— Поди, пока тебя здесь не застали…
Ведь у старших царевичей были свои покои в отцовском дворце, где они проводили некоторое время ежедневно, занимаясь делами в зависимости от того, что поручит им повелитель. Все, кроме младшего, имели свои дворцы, и ночные половины их не пустовали. Здесь же были комнаты, где они сидели с писцами и разбирали дела об управлениями царскими имениями и конюшнями, записки наместников, а также дела почтового ведомства, чтобы затем доложить царю свои мысли и выводы.
Так Эртхаана находился теперь в комнате, смежной с его кабинетом, во дворце повелителя.
Оставшись один, царевич расправил на ладонях записку. Алый шелк, взлетающие строки, рука к каламу непривычна… Вчера он видел алый кафтан на Эртхиа. Но может ли быть, чтобы юнец, подобный Эртхиа, зажегся страстью не к деве высокогрудой и грузной бедрами, а к усладе мужа опытного и искушенного в удовольствиях — мальчику тонконогому и изнеженному, благоухающему ночью подобно жасмину и спрятанному от солнца в сумраке опочивальни?
От горечи и досады Эртхаана впился зубами в лоскут. Как случилось, что младший стал первым? Да может ли быть? Чтобы невольник, знавший ласку повелителя, уступил юнцу и соблазнился неопытным, равным себе по возрасту? Может ли быть?
Но пиши эту записку Лакхаараа — так ли писал бы он?
Если донести об открывшемся отцу, виновного найдут, и схватят, и предадут суду. Но тогда не получить Эртхаане желаемого, ведь раньше, чем найдут вора, палачу отдадут нежного, обликом подобного нарджису и жемчугу, чтобы снял с него кожу целиком вместе с волосами. И кожу его повесят во внутреннем саду, чтобы все обитатели ночной половины увидели, и устрашились, и остереглись. Нежному позволят умереть самому, и никто не сократит его мучений. Но не в этом дело, а в том, что Эртхаана останется ни с чем.
Следовало выжидать, пока обстоятельства сложатся иначе, а до той поры собирать и сохранять доказательства вины наложника.
Переведя дух, Эртхаана спрятал записку и лоскуты от кафтана в шкатулку из слоновой кости, оправленную в серебро, прижал крышку сухими от жара пальцами. Он сумеет дождаться.
Но кое-что следует предпринять немедленно.
К клочьям алой тафты пристали белые нити. Если подобные когтям шипы разорвали рубашку, не миновали и кожи…
Эртхаана вышел в комнату, где сидели писцы, и продиктовал приглашение всем братьям собраться этим же вечером в царской бане, где они смогут отдохнуть и развлечься. Запечатав послания перстнем, он приказал срочно доставить их царевичам.
Пары дней хватило предприимчивому Эртхиа, чтобы договориться с начальником стражи. И хотя царевич уже озабоченно прикидывал, надолго ли хватит его военной добычи, он был доволен: жизнь его наполнилась заботами более значимыми, чем охота да опостылевшие уроки учителя Дадуни. И то сказать, учитель уже не казался ему никчемным старым словоплетом. Он довольно толково разъяснял все, чего Эртхиа не удавалось понять с первого раза, — а это было очень важно, ведь понятное легче запомнить…
Во второй раз Эртхиа пришел к Акамие днем, когда уже спали все на ночной половине дворца. Один Акамие, которого не натирали сегодня соком травы дали, в нетерпении ожидал гостя.
Евнух провел их к дальней стене дворцового сада извилистым проходом между внутренних двориков.
— Если задержитесь — я не смогу вас дождаться, — предупредил он, запирая за ними калитку.
— Мы не задержимся, — заверил его Эртхиа, больше стремясь успокоить Акамие. — Жди к следующей страже.
Эртхиа, знай, ободряюще улыбался невидимому под покрывалом брату, а когда поднимались по обвившей Башню лестнице, пропустил его вперед и все сто девяносто девять ступеней заслонял вытянутой рукой от пустоты справа.
Стражник открыл им дверь на верхней площадке. Эртхиа вошел первым. Сначала синие пятна в ослепленных солнцем глазах вспыхнули между ним и зловонным мраком темницы. Только протянувшийся сверху косой жгут солнечного света указал ему на бледное лицо узника. Рядом с шорохом упало тяжелое покрывало, и Акамие, светлый и быстрый, уже опустился на колени рядом с лежащим. Косы и косички упали с его плеч на лицо Ханиса, когда Акамие наклонился послушать дыхание.
Ханис отвернул лицо и открыл глаза.
Эртхиа подошел ближе.
— Кто ты? — выговорил Ханис, когда Акамие откинул косы за спину и ласково улыбнулся узнику.
Акамие растерянно приподнял брови. Тогда Ханис облизал потрескавшиеся губы и сказал на языке хайярдов:
— Ты — та девушка-воин, которую я видел среди завоевателей в моем дворце.
— Я не девушка! — отшатнулся Акамие.
Эртхиа положил руку ему на плечо и угрюмо пояснил:
— Это Акамие, мой брат. А я — Эртхиа, младший сын царя.
— И тебя я видел, — снова удивился Ханис. — Вы сидели рядом и были там единственными людьми среди… них.
Эртхиа нахмурился, Акамие виновато опустил глаза.
— Можем ли мы чем-нибудь помочь тебе?
Ханис скептически ухмыльнулся.
— Может быть, но едва ли вы это сделаете.
— Что, говори?.. — пылко воскликнул Эртхиа. — Ты доказал свою отвагу, одолев дюжину воинов и не побоявшись разговаривать с победителем, вольным решить твою судьбу, как равный с равным. Для такого человека, даже если он мой враг, я готов сделать все, что в моих силах! Таким врагом дорожить надо, как другом.
— Дай-ка мне нож, — попросил Ханис.
Эртхиа с готовностью потянул из ножен кинжал. Акамие быстрым движением остановил его руку.
— Он убьет себя!
Эртхиа сглотнул.
— Это правда? — строго спросил он у Ханиса.
Ханис улыбнулся разочарованно и устало. Эртхиа набрал в грудь побольше воздуха, готовый объяснить этому несчастному, сколь преступна человеческая слабость, подсказывающая уклонятся от исполнения Судьбы… но увидел, что Акамие качает головой, прижав пальцы ко рту, и шумно выдохнул.
Ханис лежал с закрытыми глазами, до подбородка натянув кошму и всем видом давая понять, что незваные посетители более не представляют для него интереса.
Акамие наклонился к нему и тихим голосом задал вопрос.
— Ты был царем и богом в своей стране?
— Я царь и бог, — поправил его Ханис.
— Да, — согласился Акамие. — Да. Почему же ты хочешь умереть?
— Царю и богу не пристало жить в неволе. Умерев, я соединюсь со своими в золотом сиянии Солнца.
— Но ты бог? Единственный бог своего народа — это так?
— Так. Единственный.
— Как же ты оставишь свой народ в такое время, бог? — недоумение змейкой юркнуло из начала в конец вопроса и замерло между бровей Акамие.
И Ханис удивленно открыл глаза. Некоторое время он молчал, нахмурившись, а потом обратился к солнечному лучу:
— А ты что скажешь?
Ахана заглянула в глаза. Ее взгляд согревал и ласкал, но она молчала.
— Это закон. Сыны Солнца не живут в плену. Я должен умереть.
Правда, в голосе Ханиса было теперь больше раздумья, чем уверенности.
— Но если ты — единственный… — подсказал Акамие.
— Если я — единственный, кому я поручу мой народ?
Ханис приподнялся на локте и с живостью спросил:
— Ты считаешь, что мой долг — остаться здесь?
— Ты сам это знаешь, — опустил глаза Акамие.
— Значит, до сих пор я думал только о себе? — ужаснулся Ханис.
— Это прошло.
Акамие поднялся и отошел к выходу. Приподняв покрывало, он вынул узелок, который принес с собой.
— Ты давно не ел, — сказал он Ханису, и тот не возразил. — Это поможет тебе восстановить силы.
Акамие развязал платок. В нем оказались два плотно закрытых сосуда и горсть сушеных фруктов.
Эртхиа наклонился к его плечу.
— Как ты обо всем догадался?
— У меня очень много времени, чтобы думать, — печально заметил Акамие. — Только боги, лишенные человеческих слабостей, могут, обладая могуществом, отказаться от удобств и роскоши. Что им золото и камни, мягкое ложе и горячая вода? Они дети Солнца, в них самих горит огонь, согревающий их и озаряющий их жизнь. Они намного сильнее и выносливее любого человека, не боятся холода, не зависят от тепла. Все это мы видели в Аттане. Да, Эртхиа?
Ханис пристально всмотрелся в лицо Акамие.
— Кто ты?
Акамие протестующе поднял руку.
— Почему же, если они так могущественны, мы победили их? — усомнился Эртхиа.
Акамие улыбнулся.
— Повелитель — такой же человек, как его подданные, только волей Судьбы поставленный над ними. Он вел войско, состоящее из равных ему и свободных, из людей, покорных только Судьбе — и ему, поскольку так хочет Судьба. У подданных богов Аттана — глаза рабов, поверь мне, Эртхиа. Я хорошо знаю такие глаза, потому что часто их видел. Намного чаще, чем глаза свободных. И потому что я сам — невольник.
— Я хотел бы еще поговорить с тобой, — попросил Ханис.
— И я — с тобой, — кивнул Акамие. — Мы еще придем, правда, Эртхиа?
— Я велю стражникам убрать здесь, — пообещал Эртхиа. — И пришлю тебе хорошей еды.
Уже на нижних ступенях Эртхиа, хмурясь, спросил:
— Ты действительно веришь в то, что он — бог?
— Какая разница? — удивился Акамие. — Достаточно того, что он сам в это верит.
И недолгое время спустя братья снова навестили Ханиса. В темнице, по приказу Эртхиа, вымыли и вычистили все, что можно, и узнику дали вымыться.
Окрепший и повеселевший — Эртхиа посылал ему сначала, по совету Акамие, миндальное молоко, сушеные фрукты, густой черный чай с мятой и анисом, а потом и более плотную и сытную пищу — Ханис сидел на кошме, как и его гости, подтянув под себя ноги, а на плече его примостилось солнечное полукружие, цепляясь за светло-рыжие кудри, перебирая их, когда Ханис качал головой.
Они говорили и говорили, вопросы обгоняли друг друга — не успел ответить на один, как он обернулся двумя совсем разными, а ответы увели тебя так далеко, что начинай сначала и не забудь ни о том, ни о сем…
Только Ханис больше не спрашивал Акамие, кто он.
Иногда Ханис касался пальцами плеча, как бы проверяя, на месте ли солнечный лоскуток, и свет накрывал пальцы, лаская теплом.
Но в третье посещение все изменилось.
Ханис сидел теперь в темном углу, виноватыми глазами глядя в наклонное течение луча.
— Твои доводы ложны! — упрекнул он Акамие. — Что я, узник, могу сделать для моего народа?
— Я думаю о том, как помочь тебе! — вступился за брата Эртхиа. — Бежать отсюда нелегко, но возможно.
— И ты готов предать отца и повелителя, которому присягал? — не поверил ему Ханис.
Эртхиа пробормотал нечто неразборчивое о священных узах дружбы, но сник и умолк.
— Судьба переменчива, — уговаривал Акамие. — Все может измениться. Если ты выжил даже вопреки своему желанию, значит, Судьба еще не отпускает тебя. Как ты можешь знать, что о тебе задумано? Надо с благодарностью принимать благоприятные перемены и с терпением — неблагоприятные. Взгляни на меня… Я рожден от царя, но я более узник, чем ты. В жизни таких, как я, всех перемен — милость или немилость господина. Но вот ты видел меня в Аттане, и ты принял меня за девушку, да, но не за наложника, а за воина! А я наложник. Я был предназначен к этому с рождения и воспитан для украшения опочивальни и развлечения господина. Ты и теперь уверен, что меня видел среди воинов моего царя? Но я там был, и брат мой тому свидетель, и ты сам. Переменчива Судьба! Вот я здесь, беглец с ночной половины, в Башне Заточения я обретаю свободу — так кто из нас узник? И нет у меня надежды на лучшую долю, но кто знает, как переплетаются нити в узоре Судьбы… — Акамие перевел дух. И невольно вырвалось у него:
— Только кажется мне, что лучшие дни моей жизни уже позади.
— Если не можешь жить как должно — умри.
Ханис сурово посмотрел на Акамие. Он слышал, что хайарды держат в своих опочивальнях и мальчиков. Но впервые видел такого. Да, он мог бы догадаться и раньше, но об Акамие не хотелось догадываться…
— Разве это в моей власти? — Акамие отвернулся. — Судьба моя еще не исполнилась.
— Кто тебе мешает? — возмутился Ханис. — Разветы не найдешь ножа, или шнурков и поясов у тебя недостаточно?
— Как можно?! — Акамие, оторопев, забыл о стыде. Потом объяснил:
— Судьба не любит, чтобы человек уклонялся от исполнения ее. И разве там, на обратной стороне мира, не в ее же власти пребуду? И как она карает за ослушание?
— Как? — заинтересовался Ханис.
— А никто этого не знает! — рассмеялся вдруг Акамие. — Говорят разное, но никто из говорящих не обладает знанием испытавшего. Кто побывал на обратной стороне мира и смог вернуться? Я прочитал много свитков и сшитых книг, и наших, и чужеземных — мудрецы спорят друг с другом, и нет одной правды. Я читал даже, будто там обитает некто, ожидающий с любовью, чтобы позаботиться и утешить. Там. Но если любит, почему бы ему не любить меня — здесь? — и горечь проступила в голосе, и Акамие замолчал.
Эртхиа кашлянул, глянул на одного, на другого — и ничего не сказал. Ханис ему ободряюще улыбнулся.
— А здесь мы утешаем друг друга.
— Да! — обрадовался Эртхиа.
— Я сам сын бога и бог, и я знаю: там вернусь в золотой огонь Солнца, из которого создана моя душа. И если бы смог — уже сейчас горел бы одним из его лучей. Но я жду, и случай представится. Тогда не забуду по утрам заглядывать в твое окно, Акамие, как ты посещаешь меня в одиночестве и заточении.
— Благодарю тебя, — Акамие низко поклонился. — Но хотел бы раньше покинуть тюрьму этого мира.
— Нет, вы это бросьте! — не выдержал Эртхиа. — Сидят передо мной и наперебой хвалятся, как им не терпится меня покинуть! Друзья, а! Что же это ты, брат, начинаешь с того, что уговариваешь Ханиса жить, а заканчиваешь обещанием опередить его в пути на ту сторону…
И так пылко упрекал их преданный в дружбе Эртхиа, что не оставалось иного, как рассмеяться легко и радостно. И на этой стороне мира можно жить, пока друзья вместе, пока они есть.
Акамие только украдкой вздохнул. Вся его надежда заключалась в том, что странный сон или видение, бывшее ему по дороге в Аз-Захру, окажется вещим. Хотя чего не привидится, когда разум мутится от горя и обиды? Однако с того вечера его настроение изменилось, и он с покорностью и терпением ждал обещанной развязки. Ни словом не обмолвившись Эртхиа.
Загремел замок. Мальчики переглянулись: было еще рано.
Эртхиа вскочил, схватившись за кинжал, левой рукой протянул Акамие покрывало. Тот поспешно накинул его на голову. Ханис тоже встал, шагнул в солнечный луч. Если его друзьям будет грозить опасность, у него появится возможность погибнуть в схватке.
Стражник, приоткрыв дверь, пролез внутрь, быстро прошептал:
— Из дворца пришли за узником — к царю! — вы пока сидите здесь… — и гаркнул: — Выходи!
Ханис, как был, обнаженный шагнул к выходу. Стражник крепко связал ему руки за спиной и выпустил на площадку.
— Не надо меня нести, — хмуро попросил Ханис. — Я не буду прыгать вниз.
— И не прыгай, — ухмыльнулся стражник, показывая намотанный на руку конец веревки. — Только руки выломаешь.
Когда дворцовая стража увела Ханиса, тюремщик выпустил Акамие и царевича. Евнух, обмахиваясь веером, сидел у калитки.
— Постараюсь узнать… — Эртхиа многозначительно кивнул.
Акамие из-под покрывала протянул ему тонкую руку и пожелал удачи. Калитка пропела дважды, впустив Акамие и закрывшись за ним.
Прежде всего Ханиса отвели в баню. Там ждали рабы, чтобы вымыть его. Узник из башни заточения не должен раздражать повелителя своим видом и запахом.
— Однако он воняет гораздо меньше, чем должен, — шептались рабы.
— Он совсем не воняет!
— Может, и вправду он — бог?
Одетый в штаны и рубаху, со связанными за спиной руками, босой, Ханис шел между стражниками через дворцовый сад. Вымытые волосы уже высыхали под заботливой лаской солнечных лучей.
Наслаждаясь, Ханис глядел вокруг. После долгой тьмы плена и заточения сверкающий сад радовал его глаза, никогда не боявшиеся Солнца.
Струи воды, блистая, вырывались из прудов, обложенных розовым и зеленым камнем, и, круто изогнувшись, с плеском и звоном падали вниз. Важные зеленые переливающиеся птицы с куриной походкой мели узорчатыми хвостами дорожки, посыпанные серебристым песком.