Лена неожиданно пригорюнилась и уселась на край кухонного стола, голос ее зазвучал отрешенно и печально:
— Представляешь, а я-то, дура, еще письма ему писала. И не просто «Привет-как-твои-дела-ну-ладно-пока», а громадные письмищи на десять страниц. Всю свою жизнь ему рассказывала, в вечной любви признавалась. Воображала себя Джульеттой, идиотка.
— Ты мне о письмах ничего не рассказывала!
— А нечего рассказывать. Он мне так и не ответил. Ни разу. И не приехал ни разу. На Дальнем Востоке работал, я слышала. Вон как далеко забрался, лишь бы со мной не встретиться.
— Ленк, ты того… не передергивай. Простой поцелуй — не повод для женитьбы. Ну разве можно так серьезно относиться к своему роману в четырнадцать лет?
Лена Синельникова опустила голову чуть ниже, чтобы скрыть усилившийся румянец. Секрет, который она хранила двадцать лет, рвался с ее губ слишком давно.
— Я… мы… Короче, я не просто с ним целовалась. Если хочешь знать… Он меня женщиной сделал! Он был первым, понимаешь?!
— Ой, Ленка…
— Вот тебе и «ой, Ленка». Я же была не просто девственница, я была супердевственница! Я действительно ни с кем до него даже за ручку не гуляла. И потом он исчезает — что я могла чувствовать, как ты думаешь?
— Ну… разозлилась, наверное?
— Дура. Я была в шоке. Я немедленно вообразила, что повела себя, как развратная женщина. И двадцать лет прожила с этим комплексом вины. Занялась карьерой, поселилась в Кулебякине. Где мои мужчины, Туся? Нету их. Потому что я до сих пор понятия не имею, как себя с ними вести.
— Вот дьявол! Елена, вы глупости говорите! Ты же ходячий оргазм для любого мужика! Ноги! Грудь! Попа! Да еще и телевизионщица, и главное — ТЫ УМЕЕШЬ ГОТОВИТЬ!!!
— Только вот я что-то не наблюдаю толп обезумевших от страсти мужиков у себя под окнами. А вот Милка, секретарша у меня на работе, только пройдет по коридору — и все мужики бегут в курилку обсуждать, как Милка клево должна выглядеть в нижнем белье. Ты Милку видела?
— Видела. Не задница, а братская могила. И крашеная.
— И уже три раза была замужем.
— Ты хочешь выйти замуж три раза?
— Какая разница, если я не выйду замуж ни разу? Туся, вся моя личная жизнь заключена в составлении рецептов соусов, выяснении точного времени обжаривания небольших кусочков филе и пассеровки лука. Когда нормальные бабы кадрятся в ночных клубах, я сижу на диване и читаю кулинарные рецепты Малаховец. Еще пара лет — и я превращусь в точную копию моей мамы…
— Тогда почему ты не переедешь в Москву?
Лена запнулась и посмотрела во встревоженные карие глаза подруги.
— Потому что… потому что в глубине души я все эти годы ждала, что он вернется. Ко мне вернется, понимаешь? Туда, где он меня оставил. Поэтому я каждый вечер хожу на этот долбаный пруд и купаюсь в нем, а потом сижу и ковыряюсь в собственных сердечных ранах. Наверное, действительно надо плюнуть на Кулебякино, переехать в Москву, а сюда приезжать на шашлыки и на Новый год…
— Или надо просто встретиться с Максом Сухомлиновым лицом к лицу и все ему высказать, ты так не думаешь? Прошлое должно остаться в прошлом, но для этого нужно раздать все долги. Напеки пирожков, сложи их в корзиночку и наведайся к нему по-соседски.
— Как дура.
— Нет. Как взрослая, красивая, успешная женщина, которой надоело мучиться воспоминаниями. К тому же личная беседа сразу поможет понять, хочешь ли ты этого человека до сих пор или нет. И если все еще да, то рекомендую шевелить задницей, потому что на такого самца уже положили глаз все свободные — да и замужние — красотки нашего Кулебякина. Я тебе друг, поэтому честно признаюсь: я тоже положила!
Лена встала рядом с Тусей, правда прикрывшись занавеской. Неожиданно на лице ее появилось ожесточение.
— Какого дьявола он здесь торчит уже неделю! И маячит у меня на глазах… со спущенными штанами.
— Ха! Да он понятия не имеет, что ты здесь живешь!
— Да прям! Еще скажи, что он фанат зеленых газонов. У него тридцать соток заросшего чертополохом сада-огорода, а он неделю вылизывает газон с носовой платок величиной. А газон — это единственное, что видно из всех моих окон…
В этот момент Макс Сухомлинов закончил полив газона, поднял шланг вверх и окатил себя с головы до ног, после чего повернулся лицом к наблюдательницам. Туся немедленно взвыла, а Лена почувствовала, что сейчас задохнется.
Пот выступил на висках, а губы пересохли. Где-то в груди и животе разгорался костер, грозящий спалить ее изнутри.
На газоне стоял загорелый красавец, и струи воды текли по выпуклой бронзовой груди, свивали черные косички волос на животе. Тонкое полотно быстро намокло, облепив узкие бедра атлета, и Ленка Синельникова уже не могла оторвать глаз от небрежно расстегнутой пуговицы потертых брюк…
— Он изменился…
— Лена, прошло двадцать лет. Тут любой изменится.
— Я не об этом. Тогда мы были на равных. Мне так казалось…
Она не запомнила ни смущения, ни неловкости, ни боли. Только руки Макса, ласкающие ее тело, только его широко распахнутые глаза, в которых пополам смешались ужас и восхищение. Только нежность. И ощущение бесконечного, огромного, как космос, счастья…
Зачем он вернулся?
— Да я не сказала бы, что он прямо вернулся. Серафима сказала, он собирается прикупить участок, привести дом в порядок и выбросить все старье. Может, сдаст его потом. У него же хороший бизнес в Москве, это Эдик Березкин сказал. Слушай, Ленк, а может, тебе пока потренироваться на местных? Эдик вообще в тебя втюрен, Пашка Мячиков симпатичный, а Игорь спрашивал о тебе в аптеке…
Лена очнулась и ехидно поинтересовалась у подруги:
— «Симпатичный Пашка» — это, как я понимаю, наш участковый Павел Сергеевич? А Игорь…
— А Игорь, между прочим, риелтор.
— Значит, жулик.
— А ты дура. Пашка тебе все время штрафы за парковку выписывает — зря, думаешь? А Эдик тебя сколько раз звал на санках кататься?
— Тимошкина, прекратите детский сад. На санках! Любовные послания в виде повесток!
— Хорошо, тогда учти, что ты закончишь, как Аглая Кулебякина! Старой девой!
Туся разозлилась не на шутку, подхватила сумку и вылетела из кухни. Через мгновение хлопнула входная дверь, и Лена Синельникова грустно улыбнулась.
Теперь никто не помешает ей думать. Вспоминать. Мучиться.
И смотреть на Макса Сухомлинова сквозь занавеску до одури, до умопомрачения, до изнеможения!
3
Через пару минут, впрочем, самоистязания пришлось прекратить. Чувство долга оказалось сильнее, и оно бестактно напомнило Лене Синельниковой, что она уже почти на месяц затянула сдачу рукописи своей книги. Книга являлась художественным переложением передачи одного из федеральных телеканалов под немудреным названием «Красиво есть не запретишь», а проще говоря — сборником рецептов всевозможных блюд русской кухни. На означенном канале Лена Синельникова работала уже много лет, причем начинала в качестве секретарши на побегушках, а теперь доросла до креативного продюсера. Оголодавшие россияне создали передаче неожиданно высокий рейтинг, и теперь руководство спешило снять все возможные пенки с этого проекта, а потому нужно было спешить.
Лена решительно тряхнула головой, подошла к зеркалу и заявила своему отражению:
— Работать! Ясно? И прекрати думать о прошлом. Ты была просто маленькой влюбленной дурочкой, нафантазировавшей себе сказку про вечную любовь.
С этими разумными и в высшей степени позитивными словами она отошла от зеркала и бросила прощальный взгляд в окно — просто так, чисто машинально.
В следующий момент она вцепилась в занавеску и зашипела разъяренной кошкой:
— Предательница!
Макс Сухомлинов больше не поливался водой и не подстригал свой паршивый газон. Он стоял, небрежно облокотившись на забор, и трепался с Тусей Тимошкиной, которая хлопала ресницами, ослепительно улыбалась и изгибалась по самым немыслимым траекториям. Потом эта змея протянула руку и игриво ухватила полуголого Сухомлинова за бицепс.
В этот момент сознание Лены слегка раздвоилось. Нет, большая его часть все равно мечтала о скорейшем и жестоком удушении предательницы Тимошкиной, но вторая, меньшая, но более разнузданная, озаботилась следующим: каково это — прикоснуться к гладкой, смуглой коже Макса? Погладить. Слегка сжать плечо…
Для ее родителей любой из Сухомлиновых был персоной нон-грата. В особенности Макс — потому что родители-то прекрасно понимали, как опасен этот высокий улыбчивый парень для их скромницы-дочери. Сама Лена этого не понимала — ровно до того момента, когда осознала, что все мысли, связанные с противоположным полом, неизменно превращаются в мечты о Максе. Целоваться на задворках школы? Обжиматься на последнем киносеансе в доме культуры? Заниматься сексом? Что бы это слово ни означало — во всех этих ситуациях Лена Синельникова представляла себя только рядом с Максимом Сухомлиновым.
Это было очень давно, целых двадцать лет назад, но вот же она, взрослая женщина, самодостаточная и красивая, скорчилась за занавеской, изнемогая от ревности и бессильной ярости. Расслышать, о чем змея Тимошкина болтает с негодяем Сухомлиновым, она не могла, поэтому пыталась понять по губам. Ничего не выходило. Может, выйти на крыльцо? Ну, якобы половики потрясти? Имеет она право прибраться в доме?
И как полная дура, Лена Синельникова подхватила с пола полосатый и абсолютно чистый половик из «Икеа», кинулась на крыльцо и стала остервенело вытряхивать его, одновременно напряженно прислушиваясь. Напрасный труд! Только приглушенное воркование Тимошкиной, глухой рокот голоса Макса — и смешки! Хихикают они, вы подумайте!
Ей ли не знать смешки Тимошкиной? Натурально, эта паразитка кокетничает с Максом.
Невзирая на явную опасность быть застигнутой на месте преступления, Лена Синельникова бесшумно, словно индеец, вышедший на тропу войны, двинулась к кустам цветущего шиповника. Теперь от вероломных собеседников ее отделяла лишь хлипкая растительная преграда, зато она расслышала:
— … и я уверена, она скоро закончит. Сейчас у нее много работы — книга, потом это шоу… Ты, кстати, не видел его ни разу?
— Боюсь, нет. Много работы, знаешь ли.
— Так оно же воскресное.
— Ты тоже в нем участвуешь?
— Что ты! Это она у нас теледива, а я так, на подхвате. Нет, если честно, я ей помогаю немного с книгой — набрать текст, всякое такое…
Змея, змея! Ни разу она ей не помогала! А набранный раз в жизни текст не имел никакого отношения ни к книге, ни к шоу. Это вообще было резюме, сто лет назад, когда Лена искала работу.
Холодное и мокрое ткнулось под коленку, и Лена едва не завизжала от неожиданности. Черно-белый крупный спаниель, на редкость добродушное и бестолковое создание, жизнерадостно крутил хвостом и повизгивал от счастья. Мол, вот нечаянная радость, иду-иду, а тут ты стоишь, в розах! Лена торопливо и беззвучно замахала на пса руками, и тот безропотно ушел на сторону сухомлиновского участка. Тут же послышался голос Макса:
— Васька, балбес, где тебя носит? Не поверишь, Наташенька, этот прохвост может пропадать целый день. За белками гонялся, не иначе.
— Ох, ты поосторожнее, Максим. Не стоит пускать его к Ленке. У нее бздык по части розочек. Их же еще ее мама сажала. О, опять полез…
Неугомонный Васька решил попытать счастья еще разочек, но теперь уже не с тыла, а в лоб. В результате Лена была атакована, облизана и обслюнявлена. Она молча боролась с любвеобильным спаниелем, когда прямо над ее головой раздался насмешливый рокочущий смешок:
— Какие люди без охраны! Неужели сама Елена Синельникова, звезда голубых экранов?
Предательница Тимошкина немедленно пошла на попятный.
— Ой, побегу. Еще столько дел сегодня. Ленк, я позвоню? Макс, я СТРАШНО рада встрече. Лен, мы поговорим, ладно?
— О, да! МЫ — поговорим.
Тимошкину как ветром сдуло, а несчастная, красная, растрепанная, злая как оса Лена Синельникова осталась наедине с Максом Сухомлиновым — и наверняка со всем окружающим народонаселением: жизнь престижного поселка Кулебякино была не слишком богата на яркие события и бурные страсти.
Можно было не сомневаться, что сестры Серафима и Аглая, Василий Семеныч и Лизка Монастырюк уже заняли места в бельэтаже. Впрочем, сейчас Лене было на это наплевать, потому что перед ней стояли двести процентов абсолютного самца и нахально ухмылялись сногсшибательно сексуальной улыбкой.
— Вообще-то я уже неделю этого жду.
— Чего еще?
— Ну, когда ты прекратишь прятаться и мы с тобой станем добрыми соседями.
С этими словами он протянул ей руку, но Лена даже и не подумала ответить на рукопожатие. Учитывая ее нынешнее состояние, это было бы небезопасно.
— Мы с тобой, Максим, и так соседи, а насчет добрых… Так я попрошу вас, Максим Георгиевич, собаку держать на привязи — или заняться забором. У меня здесь розы.
Макс вздернул соболиную бровь, и в глазах у него заплясали чертики.
— О! Забор? То есть ты предлагаешь сделать его нашим родовым проклятием? Второе поколение Сухомлиновых-Синельниковых ссорится из-за забора, вражда перерастает в кровную, гремят выстрелы, и вот уже кровавая вендетта не щадит ни мужей, ни жен… Кстати, а мужья у нас есть?
— Не твое дело.
— Значит, нет. Это хорошо.
— Почему это?
— Нет, для тебя-то плохо…
— Знаешь что, Сухомлинов!..
— Хорошо, что жертв меньше. Вендетта такое дело… А дети?
— А у тебя?
— Приезжая в чужой город, не забудь погладить по голове встреченного ребенка — вдруг твой?
— Пошляк!
— Синельникова, на твоем месте я бы заволновался, узнав, что твой сосед, нормальный такой мужчина тридцати шести лет, за все это время не имел ни одной половой связи с женщиной. Это означало бы две… пардон, три вещи. Либо он голубой, либо опасный маньяк, либо…
— Что?
— Импотент.
— Полностью согласна. Кстати, а за какое это «все» время?
Ох, зачем она задала этот вопрос! Глаза Макса Сухомлинова превратились в бездонные пропасти греха и пламени, а низкий голос сгустился до обволакивающего рокота:
— За все время, которое прошло с той самой ночи, когда меня лишила невинности одна юная девственница. Как сейчас помню, был тоже июль, и стало быть, у нас с тобой, Синельникова, юбилей…
Она едва стояла на ногах, но если не ответить сейчас — тогда только повеситься. Поэтому Лена Синельникова подняла голову — и спокойные серые глаза сверкнули сталью боевого клинка.
— Да, Максим. У нас юбилей. Двадцать лет, три дня, четырнадцать часов и несколько минут раздельной жизни в мире и согласии.
Ей нелегко дались эти слова, но она их выговорила, не замечая того, что в беспамятстве сжимает рукой шипастый стебель шиповника. Сейчас было не до боли от какой-то занозы…
— И еще. Насчет вендетты. Соседи действительно не должны ссориться, но так уж получилось, Максим Георгиевич. Вы — Сухомлинов, я — Синельникова. Давайте постараемся не дать нашим будущим детям повода для вражды.
Максим нахмурился, и в глазах его промелькнули боль и ярость — Лена даже вздрогнула при виде этой мгновенной вспышки. А потом он просто перегнулся через живую изгородь и крепко взял ее за запястье.
Сказку про Морозко все помнят? Когда тамошняя героиня притронулась к волшебному посоху, немедленно замерзла. Так вот, Елена Синельникова от прикосновения Максима Сухомлинова немедленно расплавилась. И сумела только прохрипеть, как будто он держал ее не за запястье, а за горло:
— Пус… ти… немед… ленно…
— Стой спокойно.
— Ты… чего…
— У тебя кровь идет. До чего ж ты, Синельникова, вредная! Сама голыми руками розы свои повыдирала, а сваливаешь на несчастного, безобидного пса… Фу, придурок! Брось сейчас же! Васька!!! Не смей!
Спаниель Васька вытащил грязный нос из довольно уже глубокой ямы, которую он все это время самозабвенно рыл позади Лены, прямо на клумбе с физалисом. Физалис был импортный, лично Леной привезенный из Испании три года назад. Вдали от родины приживаться он никак не хотел, и только в этом сезоне соизволил дать пару бутончиков…