Вскоре после свадьбы я проснулась среди ночи и увидела, что лампа уже шипит и источает синий свет, а Маттео так и сидит за столом. Бумаги были отодвинуты в сторону, и он держался неестественно прямо, прижав руки к бокам. Глаза у него были закрыты, лицо расслаблено, уголки губ чуть растянуты в блаженной улыбке. Я решила, что муж заснул, повернулась, собираясь встать и уложить его в постель, но стоило мне пошевелиться, как глаза Маттео медленно раскрылись. Сна в них не было и в помине.
— Мне показалось, ты спишь, — пояснила я, вздрогнув от неожиданности.
— Я просто задумался, — ответил он, как будто это было исчерпывающее объяснение, а его сияющие глаза при этом лучились любовью. — Если ты не против, я подумал бы еще немного.
— Конечно.
Я перевернулась на другой бок, но заснуть уже не смогла. Мне не давало покоя выражение его лица.
Общаясь со мною, Маттео всегда был терпелив и добр. В гневе я видела его только однажды, когда как-то вечером старший секретарь герцога пинком распахнул дверь нашей комнаты и втолкнул мужа внутрь. Маттео со всего размаху упал на пол, я ахнула и кинулась к нему. Верхняя губа у него была разбита, из нее сочилась кровь, левый глаз заплыл. Я обняла супруга за плечи и попыталась усадить. Дрожа от гнева, он оттолкнул меня и попытался встать на ноги.
Чикко Симонетта быстро вошел в комнату, снова сбил его на пол и проревел:
— Дурак! — Он был старше Маттео на сорок лет, в висках у него блестела седина, однако секретарь отличался крепким телосложением и был высок, словно дуб. — Ты что, смерти ищешь? Сиди здесь, а лучше сунь голову в холодную воду — может, снова начнешь соображать!
С этими словами Чикко развернулся, вышел и с грохотом закрыл за собой дверь.
Я хлопотала вокруг Маттео, смывая кровь. С одного зуба откололся кусочек эмали, верхняя губа была рассечена на месте старого детского шрама, нежная кожа вокруг глаза побагровела. Я осторожно расспрашивала мужа, из-за чего случилась драка, но Маттео был слишком взволнован, чтобы отвечать. Я решила, что он, скорее всего, увидел, как в покои герцога тащат очередную женщину, и попытался ее защитить. Хотя, прослужив у герцога столько лет, Маттео должен был понимать тщетность подобной затеи.
Той ночью мы не разговаривали. Я помогла ему раздеться и откинула с постели покрывало, однако он так и не лег. Работать муж тоже не стал, просто сидел за столом и смотрел на панель, под которой помещался тайник.
За полночь я проснулась и увидела, что лампа до сих пор горит, а Маттео так и сидит на стуле. Глаза его — один из них совершенно заплыл и превратился в бордовый синяк — были закрыты, а на лице отражалась если не радость, то как минимум умиротворение.
— Чего ты сидишь? — осторожно спросила я.
Он сделал глубокий вдох, затем выдохнул и, чуть вздрогнув, пояснил:
— Пытаюсь понять, как именно обстоят дела.
Его голос был каким-то неуместно жизнерадостным. Я босиком подошла к столу и задула лампу, а затем увлекла Маттео в постель. Он заснул, обнимая меня за плечо. Больше мы не вспоминали о том случае, но я наблюдала, как день за днем опухоль на верхней губе спадает — только старый шрам стал немного заметнее.
Несколько месяцев нашего брака пролетели незаметно. Прошел июль, начался август. На всех праздниках и свадьбах мы с Маттео сидели рядом, танцевали друг с другом, сияя счастьем, как и полагается молодоженам. Мы заливались краской, если кто-нибудь отпускал в наш адрес не вполне пристойную шутку, пожимали плечами и улыбались в ответ на вопрос, когда же ожидать появления первенца.
Я начала влюбляться в Маттео, хотя и не собиралась. Я даже не думала, что кто-нибудь может быть таким же добрым, как наша Бона, столь же деликатным, способным ставить нужды ближнего превыше своих. В возникшем чувстве был повинен Маттео. Я не полюбила бы его так сильно, если бы он не смотрел на меня с неподдельной симпатией. К тому же, наблюдая за ним изо дня в день, я убедилась, что он вовсе не предпочитает мужчин женщинам.
Почему же, в таком случае, муж старательно избегает моих объятий?
К концу августа я начала понемногу выказывать ему свою привязанность. Когда весь двор праздновал на природе приход осени, я взяла Маттео за руку и повела к пруду, находящемуся в дальнем конце охотничьего парка герцога. Полная луна отражалась в темной недвижной воде. Я обратила его внимание на звезды, сверкающие алмазами, показала одно созвездие, а потом рассказала Маттео то, о чем не говорила никому. Я почему-то знала, что он меня поймет.
— Видишь те звезды и завитки облаков рядом с ними? — Я указала на небо. — Вместе они образуют перевернутую четверку.
Маттео заметил это и внимательно посмотрел на меня.
— Верно.
— Это человек, видишь? Он висит вверх ногами, одна из них согнута, отчего получается цифра «четыре».
— Повешенный, — прошептал он.
Я не поняла, что означает его тон, но согласилась, отдаваясь на волю воображения:
— Можно сказать и так. Если кто-нибудь привяжет ему к ноге веревку, то он, наверное, повиснет вниз головой и согнет другую ногу в колене. Маттео, этот человек — ты.
Я поглядела на мужа, чтобы увидеть его реакцию. Я думала, он засмеется, решит, что это просто шутка, но Маттео смотрел на меня с тем же вниманием, с каким изучал шифровальные таблицы.
— Что это значит? — спросил он.
Я снова взглянула на Повешенного, и меня вдруг охватил страх. Теперь обязательно случится что-то плохое, но оно породит что-то очень хорошее. Такое, что непременно понравится Маттео.
— Грядут перемены, — ответила я уверенно.
Мне не хватило духу сказать вслух, что за них придется дорого заплатить. Ночь была теплая, но, когда я заговорила, поднялся ветерок.
Маттео чуть заметно задрожал, однако тут же взял себя в руки и спросил:
— Дея, как часто ты видишь подобные… знаки?
— Они повсюду, — ответила я, приободрившись оттого, что он не поднял меня на смех. — Просто я замечаю их чаще других. — Меня все-таки терзали сомнения. — Бона сказала бы, что это от дьявола.
— Она тоже иногда ошибается, — ответил он, кажется не успев сдержаться, и тут же спросил: — Ты рассказывала об этом кому-нибудь еще?
— Никому. Я подумала, что ты, скорее всего, поймешь.
— Верно. Ты не должна говорить об этом никому, даже Боне. — Он снова на миг умолк. — Это вовсе не от дьявола, но многие уверены в обратном. Произносить такое опасно. Людей убивают и за меньшее.
— Я рассказала только тебе.
— Если ты увидишь что-то такое, о чем мне следует знать… то сообщи об этом, и я буду тебе признателен. — Его голос потеплел. — Ты должна быть такой, какая есть, Дея. Нельзя губить свои таланты, но знать о них будем только мы с тобой.
Я улыбнулась, радуясь тому, что у нас есть общая тайна.
Маттео снова взглянул на небо. Я воспользовалась моментом и дотронулась до его теплой щеки. Он улыбнулся мне, но, уловив выражение моих глаз, отстранился и ушел к остальным.
Однако я так легко не сдавалась. В последующие дни, целуя его утром и перед сном, я старалась попасть не в щеку, а в губы. Я начала замечать, как он красив, понимать, как мне повезло, что Маттео стал моим мужем, была признательна за его доброту. Когда он засиживался за полночь, я подходила к нему, прижималась щекой к плечу и уговаривала идти спать. Я страстно желала, но боялась его прикосновения.
Каждый раз он неизменно мягко и нежно отстранял меня, избегал моих поцелуев, отнимал руку, если я слишком долго удерживала его. В ответ на мои комплименты супруг лишь смущенно улыбался и отводил взгляд. Как-то раз в начале ноября Маттео работал за столом. А я сидела перед камином в одной ночной рубашке и подкидывала в него дрова. Обернувшись через плечо, я спросила Маттео:
— Что плохого в том, если бы мы действительно жили как муж и жена?
Долгое молчание уже само по себе было ответом. Униженная, я снова перевела взгляд на огонь, силясь побороть подступающие слезы.
Выдержав паузу, он тихонько произнес:
— Дея, я люблю тебя, но не так. — Муж помолчал. — Через несколько дней я уезжаю в Рим. Чикко попросил меня выполнить там одно поручение герцога. Наверное, по возвращении я смогу тебе все объяснить. Вероятно, мы скоро сможем вместе уехать во Флоренцию к моим друзьям.
— Во Флоренцию? — повторила я сипло. — Причем тут Флоренция?
Маттео как-то помрачнел, долго молчал, а потом произнес:
— Ты не будешь сердиться, когда все узнаешь. Прошу тебя, Дея, потерпи еще немного.
Я ничего не ответила, только несколько раз яростно перемешала угли, надулась и отправилась в постель. В конце концов мне надоело упиваться жалостью к себе, и я заснула.
Через несколько часов я очнулась. Стояла глухая ночь, в комнате было темно, единственное окно закрыто ставнями. Маттео задул лампу, но его не было рядом со мной. Вместо того он вышагивал по комнате взад-вперед, сходя с ковра на каменный пол, возвращаясь обратно и размахивая руками. Когда мои глаза привыкли к темноте, я увидела, как муж остановился у южной стены, нарисовал в воздухе какую-то замысловатую фигуру, после чего что-то тихонько забормотал себе под нос, едва слышно, но уверенно. Затем он развернулся лицом к западу и снова изобразил какой-то знак. Когда муж повернулся на север, до меня дошло, что он рисует в воздухе звезды и объединяет их в круг.
Волосы зашевелились у меня на затылке. Звезды и круги относятся к области магии, а Бона твердо внушила мне, что все это от дьявола. Но испугалась только одна часть моего существа, другая же сгорала от любопытства и даже пришла в восторг. Круг, описанный Маттео, заключал в себя всю комнату вместе с кроватью, на которой лежала я. Значит, я тоже защищена от любого зла, которое захочет пробиться сюда снаружи.
Мой муж вовсе не призывал в темноте демонов и не произносил злых заклинаний. Он остановился в центре круга, в изножье кровати, раскинул руки и поднял лицо к невидимому небу. Я поняла, что Маттео молится.
На следующее утро я не заговаривала о том, что видела, не упоминала об этом и в последующие дни, хотя супруг каждую ночь рисовал свои звезды. Собираясь в путешествие, он делался все задумчивее. По временам мне казалось, что муж вот-вот откроет мне какую-то важную тайну, но все-таки что-то его удерживало.
Каждое утро и вечер я молилась в часовне рядом с Боной:
— Пусть все поступки Маттео будут добрыми и он полюбит меня. Спаси и сохрани его.
Маттео уехал в Рим холодным ноябрьским утром. Он не позволил мне пойти вместе с ним на конюшню, хотя было очень рано и Бона ждала меня только через час. Одетый в тяжелый теплый плащ и шляпу, Маттео развернулся и остановил меня, когда я двинулась вслед за ним к двери нашей комнаты.
— Дея, я хочу уйти сразу, не затягивая прощания.
К моему изумлению, он крепко сжал мои руки, вгляделся в лицо так внимательно, словно выискивал что-то. Глаза его светились любовью, мне даже показалось, что сейчас он поцелует меня в губы.
— Хорошо, пусть сразу, — согласилась я. — Долгие прощания ни к чему. — Я закрыла глаза, с трепетом ожидая поцелуя, которого не последовало.
Маттео вдруг выпустил мои руки. Когда я открыла глаза, он снял что-то с шеи, стянул через голову ремешок и протянул мне. Я во все глаза с явным недоумением уставилась на маленький черный ключ, который болтался на кожаном ремешке в длинных пальцах мужа.
— Это на крайний случай, — сказал он.
— Он ведь от тайника в стене, — произнесла я с недоверием. — Ты хранишь там свои бумаги.
Маттео кивнул.
— Почему ты не отдал его Чикко?
— Потому что эти бумаги не для него, — ответил он таким тоном, что у меня по спине побежали мурашки. — И ни для кого больше, кроме тебя. Но только на крайний случай.
— Не будет никакого крайнего случая, — угрюмо возразила я, затем взяла ключ и надела себе на шею.
Его слова породили множество тревожных вопросов. «Если ты работаешь не на Чикко, то на кого? Почему? Что это за бумаги?» Но я не спросила ни о чем — Маттео уже стоял в дверях, готовый уйти.
— Я верну его тебе, когда ты приедешь.
«На Рождество», — едва не добавила я, вдруг поняв, как долго мужа не будет.
— Дея, — проговорил он нежно, снова попытался взять меня за руки, но я раскинула их и обняла его.
На этот раз муж ответил на мое объятие, затем отстранился, одарил меня искренней, полной любви улыбкой.
— Моя Дея, храни тебя Господь!
— И тебя, — отозвалась я, стараясь держаться спокойно. — Ох, Маттео, береги себя!
Мне хотелось сказать: «Не надо тебе ехать в Рим!», но я чувствовала, что если осмелюсь произнести это, то супруг навсегда выскользнет из моих объятий.
Он склонился надо мной, торжественно, по-братски, поцеловал меня в губы, после чего пообещал:
— Ты обязательно увидишь меня снова, Дея.
— Конечно, — отозвалась я, а муж развернулся и ушел.
Все время, что Маттео отсутствовал, я ночевала на узкой койке в изножье кровати Боны, на которой спала несколько лет до замужества. Без супруга его комната казалась мне заброшенной и пустой. Я не могла спать одна на нашей общей постели и не стала засиживаться перед камином. Тем утром Бона ждала меня, нам предстояло переделать еще кучу дел перед ежегодным отъездом в Милан на Рождество.
Но я все-таки задержалась еще немного, чтобы в последний раз поворошить угли и убедиться, что дым не идет в комнату. Поглядев на золотистое пламя, я увидела, что тонкие веточки, накиданные поверх поленьев, образовали перевернутую четверку. Повешенный.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Бона в то утро была необычайно весела. После очередной выходки мужа, доказывающей его неверность, она чаще всего горевала по нескольку дней. Когда же я вошла в ее комнату на этот раз, герцогиня сказала, что Галеаццо благосклонно принял ее предложение устроить для тайного гостя торжественный обед. Сфорца был не в восторге, но, по-видимому, Лоренцо настоял на этом, желая загладить свою вину за то, что прервал молитву дам.
Предполагался обед в узком кругу. Столовая, расположенная в угловой башне, отличалась невероятно высокими сводами. Каменный пол был устлан персидскими коврами алых, бежевых и золотистых тонов, которые приглушали шаги слуг, звон кубков и тарелок. Два арочных окна выходили на север и восток, этим утром они были закрыты ставнями от посторонних глаз и ледяного ветра, а в громадном камине ревело такое высокое пламя, что я вспотела, не успев войти в комнату. По обеим сторонам восточного окна висели два больших гобелена, стены были закрыты шпалерами с цветочными мотивами. Но самой замечательной деталью убранства, по моему мнению, были восемь вытянутых овальных зеркал. Четыре висели на стене позади стола, еще столько же — напротив. Герцог видел в них не только самого себя, но и каждого, кто находился перед ним или у него за спиной. Благодаря этому и еще четверым слугам, пробовавшим все блюда, какие появлялись на тарелке господина, и вина из его кубка, Галеаццо чувствовал себя здесь в относительной безопасности. Он и сам понимал, что нажил немало врагов.
Когда за час до полудня мы, женщины, пришли, Лоренцо уже находился в столовой. Он широко улыбался, отчего неправильный прикус был заметен сильнее обычного и виднелись нижние зубы, однако эта улыбка удивительно скрашивала его безобразную внешность. Этим утром Медичи никто не сопровождал, он пришел один, в простой длинной тунике из серой шерсти. На нем не было никаких украшений, и щипцы парикмахера не успели свести знакомство с его прямыми волосами. Но когда объявили о приходе Боны, Лоренцо поклонился и поцеловал ее протянутую руку с изяществом опытного царедворца. Пусть он и пытался изображать из себя мещанина, но его самообладание и уверенность выдавали человека высокого происхождения. О приходе Катерины тоже было громко доложено, и она удостоилась тех же знаков внимания со стороны Лоренцо. Я вошла без фанфар и объявлений, не ожидая никаких приветствий, однако Лоренцо низко мне поклонился.