Амелия рассмеялась и припустила бегом.
Томас не мог заснуть.
Впрочем, это его не удивило. Смыв с себя дорожную пыль, он переоделся, и его проводили в очень милую спальню. Комната была не слишком большой, мебель не новой, но было видно, что за ней любовно ухаживали, что создавало атмосферу тепла и уюта. На письменном столе стояли миниатюры, искусно размещенные в углу, чтобы их можно было созерцать, когда пишешь письма. В гостиной также было много миниатюр, расставленных на каминной полке. Видимо, их часто брали в руки, потому что рамки в тех местах, где их касались пальцами, немного потерлись.
Очевидно, людей, изображенных на этих миниатюрах, любили.
Томас попытался вообразить подобные экспозиции в Белгрейве и чуть не рассмеялся. Конечно, там были портреты всех Кавендишей, и не по одному, но висели в галерее как свидетельства величия и богатства. Он никогда не смотрел на них. С какой стати? Там не было никого, кого Томас хотел бы видеть; никого, чью улыбку или добродушный юмор хотел бы вспомнить.
Он подошел к письменному столу и взял в руки один из миниатюрных портретов. Изображенный на нем улыбающийся юноша напоминал Джека, возможно, в более юном возрасте.
Томас тоже улыбнулся. Ему нравилось это место. Оно называлось Кловерхилл. [3]Подходящее название.
Неплохое место, чтобы расти, чтобы стать мужчиной.
Томас поставил миниатюру на место, подошел к окну и остановился, опершись ладонями о подоконник. Он собирался лечь, ощущал усталость и томился от беспокойства. Это было не лучшее сочетание.
Ему хотелось покончить со всем этим.
Ему хотелось выяснить наконец, кто он на самом деле и кем не является.
Он стоял так несколько секунд, рассеянно созерцая аккуратную лужайку, простиравшуюся перед домом. Там не было ничего заслуживающего внимания, особенно посреди ночи, но Томас, казалось, не мог сдвинуться с места. И тут…
Его глаза уловили какое-то движение, и он прищурился, вглядываясь в темноту. Там кто-то был.
Амелия.
Это было невозможно, и все же это была Амелия, вне всякого сомнения. Больше ни у кого не было волос такого цвета.
Какого дьявола она там делает? Вряд ли она пытается сбежать. Она слишком разумна для этого, не говоря уже о том, что при ней нет никаких вещей. Похоже, она решила прогуляться.
В четыре часа утра.
Это было определенно неразумно.
— Вот дурочка, — пробормотал Томас и, набросив на плечи халат, выскочил из комнаты. Это так он проводил бы свою жизнь, если бы ему удалось жениться на ней? Гонялся бы за ней посреди ночи?
Не прошло и минуты, как он оказался снаружи, выйдя через переднюю дверь, которая, как отметил Томас, оставалась чуть приоткрытой. Он пересек подъездную дорогу и зашагал по лужайке, на которой он в последний раз видел Амелию, но ее там не было.
Она исчезла.
О Господи! Не может же он звать ее, выкрикивая имя. Он перебудит весь дом.
Томас двинулся дальше. Куда, к дьяволу, она делась? Она не могла далеко уйти. Более того, она не стала бы уходить далеко. Только не Амелия.
— Амелия? — позвал он громким шепотом.
Тишина.
— Амелия? — позвал он громче, насколько осмелился.
И тут он увидел ее, сидящую на траве.
— Томас?
— Вы что, лежали?
Ее волосы были заплетены в простую косу, падавшую на спину. Он никогда не видел ее такой.
— Я смотрела на звезды, — сказала она.
Он непроизвольно поднял глаза к небу, затянутому облаками.
— Я ждала, когда облака рассеются, — объяснила она.
— Почему?
— Почему? — повторила она, глядя на него с таким видом, словно это он только что сделал странное заявление.
— Сейчас глубокая ночь.
— Да, я знаю. — Она подтянула ноги и, упершись руками в землю, встала. — Но это мой последний шанс.
— Для чего?
Она беспомощно пожала плечами:
— Не знаю.
Томас покачал головой и начал что-то говорить, отчитывая ее за глупую выходку. Но Амелия только улыбнулась.
Она казалась такой красивой, что у него перехватило дыхание.
— Амелия. — Он не знал, почему произнес ее имя. Он не собирался говорить ей ничего конкретного. Просто она стояла перед ним, а он никогда ни одну женщину вообще так не хотел в жизни, как ее.
На покрытой росой лужайке, в середине Ирландии, посреди ночи он хотел ее, всей душой хотел.
Томас давно перестал обманывать себя, будто он не желает Амелию. Но он не позволял себе мечтать о ней, не позволял представлять себе, как он снимаете нее одежду, как его руки скользят по ее плечам и спине, обнажая ее безупречные…
— Вам нужно вернуться в дом, — хрипло произнес он.
Она покачала головой.
Томас испустил прерывистый вздох. Понимает ли она, чем рискует, оставаясь здесь, с ним? Ему понадобились все его силы — больше, чем, как ему казалось, он обладает, чтобы оставаться на месте, на расстоянии двух шагов от нее. Так близко… и все же коснуться ее он не мог.
— Мне хочется погулять, — сказала она.
Он встретился с ней взглядом и… совершил ошибку, потому что увидел в ее изумительных глазах все, что она чувствует: обиду, боль и беззащитность.
Это разрывало ему душу.
— Мне было душно наверху, — продолжила она. — Хотя там не было душно, просто у меня возникло такое ощущение.
Как ни странно, он понял, что она имеет в виду.
— Я устала чувствовать себя в ловушке, — печально сказала она. — Всю мою жизнь мне говорили, куда пойти, что сказать, с кем разговаривать…
— За кого выйти замуж, — мягко добавил он.
Она кивнула.
— Мне хотелось почувствовать себя свободной. Пусть только на час.
Он посмотрел на ее руку. Было бы так легко протянуть руку и сжать ее ладонь в своей. Один шаг, и она будет в его объятиях.
Но он сказал только:
— Вам нужно вернуться назад. — Это было то, что ему полагалось сказать, и то, что ей полагалось сделать.
Он не мог поцеловать ее, во всяком случае, сейчас и здесь, когда он совершенно не уверен в своей способности ограничиться поцелуем.
— Я не хочу выходить за него замуж.
Внутри у Томаса что-то сжалось. В ее словах не было ничего нового. Амелия никогда не делала из этого тайны. И все же сейчас… когда она стояла в лунном свете…
Это было невозможно вынести, невозможно проигнорировать.
«Я не хочу, чтобы вы достались ему», — подумал он, однако не произнес вслух.
Он не мог позволить себе этого, потому что знал: утром, когда все выяснится, Джек Одли почти наверняка докажет свое право на титул герцога Уиндема. А если сейчас он скажет ей: «Будь моей», — она согласится. Томас видел это по ее глазам.
Возможно, ей даже кажется, что она любит его. А почему бы нет? Всю жизнь ей внушали, что ей полагается любить его, повиноваться ему, быть благодарной за его внимание и за счастливую судьбу, связавшую ее с ним много лет назад.
Но она не знала его по-настоящему. А сейчас даже он сам не уверен, что знает себя. Как он может просить ее быть с ним, когда ему нечего ей предложить?
Она заслуживает большего.
— Амелия, — прошептал он, потому что должен был что-то сказать.
Она ждала его ответ.
— Я не хочу делать этого, — наконец сказала она.
— Ваш отец… — начал он, но у него перехватило дыхание.
— Он хочет, чтобы я стала герцогиней.
— Он хочет лучшего для вас.
— Он не знает, что для меня лучше.
— Это вы не знаете.
Взгляд, которым она одарила его, поразил его в самое сердце.
— Не говорите так. Можете говорить что угодно, но не говорите, что я не знаю, что мне нужно.
— Амелия…
— Не надо.
Всего два коротких слова, но она вложила, в них боль, гнев и разочарование, накопившиеся в ее душе. Они пронзили сердце Томаса с точностью кинжальных ударов.
— Мне очень жаль, — сказал он, потому что не знал, что еще сказать, и потому что действительно сожалел, хотя и не совсем понимал о чем. Но в его груди засела мучительная боль и горькое сожаление о том, что она не принадлежит ему и никогда не будет принадлежать.
И еще он сожалел о том, что он не может отмахнуться от той частички своей души, которая знала, что такое честь и достоинство, и потому он не может сказать «катись все к черту» и овладеть ею прямо здесь и сейчас.
И это, к его немалому удивлению, означало, что вовсе не герцог Уиндем всегда поступал правильно, а Томас Кавендиш.
Похоже, эту частичку самого себя он никогда не потеряет.
Глава 18
Какая ирония, не раз думала Амелия во время путешествия в Кловерхилл, что она с недавних пор так увлеклась картографией. Только сейчас она начала сознавать, как тщательно ее жизнь была распланирована другими. И теперь, когда все ее планы пошли прахом, ее жизненный путь, какое бы направление он ни принял, будет прочерчен другими людьми: ее отцом, вдовствующей герцогиней, даже Томасом.
Каждый, казалось, прилагал руку к ее будущему, кроме нее. Но не сегодня ночью.
— Поздно, — тихо промолвила она.
Его глаза расширились в замешательстве.
— Но не слишком, — прошептала Амелия, подняв на него глаза. Облака рассеялись. Она не чувствовала ветра, но каким-то образом небо прояснилось и показались звезды.
Почему-то это казалось важным. Хотя она не знала почему.
— Томас, — прошептала она, и ее сердце оглушительно забилось. — Том…
— Нет, — хрипло отозвался он. — Не произносите мое имя.
«Почему?» — вертелось на кончике ее языка, но она не решилась спросить. Каким бы ни был ответ, она не хотела его слышать. По крайней мере не сейчас, когда он смотрел на нее с таким жаром и такой печалью.
— Здесь никого нет, — прошептала Амелия. Она не понимала, почему говорит столь очевидные вещи. Возможно, она просто хотела, чтобы он понял… не говоря об этом напрямую. Если он наклонится ниже, если он поцелует ее…
Она будет рада.
Томас покачал головой.
— Всегда кто-то есть, — возразил он.
Но он ошибался. Не посреди ночи, когда все спят и они совсем одни.
— Поцелуйте меня, — сказала она.
Его глаза сверкнули, и на лице промелькнуло почти мучительное выражение.
— Амелия, не надо.
— Пожалуйста. — Она изобразила самую нахальную улыбку, на которую была способна. — Вы задолжали это мне.
— Я… — На его лице отразилось удивление, затем веселье. — Я задолжал вам это?
— За двадцать лет помолвки вы задолжали мне поцелуй.
Его губы раздвинулись в невольной улыбке.
— Полагаю, за двадцать лет помолвки я задолжал вам несколько поцелуев.
Амелия облизнула губы, пересохшие от ее участившегося дыхания.
— Достаточно одного.
— Нет, — мягко сказал он, — не достаточно, никогда не будет достаточно.
Амелия затаила дыхание. Он собирается поцеловать ее. Он собирается поцеловать ее, а она поцелует его в ответ.
Она шагнула вперед.
— Амелия, не надо, — сказал он, но голосу не хватало твердости.
О нет. Ему не удастся уклониться от поцелуя. Она не позволит. Она не станет слушать, что это для ее же пользы, что он лучше знает, что ей нужно, что все знают, что для нее лучше, кроме нее самой. Это ее жизнь, ее ночь, и, Бог свидетель, он ее мужчина.
Она бросилась к нему.
— Ам….
Это могло быть ее имя, которое он пытался произнести. А может, это был удивленный возглас. Амелия не знала. Ей было все равно. Она слишком далеко зашла, чтобы беспокоиться о подобных пустяках. Она обхватила его лицо ладонями и поцеловала его в губы. Наверное, неуклюже, но со всей безумной энергией, бурлившей в ней.
Она любит его.
Вероятно, у нее никогда не будет возможности сказать ему об этом, но она любит его и поцелует прямо сейчас.
Потому что так поступают влюбленные женщины.
— Томас, — сказала она, потому что ей хотелось произнести его имя. Она повторяла бы его снова и снова, если бы он только позволил.
— Амелия. — Он положил руки ей на плечи, собираясь отстранить от себя.
Но она обхватила его руками, прижавшись к нему всем телом.
— Томас, — почти простонала она. — Томас, пожалуйста…
Но он не двигался.
И вдруг что-то в нем смягчилось. Вначале в груди, словно он наконец позволил себе вздохнуть. Затем его рука медленно скользнула вниз и легла на ее талию.
Амелию пронзил трепет.
— Пожалуйста, — взмолилась она, запустив пальцы в его волосы и притягивая его к себе.
Если он отвергнет ее сейчас… она этого не вынесет.
— Ты мне нужен, — прошептала она.
Он замер на секунду, а затем сжал ее в страстных объятиях и приник к ее губам.
Это был непросто поцелуй. Казалось, он упивается ею.
— О да, — вздохнула Амелия, прижавшись к нему еще крепче. Именно этого она хотела: почувствовать свою силу, осознать, что она на что-то решилась. Ведь это она поцеловала его.
И он хотел этою. Он хотел ее.
Ее охватила дрожь. Она паяла изнутри. Ей хотелось повалить его на землю, оседлать и…
Милостивый Боже, что с ней творится?
Кем бы она ни была раньше, та женщина исчезла, оставив вместо себя распутницу, как будто она не потратила двадцать один год своей жизни, стараясь стать настоящей леди. Когда она поцеловала его точнее, бросилась к нему, умоляя не отталкивать ее, ею двигали эмоции: гнев, отчаяние, печаль. Ей хотелось хоть раз в жизни почувствовать себя хозяйкой положения.
Но теперь эмоции исчезли. Ее охватила потребность, которой она никогда раньше не испытывала. Она зародилась глубоко внутри ее, в тех местах, о которых она никогда даже не задумывалась.
И он, Томас, только усугублял ее.
— Пожалуйста, — взмолилась Амелия, хотя и не знала, чего просит. Его губы переместились на ее шею и она застонала от наслаждения.
Его руки были везде, блуждая по ее телу. Но ей хотелось большего. Ей хотелось его тепла, его силы, жара его кожи. Ей хотелось выгнуть спину и раздвинуть ноги.
Ей хотелось двигаться так, как она никогда не считала возможным.
Они попыталась стянуть с себя плащ.
— Ты замерзнешь, — сказал Томас.
Она попыталась вытащить правую руку из рукава.
— Ты согреешь меня.
Он отстранился, ровно настолько, чтобы она могла видеть его лицо.
— Амелия… — произнес он голосом прежнего Томаса, того, который всегда поступал правильно.
— Не останавливайся, — взмолилась она. — Не сегодня.
Он обхватил ее лицо руками, устремив на нее взгляд, полный муки.
— Я не хочу… — сказал он.
«Но должен». Они оба знали, о чем он промолчал.
— Я… не могу. — Томас испустил прерывистый вздох, заставив себя отступить на шаг. — Я не могу сделать ничего такого, что… — Он помедлил, тщательно подбирая слова. — Если я это сделаю, Амелия… — Он запустил пальцы в волосы, впиваясь ногтями в Кожу головы. Ему нужна была боль. Все, что угодно, что помогло бы ему обрести почву, собраться с мыслями и не потерять контроль над собой.
— Я не могу сделать ничего такого, что решило бы твое будущее. — Он взглянул на Амелию, отчасти надеясь, что она отвернулась. Но нет, она смотрела на него, широко распахнув глаза и приоткрыв рот. С ее губ срывалось дыхание, повисая туманом во влажном воздухе.
Это была пытка. Его тело тосковало по ней. Его разум…
Его сердце.
Нет. Он не любит ее, не может любить. Бог не может быть настолько жестоким, чтобы наказать его еще и этим.
Он заставил себя дышать. Это было нелегко, особенно когда его глаза соскользнули с ее лица вниз… по шее…
Шнуровка у ворота ее ночной рубашки были практически распущена.
Томас сглотнул. Ему приходилось видеть ее более обнаженной. Вечерние платья обычно имели глубокий вырез. И тем не менее он не мог отвести глаз от концов тесемок, упавших на округлости ее груди.
Интересно, если он потянет за конец тесемки, ворот ее ночной рубашки разойдется? И она соскользнет с плеч?
— Идите в дом, — грубовато произнес он. — Пожалуйста.
— Том…
— Я не могу оставить вас здесь одну и не могу… не могу… — Он сделал глубокий вздох, однако это не успокоило жар в крови.