– Анна. – Он повернулся к ней. Его голос был чуть громче шепота. – Я не могу сейчас думать о том, что будет в следующем году. Только о сегодняшнем дне, вот об этой минуте. У нас есть дочь. Она прекрасна. Посмотри на нее. Она прекрасна.
– Ты правда не очень разочарован? – Она наконец взглянула ему прямо в глаза. Ее взор был полон надежды и мольбы.
– Разочарован? – Он бережно передал ей на руки ребенка, присел на кровать и прикоснулся пальцем к крошечной круглой щечке. – Анна, я хотел девочку. Долг велел мне надеяться на то, что это будет сын. Но втайне я всегда хотел девочку. Именно эту девочку.
И тогда она заплакала, закрывая лицо свободной рукой и тщетно пытаясь приглушить рыдания.
– Неужели ты действительно поверила, – спросил он, – что я был бы недоволен нашим ребенком или даже отказался бы от него только из-за того, что он не того пола?
И все же у нее не было причин думать, что он бы стал испытывать к своим детям, даже к сыновьям, какие бы то ни было чувства, кроме удовлетворения от того, что их род продолжается. Он ведь столько раз повторял ей, что не способен любить.
Он и сам не мог предположить, что снова сможет любить, полюбит своего ребенка почти с самого его появления на свет. Откуда он мог знать, что его ожидает это чудо и этот ужас?
– Я была т-так с-счастлива, – проговорила она сквозь рыдания, – была так счастлива, когда она родилась, когда я увидела ее и смогла взять на руки. Для меня тогда имело значение только то, что она жива и здорова. А потом я вспомнила.
– Я думаю, тебе нужно поспать, Анна, – сказал он. – Ты очень устала. Но знай, что я очень рад нашей дочери. Даже если б ты родила тройню мальчиков, я не смог бы чувствовать себя более счастливым.
Она рассмеялась неожиданно для самой себя, неуверенным тихим смехом.
– Будет время и для сыновей, моя дорогая, но, даже если их у нас и не будет, земля от этого не перестанет вращаться. Как мы ее назовем?
– Я не думала об именах для девочек, – сказала она. – Я по глупости была уверена, что это будет сын. Кэтрин? Элизабет? Изабелла?
– Я думаю, ее надо назвать Джой, – сказал он. – Ведь Джой – значит радость. Леди Джой Кендрик. Ну и еще добавим парочку длинных родовых имен. Тебе нравится?
– Джой? – Она закусила губу, а затем улыбнулась – впервые после родов. Это была ее улыбка – сквозь слезы, неуверенная, усталая, но все равно будто наполненная светом. – Да. Джой.
Он еще раз прикоснулся к щеке дочери и поднялся на ноги. Затем он склонился над Анной и поцеловал ее в губы.
– Спасибо, Анна, – сказал он. – За Джой. Это бесценный подарок. А теперь поспи. Я пришлю к тебе горничную.
Она смертельно устала и почувствовала это, когда Люк вышел из спальни. Но она не была уверена, что сможет заснуть. Слишком много чувств бурлило в ней. Она повернулась и посмотрела на малышку. На ее дочь.
Джой. Он назвал ее Джой – радость. Он сказал, что она бесценный подарок. Он сказал, что хотел иметь дочь. Он не был расстроен или разочарован.
И он смотрел на дочь, на Джой, с таким светом в глазах, какого она никогда раньше не видела. Он не обманывал ее, только чтобы она почувствовала себя лучше. Он искренне говорил о своих чувствах.
Люк полюбил их дочь.
Возможно, у нее есть надежда. Может быть, есть еще и будущее. Будущее с Люком и Джой и еще сыновьями и дочерьми, хотя сейчас она и подумать не могла, что вновь решится на эту пытку.
Но она пройдет через это снова и снова, если это поможет ей вернуть Люка. В последние три месяца они так отдалились друг от друга. Сегодня он в первый раз поцеловал ее. Может, теперь он вернется к ней. И может, с тем, другим, теперь все будет покончено. Теперь она жена и мать. Может быть, он оставит ее в покое.
Может быть, есть надежда.
– Ах, мадам, – сказала горничная, подходя к ней на цыпочках, – не надо вам плакать. Его светлость был резок с вами? В следующем году будет мальчик, я клянусь вам. А она такая славная, спокойная малышка. Бедняжка. Она появилась слишком рано. Она должна была подождать, пока родится ее братик.
Анна сквозь слезы улыбнулась своей маленькой, завернутой в одеяло радости.
* * *
– Надо наказать того, кто приказал сегодня звонить в церковные колокола, – сказала вдовствующая герцогиня за обеденным столом в тот день, когда появилась на свет ее внучка. – Надеюсь, ты уже об этом позаботился, Лукас.
Он внимательно посмотрел на нее.
– Это я приказал звонить, мадам, – ответил он, – чтобы возвестить о рождении моего первенца.
– Ты должен был сначала посоветоваться со мной, Лукас, – сказала она. – В Бадене церковные колокола возвещают только о рождении сыновей. Сегодня было сделано неверное сообщение.
– Нет, – сказал он, – сообщение было сделано верно. Известие о том, что герцогиня Гарндонская родила ребенка. Вы, мадам, ограничились сегодня тем, что поинтересовались здоровьем Анны. Эшли пожал мне руку, Дорис поцеловала меня, а Агнес сделала книксен, но все вы старались не проявлять слишком уж большого восторга. Генриетта вовсе выразила мне свое сочувствие. Слуги притихли, будто в доме кто-то умер. Только Эмили обняла меня, поцеловала, замочила слезами мой галстук, а затем улыбнулась мне и сказала глазами, как она за меня рада.
– Эмили не понимает, – мягко произнесла Генриетта, – как важно для мужчины твоего положения иметь наследника, Люк. Бедная Анна. Ей, должно быть, очень горько. Мне надо будет попытаться развеселить ее.
– Остается надеяться, – сказала герцогиня-мать, – что в следующем году она исполнит свой долг.
– Вы имеете в виду, мама, – спросила Дорис, – что церковные колокола звонили, когда родились Джордж, Люк и Эшли, а когда родилась я – нет?
– Они зазвонят на твоей свадьбе, Дор, – сказал Люк и увидел, как ее глаза расширились от удивления, когда он назвал ее этим детским именем. – И они будут звонить в честь всех моих детей, независимо от их пола. Наверху, с Анной, – ребенок. Наша дочь, которую мы не обменяли бы и на десять сыновей. Я пошлю Тео, леди Стерн, Ройсам и другой сестре Анны приглашения на крестины Джой.
– В конце концов, Люк, у тебя уже есть наследник , – улыбаясь, произнес Эшли. – Хотя смею заверить тебя, я претендую на эту роль.
– Вообще-то, я не собиралась выходить замуж в ближайшем будущем. – Дорис смотрела на Люка с опаской.
– Но это все равно произойдет, – ответил ей брат. – Я заметил, что даже самые очаровательные и воспитанные леди рано или поздно становятся жертвами Купидона. А ты и очаровательна, и воспитанна, Дор.
Она покраснела от удовольствия и потупилась.
– Коутс, – обратился Люк к своему невозмутимому дворецкому, который стоял рядом с лакеем у сервировочного столика. – К следующему обеду открой для слуг три бутылки вина, чтобы вы все смогли выпить за здоровье леди Джой Кендрик. И сообщи слугам, что сегодня праздник в честь ее рождения. Если я завтра увижу у кого-нибудь унылое лицо, я его тотчас же выставлю вон. Понятно?
– Да, ваша светлость, – ответил дворецкий с почтительным поклоном.
Люк поднялся из-за стола вместе с остальными членами семьи – он не разрешал женщинам выходить из-за стола первыми.
Итак, он дал им понять, что не позволит долгу управлять его жизнью и лишить его радости – как раз подходящее слово. Джой – значит радость. Это слово значит больше, чем наслаждение или удовольствие. Радость приносит... все. Да, все – любовь и счастье, и страх, и боль, и возможность чувствовать.
Он ясно понял, что любовь пробилась через все преграды, которые он так тщательно возводил вокруг своего сердца целых десять лет. Уже почти одиннадцать. И всего одно мгновение – тот миг, когда он впервые взглянул на свою дочь, – разрушило усилия стольких лет. Он любил ее – маленькую Радость-Джой, любил так сильно, что это почти пугало его.
Да, это пугало его – потому что он стал чувствовать непривычную потребность поделиться с кем-нибудь своими эмоциями. Ему надо было, чтобы звонили колокола, – хотя он и близко не подходил к церкви со времени своего возвращения в Баден. Он поссорился с семьей из-за того, что они холодно приняли появление на свет Джой. Он уже запланировал крещение и праздничный обед по этому поводу. И он почувствовал нежность к Эшли и Дорис, с которыми он почти не разговаривал все это время, и ему захотелось наладить с ними отношения.
А Анна... Он так отстранился от нее в последние три месяца. Они были только вежливы, но холодны друг с другом. Долг оставался, удовольствия не было. Он захотел, чтобы удовольствие вернулось, а с ним, может, и немного... радости. Их отношения должны быть чем-то большим, чем долг и удовольствие.
Маленький ребенок этим утром нашел прореху в его броне и разрушил ее. Без нее он чувствовал себя теперь незащищенным, почти обнаженным. Ему было страшно. И он не был уверен, что снова не захочет облачиться в нее и скрыть вдруг проявившуюся у него способность любить – любить своего новорожденного ребенка.
После семейного чаепития Люк пошел в комнату жены. Из-под двери пробивалась тонкая полоска света. Он тихонько постучал и подождал, пока горничная откроет дверь.
– Ты можешь пойти пообедать, Пенни, – сказал он.
Она сделала книксен и вышла из комнаты. Он тихо прошел внутрь, чтобы не разбудить жену и дочь. Но Анна полулежала, опираясь на высоко взбитые подушки, и кормила ребенка грудью. Она покраснела и улыбнулась ему, когда он подошел к ней и осторожно присел на кровать. Он перевел взгляд с ее лица вниз.
И снова от любви и нежности у него перехватило дыхание.
– Она забеспокоилась, – объяснила Анна, – и я подумала, может, она проголодалась. Хотя сейчас мне так не кажется.
Малышка обхватила губами сосок Анны, но не сосала.
– Она затихла, – сказала Анна. – Наверно, ей просто нравится так лежать. Люк, мне жаль, ты пришел в такой момент. А ты так одет. Ты так великолепен. На тебе тот же наряд, что и тогда, когда я впервые увидела тебя.
Хотя никто за обедом и не прокомментировал его внешний вид, он заметил, как домочадцы украдкой разглядывают его: он вышел к семейному обеду, надев самое красивое вечернее платье. Возможно, они и не поняли, почему он решил надеть самый лучший наряд. Он ведь еле удержался, чтобы не нанести косметику. Пришлось, однако, уступить традициям провинциальной жизни. Увы.
– А я выгляжу... так, – с извиняющимся смехом закончила Анна.
– Ты показалась мне прекрасной в зеленом с золотом бальном платье в тот вечер, – ответил он, – а сегодня ты кажешься мне в десять раз красивее.
Она снова засмеялась, и на этот раз в ее смехе прозвучала радость.
– Откуда такая галантность, ваша светлость? Джой, ты слышала, как твой папа льстит твоей маме?
Дочь ничем не показала, что она что-нибудь слышала. Казалось, она была и так вполне довольна своим положением.
– Сегодня церковный колокол звонил целых полчаса, – сказал он. – А слуги за обедом по моему приказу пьют вино. Завтра отсутствующим членам семьи и твоей крестной будут разосланы приглашения на крестины. И, как видишь, я надел золотой камзол и алый жилет. Не каждый же день человек впервые становится отцом.
Анна откинулась на подушки и улыбнулась ему.
– Люк, – произнесла она, переведя дыхание. Она хотела сказать еще что-то, но только слегка покачала головой и снова улыбнулась.
– Можно? – Он протянул руки, которые, как ни странно, именно теперь слегка дрожали, и взял девочку. Держа ее на руках, он с улыбкой смотрел на нее.
– У нее уже меньше красных пятен, – сказала Анна.
– Правда? – Он говорил, не переставая улыбаться. – А мне она кажется такой же красивой, как и в первый раз.
Анна, не поднимаясь с подушек, перевела взгляд с девочки на мужа. Она внимательно и удивленно смотрела на него. А он все улыбался.
* * *
Лоренс Колби не особенно был рад приезду Люка в Баденское аббатство. Он почти самостоятельно управлял имением целых пять лет, из которых первые три года Джордж, погруженный в свои несчастья, мало интересовался унаследованным им аббатством, а в последние два Лукас, герцог Гарндонский, жил в Париже и совсем не интересовался делами в родительском поместье.
Трудно было приспособиться к так неожиданно появившемуся герцогу, который начал пристально интересоваться всеми делами в Бадене и имел собственные непоколебимые представления о том, как следует вести дела. Его идеи требовали денег, которые так бережно откладывались в течение последних лет, и заключались во множестве улучшений, которые должны принести пользу в первую очередь арендаторам и крестьянам, и в меньшей степени – герцогству.
Колби был честным человеком, но вот уже год он чувствовал, что им пренебрегают. И когда ему предложили место в пятидесяти милях от Бадена, он согласился, хотя ему и не обещали более высокого жалованья. Деньги для управляющего значали далеко не все. Главное для него было иметь возможность все держать в своих руках. И он ушел из Бадена всего с недельным предварительным уведомлением в середине марта, когда весна была уже на пороге и во всех фермерских хозяйствах началась горячая пора.
Люк пребывал в растерянности. Он пытался было разобраться в делах поместья, но оказалось, что он совсем не знает делопроизводства. Однажды утром, войдя к себе в кабинет, он поморщился – на столе лежали все книги и записи, перенесенные от Колби. Он даже не представлял, с чего начать. Ему был нужен опытный управляющий. Но где такого найдешь, и к тому же так быстро? Надо, пожалуй, съездить в Уичерли и спросить, не предложит ли Вильям кого-нибудь, ведь он знает почти все. что касается фермерства.
Тут его мысли прервала жена, вошедшая в кабинет.
– Она спит? – спросила Анна.
– Что? – ответил он, а затем взглянул на ребенка, которого баюкал, держа на руках. Семья и слуги были удивлены тем, что он часто носил девочку на руках. Отцу не положено было проводить с ребенком более чем несколько минут в день. Это ему объяснила мать, после того как он как-то принимал гостей с Джой на руках.
– Ах да, – сказал он, – она, должно быть, задремала от скуки, когда я задумался и перестал говорить с ней. Анна, видела ли ты когда-нибудь такой беспорядок?
Нахмурившись, он указал на книги, валявшиеся на столе на полу.
Она взяла у него девочку.
– Я отнесу ее наверх, в детскую, – сказала она. – Знаешь, что говорит мама: можно избаловать и испортить ребенка, если его все время носить на руках. – Она улыбнулась. – Бедный Люк. Как нехорошо было со стороны мистера Колби уехать так внезапно. А ты не думал об Эшли?
– Эшли? – Он взглянул на нее, не понимая, и нахмурил лоб.
– Дорис рассказывала мне, что на каникулах он всегда ходил хвостом за мистером Колби, – сказала она, – и ты сам знаешь, как много времени он проводит с Вильямом.
Он сам ничего такого не знал. Как она добилась того, что Дорис ей это рассказала?
– Ты предлагаешь мне обратиться за помощью к брату?
– А для чего же еще семья? – ответила она.
Но у них необычная семья. Не такая, как у нее. Как он может попросить Эшли помочь? Но в то же время это, вероятно, было решением вопроса. В течение трех недель, прошедших с появления Джой, они с Эшли кружили друг возле друг и выражались исключительно фигурально. Люк не мог забыть, как его младший брат улыбнулся ему в вечер рождения Джой и напомнил, что у него есть наследник. А на следующий день Эшли пожал ему руку теплее, чем обычно, и сказал, что он искренне рад за него.
– Он не станет ни в чем помогать мне, – сказал он Анне.
– Может быть и так, – сказала она, устроив девочку на плече и поглаживая ее спинку свободной рукой. – Но ведь пока не спросишь, не узнаешь. Люк, попроси его. Пожалуиста.
Ему следовало догадаться, что она будет вести себя именно так – брать на себя роль его совести и заставлять делать то, что он не особенно хочет. Она не лучше Тео.
Он нашел Эшли на улице: они с Эмили шли через лужайку, возвращаясь домой после лесной прогулки. Эшли держал девочку за руку. В свободной руке Эмили несла букет нарциссов. Оба смеялись. Смех Эмили звучал как всегда странно, но привлекательно.
– Я хотел бы поговорить с Эшли, – сказал он, когда Эмили была уже достаточно близко, чтобы читать по губам. – А ты, если хочешь, можешь пойти наверх и посмотреть на малышку, пока Анна не уложила ее.
Эмили широко и счастливо улыбнулась ему и побежала к дому.