– Ну. что ж, – наконец вздохнул он, – ничего не получается. Придется начать все сызнова.
Мы всемером окружили его. Каждой из нас дуэнья протянула связку упругих розог, и, сменяя друг друга, мы отхлестали дряблую морщинистую задницу бедняги Мондора, который, пока его обхаживала одна девушка, ласкал чресла остальных шестерых. Мы отделали его до крови, и снова никаких намеков на успех.
– О, Боже, – проворчал в сердцах старый пес. – Очевидно, придется принимать какие-то кардинальные меры.
Истекая потом и кровью, престарелый сластолюбец обвел присутствующих отчаянным и не на шутку перепуганным взглядом.
В этот момент заботливая дуэнья, смазывая одеколоном потрепанные ягодицы хозяина, сказала:
– Знаете, девушки, боюсь, что остается только одно средство вернуть к жизни его превосходительство.
– А что можно еще сделать? – поинтересовалась я. – Честное слово, мадам, мы испробовали все средства, чтобы разбудить его превосходительство.
– И все же надо попробовать еще одно, – ответила она. – Я положу его на эту кушетку, а ты, милая Жюльетта, станешь перед ним на колени и вложишь холодный инструмент хозяина в свой розовый ротик. Только ты сможешь вернуть его к жизни – я уверена в этом. А остальные должны подходить по очереди и делать три вещи: сначала хорошенько шлепнуть его превосходительство по щеке, потом плюнуть в лицо и под конец пукнуть ему в рот; как только все шестеро проделают это, я думаю, случится чудо – его превосходительство воскреснет.
Все было сделано так, как она велела, и, клянусь вам, я сама была поражена эффективностью таких необычных средств: по мере лечения у меня во рту набухал и наливался силой комок плоти, которым вскоре я едва не подавилась. Затем все произошло очень быстро: пощечины, плевки, смачные утробные звуки – все слилось в один великолепно оркестрованный хор, обрушившийся дождем на нашего пациента; непривычно и забавно было слышать звучавшую в воздухе музыку – симфонию извергающегося вулкана: басы и тенора, звенящие звуки пощечин и щелчки плевков. Наконец, дремавший до сих пор орган лениво приподнялся и, как я уже говорила, разбух неимоверно; я уж подумала, что он взорвется у меня в гортани, когда, с необыкновенной легкостью отпрянув от меня, Мондор дал знак дуэнье, которая все уже подготовила для финала – опера должна была завершиться между моих ягодиц. Дуэнья поставила меня в позу, какую требует содомия, Мондор с помощью своей ассистентки мгновенно погрузился в тайну тайн, где и получил величайшее наслаждение. Но погодите – полной картины происходившего у меня не получится, если я опущу мерзопакостный эпизод, который увенчал экстаз Мондора. Пока распутник трудился над моим задом, происходило следующее:
1) его наперсница, вооружившись гигантским искусственным членом, делала с ним то же самое, что и он со мной;
2) одна, из девушек, забравшись под меня, ласкала мое влагалище: сосала и лизала его, вдувала внутрь воздух и сладострастно причмокивала губами;
3) две пары упругих изящных ягодиц были установлены таким образом, чтобы я также могла ласкать и массировать их;
4) наконец, две оставшихся девушки – одна, усевшись на меня верхом и выгнув таз, а вторая, сидя на спине первой, – одновременно испражнялись, причем первая умудрялась выдавать порцию экскрементов в рот его превосходительству, а другая – на его чело.
Все участницы, по очереди, проделали все, о чем я упоминала: все испражнялись, даже дуэнья, все ласкали мои чресла, все поработали искусственным членом, сажая Мондора на кол, а он, переполненный возбуждением, в конце концов, впрыснул хилые плоды своей похоти в самые глубины моего ануса.
– Ну это уже слишком, мадам! Что за сказки вы нам рассказываете! – воскликнул шевалье, прерывая Жюльетту. – Вы хотите сказать, что дуэнья тоже испражнялась?
– И даже с удовольствием, сударь, – ответила рассказчица с обидой в голосе и с неодобрением во взгляде. – Мне что-то непонятно, как с таким богатым воображением, как ваше, уважаемый шевалье, вы находите такое поведение необычным: чем больше изношен женский зад, чем больше морщинист, тем лучше подходит он для подобной процедуры, ведь приправа всегда придает блюду остроту, делает его букет богаче и запах сильнее и волнительнее… Вообще я могу добавить, что глубоко заблуждается тот, кто чурается выделений, исходящих из самых недр нашего пищеварительного тракта: в них нет ничего нездорового, ничего такого, что может, в конечном счете, быть неприятным… Отвращение к экскрементам – это непременный признак плебейства, и вы должны признать это. Мне ли напоминать вам, что существует такое понятие, как знаток фекалий, гурман экскрементов? Нет ничего легче, чем приобрести привычку к смакованию испражнений, и если испробовать разные, вы поймете, что у каждого свой особенный вкус и аромат, но все они нежны и приятны и вкусом напоминают оливки. Всегда, во всех обстоятельствах, надо давать свободу своему воображению, но испражнения, вышедшие из дряблых, много повидавших задниц, – это, доложу я вам, пища богов, это праздник, венчающий акт либертинажа…
– Что я охотно испытаю, мадам, клянусь вам, – заявил шевалье, доставая свой член, который при этой, только что проклюнувшейся мысли, едва не звенел от возбуждения.
– Когда вам будет угодно, – с достоинством отвечала Жюльетта. – Я готова предложить вам продегустировать свой продукт. Одну минутку… вот так… если вы желаете, если ваше горло предвкушает наслаждение, я к вашим услугам: мой сфинктер уже подергивается…
Шевалье, поймав Жюльетгу на слове, увлек ее в соседний кабинет, откуда они возвратились минут через тридцать, которых, по всей вероятности, было достаточно, чтобы ознакомить шевалье с наивысшими аспектами патрицианской страсти, а маркиз посвятил эти полчаса интимному знакомству с много повидавшими ягодицами несчастной Жюстины.
Открылась дверь, и сияющий шевалье закричал с порога:
– И в самом деле, это восхитительно!
– Вы попробовали? – уставился на него маркиз.
– Это был пир, и боюсь, я не насытился. Внутри у нее ничего не осталось, клянусь моим дворянством!
– Я просто поражен, шевалье, но мне также странно слышать, что вы только теперь познакомились с этим способом. Сегодня вряд ли можно встретить восемнадцати-двадцатилетнего юнца, который бы не наслаждался экскрементами проституток. Но продолжайте, Жюльетта: меня просто поражает, насколько умело вы возбуждаете наши страсти своими интересными рассказами, а потом успокаиваете их с таким умением и искусством.
– Итак, Мондор отпустил других женщин, затащил меня в укромный уголок и сказал: «Ты божественное создание, но есть еще одна услуга, которую ты можешь мне оказать и от которой я ожидаю неописуемые удовольствия. Я хочу, чтобы ты последовала примеру своих подруг – короче, чтобы ты испражнилась и выложила вот сюда, мне в рот, небесную пищу, которую – молю о том Бога! – ты приберегла для меня, и вместе с ней тот сочный нектар, ту плоть, которую я только что влил тебе в попку.
Я поклонилась и с достоинством ответила, что мое желание полностью совпадает с его собственным.
– Так ты сможешь? – обрадовался он.
– Обязательно, – заверила я его.
– Неужели правда? Ах, прелестное, прекрасное дитя, – забормотал он, – значит, в твоих силах выполнить мою просьбу? Великий Боже, это будет самый мощный оргазм в моей жизни!
Когда мы удалились в маленькую комнату, мой взгляд сразу упал на объемистый сверток, содержащий, как я предположила, нечто, весьма необходимое для того, чтобы поправить мои денежные дела. И в тот же момент меня охватило неодолимое желание украсть, но как? Я была совсем голая. Куда я спрячу сверток? Он был не длинный, но довольно толстый – с человеческую руку толщиной.
– Ваше превосходительство, – попросила я, – вы можете позвать кого-нибудь нам в помощь?
– Нет, – ответил он, – в моих правилах наслаждаться этим завершающим удовольствием в одиночестве, мои ощущения настолько сладостны, настолько велико мое желание…
– Тем не менее, – надменно прервала я его, – это не может быть сделано без посторонней помощи.
– Почему, дорогая?
– Никак нельзя, сударь.
– Ну ладно, если так, сходи и посмотри, нет ли поблизости кого-нибудь из женщин. Если они еще не ушли, тащи сюда самую молодую: ее зад укрепит мой дух, и у меня будет двойной праздник.
Однако я и не подумала двинуться с места и заявила:
– Сударь, я не знаю ваш дом, кроме того, я не расположена выходить в таком виде.
– В каком виде? Ах да! Тогда я позвоню…
– Ни в коем случае нельзя звонить, вы же не хотите, чтобы я показалась в такой позе перед вашими слугами?
– Но моя помощница где-то здесь, рядом. Я позову ее.
– Нет, она провожает домой девушек.
– Проклятье! – выругался он. – Я не вынесу так долго.
Но все же Мондор вышел и скрылся в соседней комнате, откуда мы пришли, таким образом, старый болван оставил меня одну посреди своих сокровищ. Я не раздумывала: в доме Нуарсея меня останавливали достаточно веские причины, а здесь, у Мондора, я могла, наконец, утолить сжигавшую меня страсть – могла совершить воровство. Я воспользовалась возможностью и почти в тот самый момент, когда спина хозяина скрылась за дверью, схватила сверток, быстро скрутила свои волосы в большой пышный шиньон и спрятала туда добычу. Тут же меня позвал Мондор: девушки были на месте, поэтому я приглашалась в гостиную. Дело в том, что он пожелал разыграть последнюю сцену в тех же декорациях, в которых разыгрывались предыдущие. Мы получили необходимые указания и приступили к делу: самая юная из девушек сосала член клиента, и он вливал свою сперму ей в рот одновременно с тем, как в его открытую пасть я выдавливала из себя остатки пищи, от чего он приходил в неописуемое возбуждение. Все окончилось удачно, никаких замечаний не было, я оделась и привела себя в порядок, нас ожидали две кареты, и Мондор, более чем довольный, попрощался с нами, щедро одарив каждую.
Вернувшись в дом Нуарсея и уединившись в своей комнате, прежде чем развернуть сверток, я подумала: «Великий Боже, неужели Небеса благосклонно взирали на то, что я сделала!»
В свертке я нашла шестьдесят тысяч франков в кредитных билетах на предъявителя, уже подписанных и не требующих никакого подтверждения.
Когда я прятала свою добычу, меня неприятно поразило какое-то странное совпадение: я обнаружила, что пока я грабила Мондора, меня самое ограбили – секретер был взломан, и в выдвижном ящике отсутствовали пять или шесть луидоров, которые я там хранила. Узнав об этом, Нуарсей заверил меня, что это могла сделать только Год. Это была очень хорошенькая девушка двадцати лет, которую приставили ко мне в услужение с первого дня моего пребывания в доме. Нуарсей часто привлекал ее в качестве третьей участницы наших оргий и однажды, для развлечения, которое может понять лишь либертен, сделал так, что она забеременела от одного из пажей-гомосексуалистов. В ту пору она была на шестом месяце.
– Год! Неужели вы думаете, что она способна на это?
– Я уверен, Жюльетта. Разве ты не заметила, как она нервничает? И как отводит свои глаза?
После этих слов, не думая больше ни о чем, кроме своего порочного эгоизма, напрочь забыв о том, что я решила никогда не делать ничего плохого тому, кто был моим наперсником в распутстве, я со слезами на глазах принялась умолять Нуарсея арестовать преступницу.
– Я охотно сделаю так, как ты скажешь, – отвечал Нуарсей спокойным, лишенным всякого выражения голосом, который я бы наверняка истолковала правильно, если бы не мое возмущение, – однако в этом случае ты не получишь никакого удовольствия от ее наказания. Она на сносях, и суд будет отсрочен, а пока тянется вся эта волынка, плутовка сумеет вывернуться: согласись, что она очень привлекательна.
– О Господи! Что же делать? Я в отчаянии!
– Смею заметить, что это естественно, любовь моя, – спокойно заметил Нуарсей, – это все твои амбиции и желание увидеть ее повешенной, но пройдет добрых три месяца, прежде чем она попадет на виселицу. Но если ты, Жюльетта, хочешь насладиться спектаклем, который – поверь мне – способна оценить только высокоорганизованная натура, такое удовольствие можно организовать за пятнадцать-двадцать минут. Поэтому советую тебе продлить страдания бедняжки: скажем, заставить ее страдать до конца своих дней. Это очень просто. Я заточу ее в Бисетр[47]. Сколько ей лет? Двадцать? Ну вот, она полвека будет гнить в этой тюрьме.
– Ах, друг мой, какой чудный план!
– Только прошу тебя подождать до завтра, а я тем временем обдумаю все необходимые детали, чтобы усилить наслаждение.
Я расцеловала Нуарсея; он вызвал свою карету и через два часа вернулся с предписанием, нужным для осуществления нашего замысла.
– Она твоя, – сказал коварный предатель, – и теперь можно развлечься. Надо убедительно разыграть спектакль.
Позже, когда мы пообедали и вошли в его кабинет, он пригласил бедную девушку.
– Дорогая моя Год, – —сказал он ласково, – ты знаешь мое к тебе отношение, пришла пора доказать его на деле: я выдам тебя замуж за того юношу, который оставил в твоем чреве залог своей нежной любви, а двести луидоров в год будут залогом вашего супружеского счастья.
– Месье, как это благородно с вашей стороны!
– Не надо, дитя мое, благодарность смущает меня. Ты ничем мне не обязана, в этом ты можешь быть абсолютно уверена; то, что ты принимаешь за доброту и благородство, – всего лишь чистейший эгоизм, и я сам получаю от него удовольствие. С этого момента тебе нечего волноваться – я предпринял все необходимое. Конечно, жить ты будешь не по-королевски, но в хлебе нуждаться не будешь.
Совершенно не поняв скрытого смысла этих слов, Год прильнула к руке своего благодетеля и залила ее слезами радости.
– А теперь, Год, – продолжал мой любовник, – я прошу тебя в последний раз принять участие в наших играх; меня не очень волнуют беременные женщины, поэтому позволь мне насладиться твоим телом сзади, а Жюльетта в это время подставит мне свою попку.
Мы приняли соответствующие позы, и Нуарсей пришел в такое возбуждение, в каком я никогда его не видела.
– Злодейские мысли очень воспламеняют вас, не так ли? – шепнула я ему.
– Безмерно, – тихо ответил он. – Но что могли бы эти мысли, если бы она на самом деле обокрала тебя?
– Я не понимаю, дорогой.
– Дело в том, Жюльетта, что если преступление и было, не Год виновна в нем. Эта девка не более виновна в краже, чем ты сама, потому что деньги взял я.
С этими словами он вставил свой клинок по самую рукоятку в ее заднее отверстие. Признаюсь вам, что сама мысль о таком бесспорном торжестве порока трижды заставила меня содрогнуться от оргазма. Я схватила руку любовника и прижала ее к своему влагалищу: густой липкий нектар залил ему пальцы, и он убедился, как сильно подействовала на меня его подлость. В следующий момент кончил и он, и мощная струя, сопровождаемая чудовищными богохульными ругательствами, увенчала его экстаз. Но не успел он вытащить свое оружие, как в дверь осторожно постучали, и вошедший слуга доложил, что полицейский коннетабль просит у хозяина позволения выполнить порученный ему долг.
– Очень хорошо, пусть офицер немного подождет, – сказал Нуарсей. – Я передам ему преступника. – Слуга удалился, и Нуарсей вежливо обратился к Год: – Одевайся скорее, дорогая. Приехал твой супруг, он увезет тебя в маленький загородный домик, который я специально оборудовал, где ты будешь жить до конца своих дней.
Дрожа от радости, девушка оделась, и Нуарсей вывел ее из комнаты. О, небо! Как она ужаснулась, когда перед ней предстал одетый в черное человек с эскортом полицейских, когда на нее накинули цепи, как на преступницу, когда, в довершение всего, она услышала – и это, по всей вероятности, больше всего потрясло ее, – как прислуга, заранее предупрежденная, закудахтала:
– Это она, сержант, не упустите ее, это она взломала секретер нашей госпожи и тем самым бросила подозрение на всех остальных…