Чтобы она одарила их своей силой и поддержкой.
Нужно убедить его, принудить его признать любовь и принять ее.
Но вот вопрос — как этого добиться? Как помочь такому человеку жить с любовью? С чувством, которого он больше всего хочет избежать?
Она хорошо знала, как люди, подобные Люку или ее кузенам, пытаются ускользнуть от любви. Ведь Люком нельзя манипулировать, и с самого начала она прекрасно понимала, что сражение, которое ждет ее впереди, будет самым трудным.
Какой же тактики ей следует придерживаться?
Лежа среди смятых простыней и разбросанных подушек, она размышляла над этим вопросом, рылась в воспоминаниях, во всем, что она узнала о нем за последнее время…
И вот план начал вычерчиваться — для воспитания Люка и достижения полного совершенства их союза нужно использовать единственный довод, к которому он готов прислушаться. Единственный язык, который наверняка привлечет его внимание.
Жестокий план. И даже коварный — он, конечно же, так решит. Но когда имеешь дело с таким человеком… говорят же, что в любви, как на войне, все средства хороши.
И эти дни предоставляют прекрасную возможность для осуществления этого плана, пока в доме они одни, нет ни родственников, ни друзей. Когда Минерва с сестрами Люка вернутся, начнутся визиты их многочисленной родни. Впрочем, до их приезда есть еще целых четыре дня.
Четыре дня, в течение которых она, уже укрепившись в своей новой роли, сможет вплотную заняться чем-то другим.
Своим мужем.
Люк вошел в столовую и увидел, что она пуста. Гонг, призывающий к ленчу, прозвенел несколько минут назад. Интересно, где же Амелия? Он подошел к своему месту и сел. Коттслоу только что налил ему стакан вина, когда в коридоре прозвучали шаги.
Шаги Амелии.
Люк устремил взгляд на дверь. С тех пор как он понял, что нужно ограничить себя, держать в узде свое постоянное желание находиться в ее обществе, все шло хорошо. Целыми днями она порхала по саду и дому, объезжала с ним верхом поместье и играла со щенками. Он видел, как с каждым днем она все больше погружается в повседневные дела, как и положено его жене.
А вот по ночам… она встречала его объятиями с открытой страстью, с таким откровенным желанием, что оно обжигало ему душу.
Шаги ее замерли, потом снова зазвучали, и она, появившись в дверях, взглянула на него и улыбнулась.
Он не удержался, окинул ее взглядом — с жадным наслаждением. Платье на ней было из такого тонкого муслина, что было бы прозрачно, если бы поверх него не была надета накидка из того же материала. Два кокетливых слоя — вот и все, что скрывало роскошные формы, которые теперь он так хорошо знал и без всяких усилий мог вызвать в своем воображении.
Платье цвета персика подчеркивало цвет кожи — такой белой, такой совершенной.
Он с трудом оторвал от нее взгляд и с небрежным видом глотнул вина, в то время как Коттслоу отодвинул стул и помог ей сесть.
— Нашел ли тебя полковник Мастертон? — спросила она. Люк кивнул. Полковник, один из соседей, приходил к нему утром; Амелия очаровала его, а потом показала, в каком направлении следует искать Люка.
— Он хотел поговорить об угодьях для дичи у северной границы. В этом году нужно будет проредить кусты.
Они говорили о том о сем. Когда имеешь поместье такого размера, всегда найдется нечто, требующее срочного вмешательства, а после многих лет вынужденной экономии дел оказалось очень много. Пока Амелия мечтательно рассуждала о новой мебели — Люк предоставил ей полную свободу действий, уверив, что денег у них больше чем достаточно и она может делать все, что ей захочется, — Люк смотрел на лицо жены, упиваясь ее воодушевлением.
И старался не дать своим мыслям направиться туда, куда их тянуло.
К ее воодушевлению в иной области, при иных обстоятельствах.
Глаза у нее блестели, губы были пухлые и розовые. От пребывания на свежем воздухе на руках у нее появился легкий золотистый тон.
Непослушная прядь, похожая на тонкий блестящий шелк, подпрыгивала возле уха, снова и снова привлекая его внимание. Она всегда укладывала волосы кверху; наверное, эта прядка сама выбилась. Он посмотрел на узел у нее на макушке; он казался хорошо закрепленным, но все же эта драз нящая прядка… Он протянул было руку, чтобы коснуться ее, но усилием воли сдержался.
И заставил себя перевести взгляд — сначала на ее губы, потом на глаза. Поерзал, откинулся назад, выпил вина, пытаясь избавиться от навязчивого желания постоянно любоваться ею.
К концу завтрака он был совершенно выбит из колеи, и ему очень хотелось куда-нибудь скрыться. Подальше от нее. Он отодвинул ее стул. Она встала и поблагодарила улыбкой.
— Я пойду поиграю со щенками — ты идешь на псарню?
Они стояли совсем рядом — никогда еще он не ощущал так близости женщины.
— Нет. — Он пропустил ее вперед. — Мне нужно порабо тать в кабинете.
Она вышла из комнаты, остановилась в коридоре, улыбнулась:
— Тогда я тебя покидаю.
Люк прищурился, покачал головой, потом резко повернулся и пошел в кабинет.
Прошло два часа. Он сидел за письменным столом — чистым, аккуратным, без единой бумаги на нем. Первое, что он сделал, войдя в кабинет, это задернул занавески на окне, выходящем на лужайку; и с тех пор то и дело с трудом сдерживался, чтобы снова не раздернуть их. Кто знает, что он увидит? Последние минут десять он рассматривал рельефную резьбу вокруг края кожаной вставки на столешнице. В голове у него была полная пустота.
Раздался стук в дверь — Коттслоу обычно стучал не так. Он поднял глаза — вошла Амелия.
В руках у нее была раскрытая большая бухгалтерская кни га, и она сосредоточенно вчитывалась в нее. Она снова побывала на солнце; ее бледную кожу буквально исцеловали солнечные лучи — она стала нежного персикового цвета.
Еще один локон выпал из пучка и теперь подпрыгивал соблазнительно рядом с первым, лаская ее подбородок.
Она огляделась, убедилась, что они одни, и закрыла дверь.
— А я надеялась, что ты уже закончил.
Он едва удержался, чтобы не взглянуть на пустой стол — свидетельства того, что он работает, на нем все равно не было. Она подняла гроссбух.
— Я просмотрела клички собак.
Он ждал, что она сядет напротив него. Но она, все еще изучая гроссбух, обошла вокруг стола и положила его на торговую книгу и склонилась над ним.
Так близко к нему, что он чувствовал тепло ее кожи, ее легкий запах — волшебное сочетание флердоранжа и жасмина. Он закрыл глаза; схватился за подлокотники и незаметно отодвинул свой стул.
— Клички я просмотрела, но вот почему все они «из Лиддингтона»?
Она стояла, наклонившись над столом, и ее груди, мучая соблазном, поднялись над низким вырезом платья.
— Это общепринятое правило, обозначение места, где они появились на свет. Обычно используется название ближайшего города.
Голос его звучал ровно, с похвальной сдержанностью, хотя он уже раскалился.
— Это необходимо? — Она посмотрела на него, упершись бедром в край стола. — То есть необходимо ли, чтобы вторая половина имени была названием ближайшего города? А не может ли это быть… скажем, Калвертон-Чейз?
Он прищурился; голова у него заработала не сразу.
— Правила, по которым дают клички, определены не точно, не до такой степени. Не знаю, почему бы и нет, если ты так хочешь… — Он внимательно посмотрел на нее. — Какое имя ты выбрала?
— Галахад из Калвертон-Чейза.
Он с трудом подавил тяжелый вздох.
— Порция и Пенелопа будут твоими вечными рабынями — сколько лет они надоедали мне, чтобы я использовал это имя. — Он хмуро посмотрел на жену. — Что случилось с женщинами и двором короля Артура?
Он не успел сообразить, как она оказалась у него на коленях. Его тело среагировало мгновенно, его руки сомкнулись вокруг ее бедер.
— Придется тебе спросить у Ланселота.
Она поцеловала его, но легко, ее губы только коснулись его губ, и она отодвинулась.
— Мне пришло в голову, что я не поблагодарила тебя за Галахада.
Он облизал вдруг пересохшие губы, прежде чем смог ответить:
— Если тебе хочется назвать его Галахадом, то придется заплатить за это.
Ее улыбка, ее низкий смешок чуть не доконали его.
— Посмотрим, смогу ли я это сделать. — Она прижалась к нему губами.
Она вложила в этот поцелуй всю душу и сердце; голова у него пошла кругом в буквальном смысле слова. Ее губы дразнили, искушали, возбуждали — и он не мог не ответить на ее призыв. Он крепко обнял жену. Ее пальцы запутались в его волосах, а их языки вели яростное сражение друг с другом.
Жаркий, сонный день за окнами клонился к вечеру; а в маленькой комнате с задернутыми занавесками руки делали свое дело, шелк шуршал, страсти накалялись.
Он уже научил ее не торопиться; целовать ее, чувствовать ее податливое тело, ласкать пышные бедра — все это было как погружение в море чувственного восторга. Она была мягкой, послушной — сирена, заманивающая его в глубину.
В забвение экстаза.
Неужели это она соблазняет его?
Он непроизвольно усмехнулся и отверг эту смешную мысль. Она — его жена — пришла поблагодарить его за щедрый подарок; она теплое лето у него в руках и олицетворяет саму жизнь. Потребность взять ее и все, что она предлагает, была сильна — она ведь ничего не требует. Она просто предлагает…
Потому что хорошо его знает — знает, что он возьмет, если она предложит, и устоит, если она потребует.
Он стал целовать ее с большим пылом, чтобы сбить с толку, а сам тем временем пытался собраться с мыслями. Он хотел понять, почему она так настойчива, не преследует ли какой-то свой план… но даже если так, не все ли равно?
Он привлек ее ближе к себе, обнял крепче…
Они услышали шаги в коридоре — и замерли, быстро отодвинулись друг от друга и ждали, широко раскрыв глаза…
В дверь постучали. Потом ручка повернулась, дверь отворилась, и на пороге возник Мактэвиш.
Люк посмотрел на него, выгнув брови.
— Ах, милорд, прошу прощения. — Мактэвиш покрас нел. — Я не знал. — Он почтительно кивнул Амелии, присевшей на краешек стола, а Люк листал какую-то книгу.
— Ничего страшного. — Захлопнув книгу, Люк жестом предложил Мактэвишу сесть рядом. Потом повернулся к жене: — Думаю, с этой кличкой все в порядке. — Он отдал ей книгу, — Необходимые платежи мы обсудим потом.
Амелия заметила тлеющую страсть в его темных глазах, а также некое подозрение. Она улыбнулась и соскользнула со стола.
— Великолепно. — Она позволила себе лишь намек на мурлыканье в своем голосе, зная, что он это заметит. — Не буду мешать вашим делам.
И, кивнув Мактэвишу, она прошествовала к двери с безмятежным видом.
Она, быть может, не получила всего, что хотела, но все же и это было хорошее начало. И кто знает, может быть, Мактэвиша им послали боги.
Глава 16
— Я собираюсь прокатиться верхом — хочу съездить на то место у реки, где мы часто бывали несколько лет назад.
Подняв голову от финансового отчета, Люк уставился на видение, стоявшее в дверном проеме. Одетая в бледно-зеленую амазонку, Амелия улыбнулась, опустила глаза и принялась возиться с перчаткой — как обычно. Из-под облегающего жакета была видна оборка газовой блузки, мучительной в своей прозрачности. В окна светило предзакатное солнце, обливая ее золотым светом, помогая ей играть роль соблазнительницы, которую она, по его убеждению, специально разыгрывала.
Справившись с перчатками, она взглянула на него:
— Я вернусь к обеду.
— Погоди. — Он уже вставал, не успев подумать. — Я поеду с тобой.
— Ты уверен?.. — Она бросила взгляд на разложенные на столе бумаги. — Я не хотела тебя отвлекать.
Заглянув ей в глаза, он не смог определить, была ли то ложь. Он мог бы сказать: тогда тебе не следовало попадаться мне на глаза. Но не сказал, а только равнодушно махнул рукой:
— Я вполне могу составить тебе компанию.
— Понятно, — ответила она, восхитительно приподнимая кончики губ в улыбке. Потом спокойно повернулась и пошла по коридору. — Побыть на свежем воздухе, думаю, полезно.
Он не понял, что она имеет в виду. Стиснув зубы, он шагал за ней.
Она уже велела привести ее кобылу, его жеребца быстро оседлали и взнуздали, и они пустились в путь, скача галопом по полям, направляясь к югу, к реке. Он знал место, которое она искала. Он привел ее прямо туда, где петля реки образовывала мыс, окруженный с трех сторон водой. Деревья загораживали это место — там они оставили лошадей. За деревьями был укромный уголок — самый кончик мыса, поросший густой травой, частично затененный развесистыми ветвями.
Когда они были детьми, это было их место, здесь они бездельничали, плескались в воде, проводили дни в ленивых разговорах или в мечтах. Иногда они приходили сюда большими группами или по одиночке, но никогда не бы али здесь вместе, только вдвоем, в этом царстве безмятежного детства.
Пригибаясь под ветвями, он шел вперед, ведя Амелию за руку. Когда они ступили на густую траву, он почти услышал рядом детские голоса, смех, шепот, тихое бормотание воды. Он остановился в центре зеленой лужайки и глубоко втянул в себя воздух. Воздух был напоен запахами лета — листвы, прогретой солнцем, травы, примятой их ногами.
— Здесь все, как было тогда. — Амелия высвободила руку и опустилась на траву, пышную, зеленую и благодаря жаркому дню сухую. Она встретилась глазами с Люком. — Здесь всегда был такой покой.
Она уперлась подбородком в колени и устремила взгляд на бегущую воду.
Люк сел рядом. Он вытянул длинные ноги к воде, оперся на локоть и задумчиво уставился на реку.
Река была неизменна, она текла здесь на протяжении многих поколений, многих веков — она была чем-то таким, что привязывало их к этой земле, к ее прошлому, но теперь нашептывало о будущем.
Она вся отдалась этому чувству — покою и умиротворению теплого воздуха, музыке реки и шелесту листьев. Все это придавало ей силы.
Наконец она взглянула на Люка, дождалась, когда он посмотрит на нее, и слегка улыбнулась:
— Так как же — могу я назвать щенка Галахадом?
Его полуночные глаза потемнели; она знала почему, знала, о чем он вспомнил. События прошлой ночи, когда она заплатила ту цену, которую он запросил, и еще сверх того. Сидя рядом с ним, она ощущала ту чувственную силу, которой нужно было покориться, а также нарастание того чувства, которое старалась пробудить, вызвать к жизни и вызывать снова и снова во время их близости, пока он не узнает его и не признает.
Первое сказалось в напряжении — мышцы его отяжелели, лицо заострилось. Второе было мимолетной, чистой силой, оно было сутью непреодолимого желания.
И то и другое она увидела в его глазах.
— Жарко, — произнес он. — Расстегни жакет.
Такие простые слова, но от них по ее телу пробежало желание. Она узнала этот тон — глубокий, спокойный, властный. Теперь она умела подчиняться ему, знала, что именно так играют в эту игру. И сама жаждала этой игры…
Она села и неторопливо расстегнула пуговицы на жакете. Снять жакет он не просил, она и не сняла, вполне охотно следуя его опытному руководству.
Она опустила руки, он опустил глаза.
— Повернись ко мне и распахни жакет.
Она так и сделала, и теперь он хорошо видел, что у нее под жакетом. Блузка была из тонкого газа, совершенно прозрачного. Сорочку она не надела.
У Люка сразу пересохло во рту. Он оглядел ее с видом султана, оценивающего свою рабыню. Понял, что под юбкой на ней ничего нет, что она распаляется, размякает, готовясь принять его.
Она позволила ему притянуть себя ближе, позволила завладеть своим ртом.
Он поцеловал ее так, словно она действительно была его рабыней; она не только была на все согласна — она еще больше разжигала его. Он требовал полной капитуляции — она готова была сдаться.
Он нашел рукой ее сосок, принялся теребить его, пока спина у нее не выгнулась и не перехватило дыхание.