Рабочий порядок, о котором он забыл, как забыл и о времени.
По террасе все так же прогуливались пары. Положив руку Амелии себе на рукав, он повел ее к бальному залу. Дыхание ее было учащенным, но когда они ступили на место, освещенное светом из окон, и он окинул ее критическим взглядом, ему показалось, что она вполне владеет собой. Щеки ее покрывал румянец, глаза стали огромными и блестящими, а губы, если вглядеться повнимательнее, припухли, и все же картина, которую она являла собой — молодая леди с мягко-лучистыми глазами, — прекрасно соответствовала их плану.
Они подошли к дверям зала, и он посторонился, чтобы пропустить ее вперед. На пороге она остановилась и оглянулась. Глаза их встретились.
Он был уверен, что она хочет что-то сказать, но она только улыбнулась. Не губами, а глазами.
Потом повернулась и вошла в зал.
Он взглянул на нее, выругался про себя и двинулся следом. Она и раньше так улыбалась ему — и, как всегда, от этой улыбки дыхание его сбилось.
Он думал, что это будет просто поцелуй. А чем это обернулось… Полночи воспоминания не давали ему уснуть.
Часы пробили полдень, когда Люк пересек холл своего дома. Документы ждали его в кабинете; он займется ими перед ленчем и освободится от навязчивых мыслей.
Он уже взялся за дверную ручку своего кабинета, когда услышал ее смех. Он хорошо знал эти звуки, мог в любой момент вызвать их в своей памяти. Сначала ему показалось, что это шутки его воображения. Потом он услышал голос, сопровождаемый смехом, не собственно слова, но тон, звучание.
Бросив взгляд назад, в холл, он прислушался. Амелия, его мать и сестры. И еще Фиона. Он напряг слух, но больше ничего не услышал. Значит, это не официальный прием, а просто визит друга дома.
Документы, лежащие на письменном столе, взывали к нему. Кое-какие векселя, с которыми нужно покончить к вечеру. Были еще и срочные счета, по которым он мог наконец-то расплатиться. Чувство долга гнало его в кабинет, но более примитивный инстинкт толкал его в другом направлении.
Вчера вечером она подчинилась ему, подчинилась легко и позволила ему вести ее — вплоть до этого поцелуя. Их, как предполагалось, обычного первого поцелуя. И вот тут она опрокинула все его планы. Это не он превратил игру в пылкую чувственную прелюдию — это сделала она.
И это порядком его встревожило. Если она смогла бросить вызов его власти даже в этой сфере, то неизвестно, что еще от нее можно ожидать.
А из этого, в свою очередь, вытекал весьма уместный вопрос: что она делает в его гостиной в этот час?
Дверь комнаты отворилась, и Амелия подняла голову. Она улыбнулась, не пытаясь скрыть своей радости, когда Люк вошел, увидел их и прошагал через всю длинную комнату к окну, туда, где они сидели.
Ее подруги тоже увидели его и улыбнулись, его мать сидела рядом с Амелией в шезлонге, а перед ними на двух стульях и кушетке устроились Эмили, Энн и Фиона. Он, ее суженый, являл собой зрелище, при виде которого ни одна леди не удержалась бы от восхищенной улыбки. Его синий фрак из дорогого сукна выгодно подчеркивал плечи и при влекал внимание к узким бедрам. Длинные мускулистые ноги были затянуты в лосины, заправленные в высокие сапоги, начищенные до зеркального блеска. Контраст между бледной кожей и совершенной чернотой волос и бровей производил неотразимое впечатление даже при дневном свете.
Он кивнул девушкам, склонил голову перед матерью и протянул руку Амелии.
Она вложила в нее свои пальцы, он крепко сжал их, и сердце у нее подпрыгнуло.
Он поклонился:
— Амелия…
Здесь, дома, они могли называть друг друга по имени; и хотя в его тоне для других, даже для матери, не было ничего особенного, она расслышала в его голосе предостерегающую нотку и увидела подтверждение этому в его глазах, когда он выпрямился и отпустил ее руку.
Ее улыбка стала еще веселее.
— Доброе утро. Вы ездили верхом?
Он замешкался, затем кивнул, отошел в сторону и при слонился к камину.
— Не хочешь ли выпить с нами чаю? — спросила мать. Люк посмотрел на поднос, стоявший на столе.
— Нет, благодарю тебя, я ничего не хочу.
Минерва изящно откинулась на спинку кресла.
— Мы обсуждаем полученные приглашения. Хотя сезон подходит к концу, на последние недели намечается несколь ко интересных балов.
Люк равнодушно спросил:
— Вот как?
Амелия взглянула на него:
— Хотя и осталось всего лишь около трех недель, не сомневаюсь — в развлечениях не будет недостатка..
Он посмотрел на нее, в ее невероятно невинные синие глаза.
— Все это так волнующе! — Фиона, яркая, как бутон, подпрыгнула на своем стуле, чем обратила на себя его внимание. Ее каштановые волосы были причесаны в том же стиле, какой предпочитала Энн, и еще что-то в ней было слишком знакомое… Наконец он понял, что на ней один из спенсеров Энн.
— Во всяком случае, на балах теперь уже не будет такой толчеи, — вставила Энн.
Фиона быстро повернулась к ней:
— Толчея?
— Именно так, — кивнула Эмили. — В начале сезона было гораздо хуже — просто столпотворение в полном смысле слова.
— Значит, ваш первый выезд вызвал столпотворение? — спросила Фиона.
Минерва улыбнулась:
— Воистину на том балу было очень много гостей.
Она посмотрела на сына. Люк встретился с ней взглядом и разделил ее гордую улыбку. Он все еще внутренне содрогался от напряжения, которое испытал тогда, на первом выезде в свет своих сестер, однако теперь он имеет возможность расплатиться за все.
— Очень жаль, что тебя не было с нами. — Энн схватила Фиону за руку. — Так странно, что твоя тетка отправила тебя к родственникам, а не на бал.
— Ну-ну, девочки, — вмешалась в разговор Минерва. — Фиона живет у своей тети, и миссис Уорли настолько добра, что все время отпускает ее к нам.
Энн и Фиона отнеслись к этому упреку смиренно, но было ясно, что их мнение о тетке Фионы, которая предпочла увезти ее в Сомерсет навестить родственников во время решающей недели сезона, не стало лучше.
— Я слышала, послезавтра в парке будут запускать воздушный шар.
Сообщение Энн отвлекло девушек; они принялись обсуждать предстоящее событие, а Минерва с нежностью наблюдала за ними.
Люк почти не обращал внимания на их болтовню: устремив взгляд на золотистую головку Амелии, он удивлялся — она смотрела на молоденьких девушек, улыбаясь их волнению.
— Не хотите ли посмотреть на это представление?
Она встретилась с ним взглядом и слегка покраснела.
— Может быть, мы пойдем все вместе?
Люку этого не хотелось но он любезно кивнул, когда его сестры тоже повернулись к нему.
— Почему бы и нет? — Это вполне подходит для первого выезда, на котором он будет публично сопровождать Амелию.
Фиона вскрикнула от радости. Энн улыбнулась. Эмили засмеялась. И они принялись обсуждать детали.
Пользуясь их взволнованной болтовней как прикрытием, Амелия посмотрела на него, и он увидел в ее глазах понимание…
— Люк, мы только что обсуждали… — Его мать обрати лась к нему, и он так и не успел понять, что же именно скрывалось за взглядом Амелии. Минерва улыбнулась: — Поскольку Аманда уехала на север и не вернется в этом сезоне, а мне придется сопровождать этих вертушек, то Амелии имеет смысл присоединиться к нам, как ты считаешь?
Ему удалось сохранить на лице равнодушное выражение, когда он взглянул на Амелию. Она посмотрела на него поверх своей чашки, потом опустила взгляд и весело улыбнулась.
— Эта идея напрашивается сама собой.
— Именно. А значит, Амелия присоединится к нам сегодня вечером, потом мы все отправимся на прием к леди Карстер. — Мать посмотрела на него, подняв брови. — Ты ведь не забыл о нем, да?
Люк вздохнул:
— Не забыл.
— Я велю подать карету на восьмерых, тогда мы все по местимся.
Амелия поставила свою чашку и обратилась к Минерве:
— Благодарю вас. Я буду здесь около восьми. — Она улыбнулась и протянула руку девушкам. — А сейчас мне пора уходить.
Люк ждал, стараясь не выказать своего нетерпения, пока она прощалась с его матерью и сестрами. Когда она наконец повернулась к нему, он произнес:
— Я вас провожу.
Коротко кивнув матери и девушкам, он открыл перед ней дверь, и они вышли в холл. Быстро оглядевшись, он убедился, что лакеев поблизости нет, и посмотрел на Амелию.
— Вы обещали следовать моим указаниям.
Она широко раскрыла глаза.
— А вам не кажется, что мне иногда следует присоединяться к вашей матушке и сестрам? — И, повернувшись к входной двери, она начала натягивать перчатки. — Вот я и подумала, раз появилась такая возможность, ее нельзя упус кать.
— Это так. — Он зашагал вместе с ней к двери. — Но только иногда.
Она остановилась и удивленно спросила:
— Что это значит?
Он нахмурился:
— Возможно, после подъема воздушного шара.
Она пожала плечами.
— Сегодняшний вечер ближе. Как бы то ни было, — опустив голову, она пыталась застегнуть крошечную пуговку на перчатке, — дело уже сделано.
Что можно на это ответить? Люк сказал себе, что это и правда не имеет значения. Они подошли к двери, он открыл ее. Амелия все еще пыталась застегнуть пуговку.
— Позвольте мне. — Он взял ее за запястье и скорее почувствовал, чем услышал, как она быстро втянула в себя воздух. Почувствовал дрожь, пробежавшую по ее телу, когда он нашел кончиками пальцев разрез в манжете ее упрямой перчатки и коснулся ее кожи.
Он встретился с ней взглядом, медленно поднял ее руку и посмотрел на «трудную» пуговицу.
Она стояла совсем неподвижно — ему казалось, что она даже не дышит, — пока он возился с маленькой застежкой. Пуговица пролезла в петельку, и Люк поднял голову. Ее глаза сверкнули; она изогнула запястье, и он отпустил ее руку.
Сунув руки в карманы, он прислонился к дверному косяку.
— Значит, увидимся вечером. Около восьми.
— Да. — Она кивнула, но в глаза ему не смотрела. — До вечера.
Гордо подняв голову, она спустилась по ступенькам на тротуар и, повернув к своему дому, махнула рукой. И в тот же миг из двери черного хода выскочил ее лакей, кивнул Люку и пошел позади Амелии.
Люк закрыл дверь и лишь тогда позволил себе скривить губы. Пусть она взяла на себя инициативу следующего шага, но кнут по-прежнему оставался в его руках.
Довольный, он пошел к себе в кабинет. Проходя мимо столика в конце холла, он остановился, отметив, что на блестящей столешнице чего-то не хватает. Куда подевалась чернильница его деда? Она стояла здесь, сколько он себя помнил… Наверное, Хиггс, охваченная лихорадкой ежегодной весенней уборки, взяла ее почистить и поставила в другое место. Сделав себе заметку спросить у нее об этом при случае, он пошел дальше — к делам, терпеливо ждущим его за дверью кабинета.
— Ты уверена, что у Минервы в карете хватит для тебя места?
Амелия бросила на мать взгляд и улыбнулась.
— Она сказала, что воспользуется дорожным экипажем. Нас будет всего шестеро.
Луиза помолчав, кивнула.
— Впрочем, вы все худенькие. Должна сказать, что я с удовольствием проведу спокойный вечер дома. Я все еще не пришла в себя после скоропалительной свадьбы Аманды. — Снова помолчав, она проговорила: — Думаю, Люку можно доверить присматривать за тобой.
— Конечно. Ты же знаешь его.
Луиза скривила губы и выпрямилась.
— Нет, нет! — Она замахала рукой Амелии, которая, взяв свой ридикюль и шаль, собралась уже выйти. — Постой, дай посмотреть на тебя.
Амелия усмехнулась и остановилась. Просунула руку в шнурок ридикюля, накинула блестящую шаль, расправила плечи, подняла голову и сделала пируэт. И после всего этого посмотрела на мать.
Луиза одобрительно кивнула:
— А я все думала, когда ты наденешь это платье. Этот оттенок очень тебе идет.
— Я знаю. — Она поцеловала мать в щеку. — Спасибо, что купила его мне. — Уже выходя в коридор, она улыбнулась через плечо: — Придется поторопиться — я не хочу опаздывать. Всего хорошего!
Луиза смотрела ей вслед с улыбкой на губах и нежностью во взгляде. Когда Амелия исчезла за поворотом коридора, она вздохнула и произнесла, зная, что дочь ее не услышит:
— Я понимаю, тебе не хочется упустить возможность пришпорить его. Всего хорошего, дорогая моя, и желаю удачи. С этим человеком она тебе понадобится.
Облаченный в черный фрак и черные брюки, кремовый галстук и шелковый жилет, Люк стоял в холле, глядя на лестницу, наверху которой наконец-то появились его матушка, сестры и Фиона в вечерних туалетах, и вдруг услышал, как Коттслоу открывает входную дверь. Он не обернулся, решив, что дворецкий хочет узнать, не подан ли экипаж.
И тут он услышал, как Коттслоу произнес:
— Добрый вечер, мисс.
И услышал веселый голос Амелии.
Он резко повернулся, возблагодарив про себя всех богов, что она наконец появилась…
Едва он взглянул на нее, как все в нем замерло.
Это было видение, которое могло сбить с толку не только чувства, но и разум. Грифельная доска его рассудка оставалась пустой, такой же пустой, как его лицо, но глаза его наслаждались зрелищем.
Поздоровавшись с Коттслоу, она распрямила плечи и бесшумно направилась к нему, а золотые завитки падали ей на спину и шею. Его пальцы сжались в кулаки. Она подняла на него глаза, улыбнулась с легкой фамильярностью — так, словно она всегда появлялась в его холле в облике морской богини, некоей спутницы Венеры, обретшей плоть, кровь и глаза василькового цвета.
Локоны, глаза и лицо он помнил, но вот что касалось всего остального… Да видел ли он ее раньше по-настоящему? Одно он знал точно — он никогда не видел ее одетой так.
Ее платье было сшито из мерцающего шелкового газа, такого легкого, что оно колыхалось от дыхания, при этом чувственно и любовно покрывая каждый изгиб ее тела, обрисовывая пышность грудей и бедер. Цвет был бледный, серебристый с сине-зеленым оттенком. Оборка из той же ткани образовывала лиф; еще одна оборка шла по подолу. Прекрасно сшитое платье подчеркивало тонкую талию, обтекало ее, как вода, облегало, посверкивало…
На какой-то безумный миг ему показалось, что на ней ничего нет, кроме морской пены, и в любой момент волны могут отступить, ветерок вздохнет, и пена растает…
Иллюзия, конечно, но какая прекрасная!
Он не замечал всяких там рукавов и бретелек — все это было не важно. Ее обнаженные плечи и восхитительные холмики грудей, казалось, поднимались из пены лифа, и ему очень хотелось потянуть платье вниз…
Она подошла к нему, остановилась, невидимая остальным; с лестницы донеслись восклицания, шаги и шорох ткани — сестры торопливо спускались вниз.
Он посмотрел Амелии в глаза.
На губах ее появилась насмешливая улыбка. Она спросила:
— Вы готовы?
Голос у нее был низкий, похожий на голос сирены…
Готов?
Он смотрел ей в глаза, и взгляд ее был далеко не ангельским. Прежде чем он успел выказать свое недовольство, она улыбнулась еще шире и скользнула мимо него, чтобы поздороваться с его матерью и сестрами.
Его оставили бороться с самим собой — загонять обратно целую орду инстинктов, пытающихся вырваться на свободу. Он круто повернулся, сложил на груди руки и стал внимательно ее рассматривать. Мать и сестры решили, что эта поза выражает нетерпение — они уже опаздывали. Амелия поняла бы его лучше, но…
В данный момент его не интересовало, что она знает или предполагает. Если бы существовала хоть какая-то надежда, что его послушают, он отправил бы ее домой переодеться. И не важно, насколько это их задержало бы. Но восторженные оценки, которое это… платье — назовем его так за неимением лучшего слова — получило от его родственниц, показали, что они видят все не так, как видит он.
Это мерцающее платье, по его мнению, было бы гораздо уместнее в будуаре, нежели на балу. И что — ему придется ухаживать за ней весь вечер и при этом держаться на расстоянии?
И держать на расстоянии всех прочих мужчин?