Роман, ты уверен, что у тебя никакой травмы не было? — озабоченно спросила Ася. — И травмы черепа не было? Странно… Слушай, если ты не по делу звонишь, тогда я работать пойду. Сегодня много работы, да еще к завтрашним операциям готовиться… Завтра две плановые. И еще неизвестно, сколько экстренных. Времени совсем нет, ты уж извини великодушно. Ну, пока.
— Ага, времени у тебя нет! А с молодыми людьми по улицам гулять время есть! Я тебя вчера на бульваре с молодым человеком видел!
Слово «молодой» Роман произносил с ненавистью. Бедняжка, ему ведь сорок скоро. А он всю жизнь был уверен, что активный отдых навсегда законсервирует его в молодости.
— С каким таким молодым человеком? — удивилась Ася. — Вчера? А-а, ну да, помню… Только какой же он молодой? Нет, он немолодой уже. Всего лет на пятнадцать моложе тебя.
Роман молчал. Опять принялся взволнованно дышать в трубку. Наконец превозмог волнение, сказал та-а-аким голосом:
— Я соскучился, Аська, одуванчик мой маленький… Может быть, все-таки встретимся когда-нибудь?
— Может быть, — согласилась она и горестно вздохнула. — Может быть, когда-нибудь и встретимся. И даже скорее всего. К нам без конца любителей активного отдыха привозят. Активный отдых — очень опасная профессия. Такие травмы бывают страшные, я тебе передать не могу… Правда, самые сложные операции делает сам Плотников. Так что вообще-то можем и не встретиться. Хотя перевязки часто делаю я, так что, может быть, все-таки встретимся. Ну, до встречи.
Она положила трубку и немножко постояла в глубокой задумчивости. Зачем все-таки Роман звонил? Это было странно. Очень странно. И даже противоестественно. Столько лет никак не проявлялся… Ведь не потому же проявился, что вчера ее увидел с Митькой? Даже при самой извращенной фантазии Митьку нельзя было принять за ее «молодого человека». Митьке через два месяца пятнадцать стукнет… Нет, Роману что-то надо было. Просто так он знакомства сроду не поддерживал, только с пользой для дела. Интересно, какую такую пользу он мечтает получить в этот раз? И для какого дела?…
За спиной мелко зашуршали бахилы. Люда. Ее бахилы всегда шуршат как-то особенно мелко — как будто мышонок по опавшим листьям бежит. Ася оглянулась — ну да, точно, Люда. Смотрит с радостным ожиданием. Сейчас спросит, действительно ли блондин звонил.
— Ну, ведь правда же блондин? — спросила Люда. — Который звонил — он ведь блондин, правда? Признайтесь, Ася Пална! И с голубыми глазами, да? Я насчет блондинов никогда не ошибаюсь!
— Да, не ошибаешься, — согласилась Ася. — Блондин… то есть — был. Давно, в молодости. Сейчас лысый практически. И глаза у него не голубые, а… непонятного цвета. Выцвели, наверное. С блондинами всегда это происходит. В молодости — блондин, а к старости — бледная поганка. Да еще и в крапинку… Такая гадость.
Она не видела Романа пять лет и понятия не имела, как он теперь выгладит. Скорее всего, как и прежде. Активный отдых, сбалансированное питание, необременительная работа… Не работа, а сон в летнюю ночь. Да наверняка ничего в нем не изменилось. Но должна же она хоть как-то оградить молодую и восторженную дурочку от возможной ошибки. Хотя вряд ли поверит. Сама-то Ася семь лет назад Светке не верила.
— Ой, как жалко… Неужели со всеми так? А мне блондины так нравятся… — Люда опечалилась, сделала выражение лица типа «в фантике не оказалось конфеты», но тут же что-то вспомнила и заметно повеселела. — Ася Пална, а брюнеты? Они к старости ничего? Или тоже как поганки в крапинку?… Брюнеты мне тоже иногда нравятся. Зэк этот — брюнет, вы обратили внимание? И к тому же — с плечами. Этот вряд ли к старости как поганка будет, да?
Ну вот, из огня да в полымя… Раньше за Людой что-то не замечалось такого интереса ни к блондинам, ни к брюнетам.
— О зэках разве можно что-то заранее сказать? — удивилась Ася. — Они и в молодом возрасте выходят из тюрьмы такими… такими сморчками, что по сравнению с ними и бледная поганка в крапинку — образец совершенства… Это если вообще выходят. В смысле — из тюрьмы. Но даже если и выходят — так все равно ненадолго. Это же всем известно. Даже в классике отражено: «украл — сел — вышел — украл — сел»… Разве не помнишь?