Хотя в данном случае это заслуженно. Я в свое время резко отрицательно относился к никотину.
– Да, я знаю, избито, – признаю я.
Мия посматривает то на меня, то на сигарету.
– Можно мне тоже?
– Тебе?
Когда Мие было лет шесть, она прочла в какой-то детской книге рассказ о девочке, заставившей своего отца отказаться от никотина, и взялась за собственную мать, которая то начинала, то бросала. У Мии ушло несколько месяцев, но она победила. К моменту нашего знакомства Кэт совсем не курила. Отец Мии, Дэнни, попыхивал трубкой, но, по-моему, в основном напоказ.
– И ты теперь тоже куришь? – спрашиваю я.
– Нет. Но у меня мощный прилив чувств, говорят, сигареты помогают расслабиться. Эти эмоции после концерта – меня иногда распирает, я нервничаю.
– Ага, со мной после выступлений тоже бывает, – говорю я, кивая.
Я достаю ей сигарету; рука у Мии все еще дрожит, так что я все никак не могу прикурить. У меня даже рождается желание схватить ее за запястье, чтобы положить этому конец. Но я сдерживаюсь. Вместо этого я продолжаю водить у кончика ее сигареты зажигалкой, пока, наконец, в ее глазах не отражается огонек. Мия затягивается, выдыхает, слегка кашляет.
– Адам, я не про концерт, – говорит она, а потом силится сделать новую затяжку. – Я про тебя.
Я начинаю испытывать волнообразные покалывания во всем теле. «Успокойся, – говорю себе я. – Ты свалился как снег на голову, она разнервничалась». Но я все же польщен, что Мия на меня как-то отреагировала – даже если испугалась.
Какое-то время мы молча курим. А потом раздается урчание. Мия раздраженно встряхивает головой и опускает взгляд на собственный живот.
– Помнишь, как я всегда паниковала перед выступлениями?
Да, Мия тогда так нервничала, что ничего не ела, а после этого накидывалась на пищу, как изголодавшийся хищник. Мы любили ходить в один мексиканский ресторанчик либо же придорожную забегаловку, где брали картошку фри с соусом и кусок пирога – Мия любила это больше всего.
– Ты когда последний раз ела? – интересуюсь я.
Снова бросив на меня взгляд, она тушит выкуренную наполовину сигарету. Потом качает головой.
– Перед Карнеги-холлом? Да несколько дней назад. Кишки весь концерт сводили меня с ума. Уверена, что их урчание даже на балконе было слышно.
– Нет, только виолончель.
– Это хорошо. Надеюсь.
Мы еще секунду стоим молча. У Мии снова урчит в животе.
– Картошка фри с пирогом все еще на первом месте? – спрашиваю я. И вспоминаю, как мы сидели за столиком дома, в Орегоне, Мия размахивала вилкой, критикуя собственное выступление.
– Пирог уже нет. По крайней мере, в Нью-Йорке. Сплошное разочарование. Фрукты почти всегда консервированные. И ежевики тут нет. Как такое вообще возможно, чтобы на другом побережье не было таких же ягод?
Как возможно, что парень у тебя сегодня есть, а завтра нет?
– Не могу сказать.
– Но картошка фри пойдет. – Мия смотрит на меня с обнадеживающей полуулыбкой.
– Я тоже люблю картошку фри, – говорю я. «Я тоже люблю картошку фри?» Да я похож на ребенка с задержкой развития в каком-нибудь телефильме.
Ее трепещущий взгляд встречается с моим.
– А ты есть хочешь? – спрашивает она.
Всегда хочу.
Я иду за ней по Пятьдесят седьмой улице, затем по Девятой авеню. Шагает Мия быстро (уезжая, она еще хромала, а теперь от этого не осталось и следа) и целенаправленно, как все нью-йоркцы, показывая на ходу достопримечательности, словно настоящий экскурсовод. Я вдруг понимаю, что даже не знаю, живет ли она здесь до сих пор, или только приехала на концерт.
«Можно же спросить, – говорю себе я. – Вполне естественный вопрос.
Ага, настолько естественный, что стремно этого не знать.
Но надо же что-то сказать».
Пока я набираюсь смелости, у нее в сумочке начинает играть девятая симфония Бетховена. Мия прекращает свой монолог о Нью-Йорке, достает телефон, смотрит на экран и меняется в лице.
– Что, плохие новости?
Она качает головой, выглядя при этом настолько несчастной, что без подготовки такое лицо не сделаешь.
– Но ответить придется.
Мия открывает свою раскладушку.
– Привет. Знаю. Успокойся, пожалуйста. Я знаю. Погоди немного, – повернувшись ко мне, она продолжает совершенно гладким ровным тоном. – Слушай, я понимаю, что это жутко невежливо, но ты сможешь подождать минут пять?
Я все понимаю. Мия только что отыграла серьезный концерт. Ей будут звонить. Но все равно, даже несмотря на то, что она извинилась, я чувствую себя как фанат, которого просят подождать в хвосте автобуса, пока рок-звезда готовится. Но я, как и те фанаты, подчиняюсь. Рок-звезда сейчас Мия. Что еще я могу поделать?
– Спасибо, – говорит она.
Я отстаю от нее на несколько шагов, чтобы не мешать, но все равно иногда до меня доносятся некоторые ее реплики. Я знаю, насколько это для тебя важно. Для нас. Я обещаю, что все компенсирую. Меня она даже не упомянула. Вообще кажется, что она обо мне совершенно забыла.
В целом это было бы нормально, но Мия забыла еще и о том, какой переполох создает мое появление на Девятой авеню, где находится множество баров, на крылечки которых выходят покурить люди, которым заняться больше нечем. Меня узнают, таращатся, достают телефоны и фотоаппараты, щелкают.
Где-то на задворках сознания я думаю, не попадет ли какой-нибудь из этих снимков в желтую прессу. Для Ванессы Легран это была бы золотая жила. А для Брен – настоящий кошмар. Она и без того жутко ревнует к Мие, хотя они даже ни разу не встречались; Брен просто наслышана. Даже зная, что я не видел Мию уже несколько лет, Брен все равно ноет: «Как мне трудно конкурировать с призраком». Как будто Брен Шредер надо с кем-то конкурировать.
– Адам? Адам Уайлд? – это уже настоящий папарацци. – Йоу, Адам. Можно фото? Всего одно! – кричит он.
Иногда это срабатывает. Предоставишь им свое лицо на минуту – и они уходят. Но чаще получается, что одну пчелу убил и навлек на себя гнев целого роя.
– Йоу, Адам. А где Брен?
Я надеваю очки, ускоряю ход, хотя уже поздно. Тогда я останавливаюсь и выхожу на дорогу, где полно такси. А Мия все идет дальше и болтает. Старая Мия мобильники терпеть не могла, как и людей, которые пользуются ими в общественных местах и готовы забить на одного своего собеседника и начать разговаривать с другим. А еще старая Мия ни за что не произнесла бы слова «жутко невежливо».
Я думаю, что, может, и пусть идет себе дальше. А я прыгну в такси, и к тому времени, как Мия поймет, что меня нет, я уже буду у себя в отеле. Эта мысль даже приносит некоторое удовлетворение. Пусть теперь для разнообразия она гадает, что же произошло.
Но такси все заняты, да и Мия, словно почувствовав мое негодование, резко разворачивается и видит приближающегося фотографа, размахивающего фотоаппаратом, словно мачете. Она смотрит на дорогу, на море машин. Давай иди лучше дальше, – говорю я ей про себя. – Если нас сфотографируют вместе, твоя жизнь тоже превратится в корм для скота. Иди.
Но Мия направляется ко мне, хватает за запястье, и, несмотря на то, что она сантиметров на тридцать ниже меня и легче тоже килограммов на тридцать, я вдруг начинаю чувствовать себя в безопасности, как будто мне с ней надежней, чем с любым охранником. Потом Мия выходит на забитую машинами дорогу, вскидывает руку, и они останавливаются. Перед нами открывается путь, что напоминает мне историю, как евреи шли через Красное море. И как только мы оказываемся на противоположной стороне, проход исчезает, а мой преследователь с камерой остается по ту сторону потока машин.
– В такое время поймать такси почти нереально, – говорит Мия. – Сейчас как раз закончились спектакли во всех бродвейских театрах.
– У меня всего минуты две. Даже если сесть в такси, он с таким движением пешком догонит.
– Не переживай. Мы пойдем туда, куда его не пустят.
Мия уже бежит сквозь толпу, толкая меня перед собой и в то же время прикрывая меня, словно полузащитник. Потом она сворачивает в темную улицу с кучей многоквартирных домов. Вскоре в пейзаже вместо кирпичных зданий внезапно возникают заросли деревьев, окруженных высоким металлическим забором с огромным замком, от которого у Мии волшебным образом оказывается ключ. Замок лязгает и открывается.
– Заходи, – она указывает на беседку за забором. – Спрячься там, а я пока закрою.
Я повинуюсь, и через минуту Мия вновь оказывается рядом. Тут темно, лишь неподалеку горит единственный фонарь. Поднеся палец к губам, Мия жестом велит мне сесть на корточки.
– Чтоб его!.. Ну куда он делся? – доносится голос с улицы.
– Куда-то сюда пошел, – отвечает женщина с сильным нью-йоркским акцентом. – Точно говорю.
– Ну и где он тогда?
– Может, в парке? – говорит женщина.
Лязг железной двери разносится по всему саду.
– Заперто, – отвечает он. Я вижу, как ухмыляется Мия.
– Наверное, перескочил.
– Да тут метра три, – возражает парень. – На такую высоту так просто не прыгнешь.
– Ты че, думаешь, он супермен? – не сдается женщина. – Залезь и поищи его там.
– Чтобы порвать новые брюки от Армани? Есть предел человеческим возможностям. Все равно, похоже, там никого нет. Наверное, такси поймал. И нам бы следовало. Мне тут пишут, что Тимберлейк в Бреслине.
Слышатся удаляющиеся шаги, но мы еще какое-то время сидим тихо, чтобы наверняка не попасться. Молчание нарушает Мия.
– Ты че, думаешь, он супермен? – Она в точности повторяет чужую интонацию. А потом начинает смеяться.
– Я не хочу порвать свои новые брюки от Армани. Есть предел человеческим возможностям.
Мия хохочет еще сильнее. Мое напряжение немного рассасывается, я тоже почти уже улыбаюсь.
Потом ее смех стихает, Мия встает, отряхивается и садится на скамейку в беседке. Я тоже.
– Наверное, с тобой все время так.
Я пожимаю плечами.
– В Нью-Йорке, Лос-Анджелесе и Лондоне дела особенно плохи. Хотя теперь так везде. Даже фэны продают собственные фотки таблоидам.
– Играют все, да? – Это уже больше похоже на ту Мию, которую я когда-то знал, а не на классическую виолончелистку с возвышенным вокабуляром и акцентом типа «а-ля европейский», как у Мадонны.
– Каждому хочется урвать кусочек, – говорю я. – К этому привыкаешь.
– Да, как ко многому, – соглашается Мия.
Я киваю. Глаза уже приспособились к темноте, так что я вижу, что сад этот довольно большой, по газону проходят мощенные кирпичом тропинки, а вокруг разбиты цветочные клумбы. Иногда в воздухе что-то поблескивает.
– Это светлячки? – любопытствую я.
– Да.
– Прямо в центре города?
– Ага. Я поначалу тоже удивлялась. Но эти козявки могут найти самый крошечный участок зелени и осветить его. Хотя появляются они всего на несколько недель в году. И мне всякий раз интересно, где они проводят оставшееся время.
Я тоже задумываюсь.
– Может, все тут же, просто запал кончается.
– Возможно. Что-то вроде сезонной депрессии у насекомых, хотя им бы пожить в Орегоне – поняли бы, что такое по-настоящему мрачная зима.
– А ключ у тебя откуда? Он есть у всех, кто живет поблизости?
Мия сначала качает головой, потом кивает.
– Да, его выдают жильцам этого района, но я сама обитаю не здесь. Это ключ Эрнесто Кастореля. Точнее, раньше был его. Он какое-то время работал приглашенным дирижером в филармонии и жил тут, так что ему дали ключ. А у меня в то время возникли сложности с соседкой в общаге, это вообще повторяющаяся тема в моей жизни, и я частенько ночевала у него, а когда он уехал, ключ «случайно» оказался у меня.
Я не знаю, почему мне как будто под дых дали. «У тебя после Мии было столько девчонок, что ты со счета уже сбился, – пытаюсь образумить себя я. – Ты же сам не соблюдаешь целибат. А она что, должна была?»
– Ты когда-нибудь его видел? – спрашивает Мия. – Он мне всегда тебя напоминал.
Если не считать этого вечера, я с твоего отъезда классику почти не слушал.
– Я даже не знаю, кто это.
– Касторель? О, он просто невероятен. Вырос в трущобах Венесуэлы. У них была такая программа, уличных детишек обучали музыке, и в итоге в шестнадцать лет он стал дирижером. В двадцать четыре работал с оркестром Пражской филармонии, а теперь является директором художественной части симфонического оркестра Чикаго и руководит точно такой же программой, с которой у него самого все и началось. Он буквально дышит музыкой. Как и ты.
Кто сказал, что я дышу музыкой? Кто сказал, что я вообще еще дышу?
– Ух ты, – отвечаю я, пытаясь побороть ревность, на которую даже не имею права.
Мия смотрит на меня и вдруг начинает смущаться.
– Извини, я иногда забываю, что всем остальным нет дела до мелочей, творящихся в мире классической музыки. Но в нашей вселенной он довольно популярен.
«Ну да, а моя девушка крайне популярна во всей остальной вселенной, – думаю я. – Но знает ли Мия о том, что я с Брен? Хотя, чтобы этого не знать, надо жить где-нибудь в пещере. Или нарочно избегать всех касающихся меня новостей. Хотя, может, достаточно играть классику на виолончели и не читать желтой прессы».
– Просто превосходно, – говорю я.
Мой сарказм от Мии не ускользает.
– Ну, он не такой популярный, как ты, конечно, – говорит она, и ее словоохотливость сменяется неловкостью.
Я не отвечаю. Некоторое время стоит полная тишина, если не считать гула машин на улице. Потом у Мии снова урчит в животе, и я вспоминаю, что мы в этот сад попали случайно. Шли мы не сюда.
7
Как ни странно, с Брен мы познакомились благодаря Мие. Они, так сказать, знают друг друга через одно рукопожатие. Хотя на самом деле это произошло с подачи Брук Вега – самостоятельной певицы. «Падающая звезда» должна была выступать на разогреве перед ее бывшей группой, «Бикини», в тот день, когда Мия попала в катастрофу. Меня к ней в реанимацию не пускали, Брук приехала в больницу, и мы попытались устроить диверсию. Но не вышло. И после этого я снова встретил ее уже в те безумные времена, когда «Косвенный ущерб» дважды стал платиновым альбомом.
«Падающая звезда» приехала в Лос-Анджелес на кинонаграды MTV. Одну из наших песен, которая не вошла ни в один альбом, использовали в фильме «Хеллоу, киллер», и ее номинировали на «лучшую песню». Но мы не выиграли.
Но и не важно. Эти кинонаграды были последними в длинной череде церемоний, а мы и так до фига собрали. Всего за несколько месяцев до этого нам дали «Грэмми» в номинациях «Лучшие новые музыканты» и «Песня года» за «Вдохни жизнь».
И это было как-то так бредово. Вы наверняка думаете, что будь у вас платиновый альбом, пара «Грэмми», несколько наград за клипы – и вам больше ничего и не надо, но чем больше этого добра скапливалось, тем больше от всего этого бежали мурашки по коже. Девчонки, наркота, вечная готовность любого поцеловать тебе зад, ну и шумиха – неумолкающая шумиха. На меня кидались какие-то незнакомые люди – даже не поклонники, а из шоу-биза – и вели себя так, будто мы закадычные друзья, чмокали меня в обе щеки, называли «деткой», совали мне свои визитки, шепотом предлагали сыграть в кино или в рекламе японского пива, миллион баксов за день съемок.
Я уже едва это все выдерживал, и поэтому после выхода на кинонаградах я смылся из «Амфитеатра Гибсон» в курилку. Составляя дальнейший план бегства, я увидел, как в мою сторону идет Брук Вега. А вместе с ней – смутно знакомая симпатичная девушка с темными волосами и зелеными глазами-блюдцами.
– Ну и ну, Адам Уайлд, – сказала Брук, закружив меня в объятиях, словно дервиш. Брук не так давно начала выступать без группы, и ее дебютный альбом «Целуй сюда» тоже собирал довольно много наград, так что мы частенько натыкались друг на друга на всяких церемониях. – Познакомься, это Брен Шредер, хотя ты можешь знать ее как номинанта на награду за лучший поцелуй. Ты видел эту смачную сцену в «О том, как падают девочки?»
Я покачал головой.
– Извините.
– Я уступила поцелую вампиров-оборотней. Сейчас чисто женские пары привлекают уже не так много внимания, как раньше, – невозмутимо сообщила Брен.
– Тебя просто ограбили! – вклинилась Брук. – Да вас обоих. Позорище! Так что оставлю вас наедине зализывать раны или просто знакомиться. А я вернусь – мне еще надо заглянуть туда. Адам, надеюсь, увидимся. Ты бы почаще приезжал в Лос-Анджелес. Тебе чуть загореть не помешало бы. – И она не спеша пошла прочь, подмигнув Брен.