– Весь этот УЖАС! Весь этот ад, который творится У МЕНЯ В БАШКЕ каждый чертов лень! А ты, Джилл! Ты хоть когда-нибудь задумывалась о том, что, может быть, ты такая же страшная, как и я? – Он засмеялся, резко, чуть не задыхаясь. – Ты вроде такой невинной кажешься, но ты тоже запятнана, может быть даже пострашнее, чем я! Это твоя семья дала начало роду убийц! Тебе такая мысль не приходила в голову с тех пор, как мы взялись за эту затею по спасению МОЕЙ ГРЕБАНОЙ ДУШИ?
Я тяжело сглотнула комок, застрявший в горле, и погладила мамину руку. Она тоже Джекел. По праву не рождения, но брака.
Нет, я никогда не задумывалась о своей вине и причастности к этому делу. Моя семья не могла быть ответственна за то, что целый род имел склонность к насилию. Мы сами были жертвами насилия. И, как я и сказала маме, я была невинна. Невинна…
Тристен замолчал – перестал сыпать обвинениями. Он стоял прямо передо мной, тяжело дыша – его плечи заметно ходили вверх-вниз, – и пристально смотрел на меня. Когда он понял, что я ничего отвечать не буду и не собираюсь защищаться он подошел к дивану и просунул под неподвижную маму руки.
– Тристен? – Я крепче вцепилась в мамино запястье. – Что ты…
– Отнесу ее наверх, – хрипло перебил он, не глядя мне в глаза. – Если она проснется не в своей постели, она может вспомнить, что сегодня случилось что-то не то. Я хочу, чтобы она хорошенько выспалась и забыла о том, что тут произошло. – Он посмотрел на меня, но взгляд его был жестким и суровым. – О том, что мы делали, о списке. Обо всем.
О том, что мы делали… Я подумала, что он говорит о поцелуе. И, судя по тому, как он сказал это, по тому недовольству, которое я увидела на его лице… Я поняла, что второго такого момента у нас уже больше не будет.
Именно это и должно было случиться.
Я его ненавидела. Чудовище.
– Отнеси ее наверх и убирайся, – сказала я упавшим голосом. Я сдалась. Он все равно добьется своего, – Давай, а потом уходи. Прошу тебя.
Тристен поднял маму и прижал к груди. Руки ее повисли плетьми, голова запрокинулась.
Я отвернулась и уставилась в темноту камина:
– Ты знаешь, где ее спальня.
– Да. – Тристен сделал несколько шагов, а потом остановился. – Джилл, с ней все будет в порядке, – тихо сказал он, – Я действительно знаю дозировку, а она даже не все выпила.
Я зажмурилась, как жмурилась тогда, на кладбище, от яркого снега, и вспомнила тот день.
Поверь мне, Джилл, настаивал Тристен.
Ага. Конечно.
– Положи ее в кровать, аккуратно, и уходи, – сказала я, все еще стоя с закрытыми глазами.
Тристен не ответил. Я слышала лишь его шаги, когда он поднимался по лестнице.
Я осталась одна в доме, где погасли все эмоции, как будто кто-то потушил всю ярость, страх и желание, которое так недавно возникло между нами с Тристеном, как свечу. И я почти задыхалась в этом вакууме. Я слышала, как в коридоре стихли шаги, потом скрипнул матрас – Тристен положил маму на кровать.
Я закрыла лицо руками и продолжала слушать: он спустился вниз и почти беззвучно прошел через гостиную в прихожую и вышел за дверь, которая тихонько скрипнула, когда он закрывал ее за собой.
Он не попрощался, но меня это не расстроило. Я не хотела ни смотреть на него, ни слышать его голос.
И к тому же я так разревелась что все равно не смогла бы ему ответить.
Глава 37
Тристен
Ночь, жарко, как в парилке, рядом медленно течет река, от которой несет гнилью: обильная растительность в такую погоду уже начала преть. Я с улыбкой посмотрел в черное небо и увидел, как луна косилась на меня хитрым, но одобрительным взглядом. Эта круглая голова, лишенная тела, болталась на виселице звезд.
– Смотри, – хочу сказать ей я, – смотри, что будет, как ловко я проверну свое дельце.
– Тристен? – нежным голоском зовет девушка – И нагибается в темноте в сторону той тропинки, откуда она ждет моего появления, – Ты там? – Она, похоже, начала нервничать. – Тут так темно!
Я немного выжидаю, наслаждаясь зрелищем: она стоит передо мной, такая стройная, такая тоненькая, лопатки выпирают, словно ангельские крылья, которые я обломаю, прежде чем она успеет подумать о том, что надо улетать…
Я облизываю губы и крепче сжимаю нож. Ладонь, вцепившаяся в рукоять, мокра, словно я уже пролил ее кровь.
– Тристен, – снова шепчет она, – где ты?
Голос ее подобен музыке, подобен пению сирены. Но на речные камни рухнет не мое тело.
Я подхожу к ней сзади, я больше не в силах откладывать это томительное удовольствие.
– Привет, любимая, – шепчу я ей в ухо. – Бy!
Она вздрогнула и чуть не закричала, но я не даю ей раскрыть рот – я не зажимаю его рукой, а кладу ладонь на ее трепещущий живот, чтобы придать ей уверенности, и нежно уткнувшись в ее шею, целую ее, и она стонет – от облегчения и желания, и в то же время посмеиваясь.
– О, Тристен…
Она расслабляется, прижимаясь спиной к моей груди, мои губы, дразня, скользят вверх, к ее уху, и я успеваю заметить ее улыбку.
– Заждалась? Может, думала, что я вообще не приду?
– Нет, Тристен, – уверяет она, прижимаясь крыльями к моей спине. – Нет, я в тебя верила. Я доверяю тебе.
– Правильно, любимая, – говорю я, медленно поднося к ее шее нож, пока он не касается ее кожи. Еще один сюрприз! – Верь мне.
– Тристен? – поначалу она просто удивлена. Она даже не понимает. – Что…
– Верь мне, – шепчу ей я, и губы мои дрожат от радости, так, наверное, дергаются ноги повешенного в последнее мгновение его жизни. – Все будет волшебно. Волшебно, как ты сама.
– Тристен! – вопит она, понимая, что ее обманули, пытается вырваться из моих рук. – Тристен? Это не смешно. Тристен!
Тристен, Тристен, Тристен тебя стиснул. Эта милая фразочка крутится в голове, лишь добавляя удовольствия. Мгновение становится еще слаще.
Она продолжает свои бессмысленные попыткивырваться, упирается в меня, пытается развернуться, я слегка поддаюсь, ведь мне так хочется видеть ее лицо, когда она будет умирать.
– Тристен! – вопит она, поворачиваясь ко мне, чтобы закидать меня обвинениями и молить о пощаде – и ее глаза, неожиданно карие, распахнуты от ужаса, а я глубоко-преглубоко вонзаю нож, я люблю ее за эту жертву, которую она мне принесла, за ее кровь, которая уже течет по моим рукам и начинает капать с моего запястья.
– Тристен! – кричит она, даже на последнем издыхании называя меня по имени, ослабевая в моих объятиях.
Я держу ее обмякающее тело, смотрю на то, как жизнь медленно выходит из ее груди и глаза закрываются. Она уже на грани забытья, но ей все же хочется узнать.
– Почему, Тристен? За что?
Я проснулся на рассвете, лишенный сил, измотанный, руки спрятаны под подушку – я боялся посмотреть на них, потому что не знал… Только потом я наконец набрался смелости и вытащил их, дрожа от страха – меня просто колотило…
Я убедился, что ладони мои мокры от пота, а не от крови…
А до этого момента я не был уверен, что не убил Джилл Джекел. Я же ездил к ней. Накачал ее маму снотворным ради собственного спасения. Несправедливо наорал на нее саму. И уничтожил все свои шансы на еще одни поцелуй, которого мне так хотелось.
Я повернулся на бок, не в состоянии отвести взгляда от не запятнанных кровью рук – единственного доказательства чистоты, которая во мне еще осталась.
Джилл.
Это оказалась не Бекка Райт, как я считал. Разумеется, это была не она. Живущее во мне чудовище все это время хотело Джилл. Как и я сам.
Я свесил ноги с кровати и оделся. В душ я не пошел.
Если я не излечусь этой же ночью – если эксперимент не удастся, – думаю, никому не будет дела до того, как мое безжизненное тело будет пахнуть, когда его найдут на полу в лаборатории мистера Мессершмидта.
Чуть подумав, я собрал книги, решив все же пойти на уроки. В школе я хоть отвлекусь, почувствую себя нормальным, так и день пройдет, а вечером я снова проберусь в школу – на этот раз один.
Запихивая в сумку учебники, я подумал, что для человека, которому, возможно, сегодня суждено умереть, я как-то на удивление спокоен.
Возможно, это спокойствие было вызвано тем, что, пробудившись ото сна, в котором я убил Джилл Джекел, я понял, что всерьез ее люблю. Возможно, даже мы ее любим – я и живущее внутри меня чудовище. Нас обоих притягивали невинность этой девушки, ее широко открытые, доверчивые глаза, та хрупкость, с которой она нам отдавалась – и в то же время ее трудноуловимая сила, которая требовала от нас обоих ответственности за то плохое, что мы ей сделали.
Разница заключалась в том, что зверю хотелось пролить ее кровь: испить ее до дна, уничтожить. А я же… я проснулся в уверенности, что готов пролить за нее собственную кровь.
Я забросил сумку на плечо и вышел из дому на улицу, где светило солнце. Вопрос ведь лишь в том, кто сделает первый шаг.
Глава 38
Джилл
Я нашла Тристена во время обеденной перемены на трибунах, он сидел поодаль даже от самых последних отщепенцев, чем громко заявлял о том, что он самый одинокий одиночка. Сказать точнее – король одиночек. Монарх, который был слишком гордым, чтобы сидеть с простым людом. Я начала пробираться к нему, он посмотрел на меня и поднял руку. Сначала я думала, что он кочет мне помахать, но потом заметила сигарету.
– Не знала, что ты куришь, – сказала я, когда подошла достаточно близко.
– В Англии все старшеклассники время от времени покуривают, – ответил он, глубоко затянулся и выпустил дым в холодный воздух. – Будешь нотации мне читать? Это еще хуже, чем сквернословить?
– Для бегуна, наверное, плохо, – сказала я, отметив про себя, что настроение у Тристена было какое-то странное, даже учитывая кошмарные события, произошедшие накануне. А может, он просто казался очень закрытым из-за того, что надел солнечные очки и его глаза стали мне невидны. Я тоже прикрыла глаза от солнца рукой, чтобы получше его рассмотреть. – Ты же можешь подвести команду. Ты лидер…
– Наверно, я больше не буду бегать, – перебил он меня и пожал плечами.
– Не будешь бегать? – Хотя между мной и Тристеном все было кончено и я искала его, лишь чтобы забрать документы Джекелов, я как-то забеспокоилась за него. – Почему?
Тристен не ответил. Вместо этого он протянул мне сигарету:
– Затянешься?
Я с отвращением вскинула руку:
– Нет, спасибо.
– Умница, – похвалил он, еле заметно улыбаясь. – Не поддавайся пороку.
Я внимательно посмотрела ему в лицо, мне бы так хотелось, чтобы он снял очки.
– Тристен… – Как подойти к вопросу?
– Как мама? – поинтересовался он, затушив сигарету.
– Когда я утром уходила из дому, она была как в подпитии, но в целом нормально.
– Она сказала что-нибудь насчет…
– Нет, – ответила я. – Все получилось, как ты и сказал. Она, похоже, ничего не помнит.
– Хорошо.
Мы уставились на пустое футбольное поле, на котором Тодд Флик мог бы провести несколько славных матчей за школьную команду, но из-за Тристена сезон для него закончился, едва начавшись.
– Тристен, – сказала я, – верни мне ящик. И список.
– Конечно, Джилл. – Меня его согласие удивило. Но он попросил об отсрочке: – Завтра.
– Я… хочу забрать их сегодня. Пожалуйста.
– Завтра все это вернется к тебе, – сказал Тристен. – Подожди еще один день.
Завтра?
– Тристен, что ты собрался сегодня сделать? – спросила я.
– Джилл, ты умная девочка, – сказал он. – Одна из умнейших людей, с которыми мне повезло быть знакомым. Ты можешь догадаться сама.
– Ты собираешься начать пить растворы.
– Последний раствор, – уточнил он, все еще глядя на поле. Потом Тристен повернулся ко мне и улыбнулся, и в этой улыбке мне почудился свойственный ему мрачный юмор. – Раствор. Я и не задумывался, насколько это слово подходит к ситуации, а ты? Ведь, возможно, он растворит все зло во мне?
– Тристен, – начала я, тревожась за него все сильнее, хотя изначально я лишь хотела изъять у него список и ящик и никогда его больше не видеть. – А если ничего не произойдет, если ты ничего не почувствуешь, как ты узнаешь…
Я не могла выразить буйствовавшие у меня в голове мысли. Если он выпьет раствор и это его не прикончит, как он поймет, излечился ли он? А если ему покажется, что ничего не изменилось, что тогда? Что он будет делать в таком случае?
– Не волнуйся, – ответил он, – план у меня есть. И я даю слово, что завтра все, что принадлежит семейству Джекелов, будет у тебя.
Он встал, бросив мертвую сигарету под лавочку к тысяче таких же трупиков:
– Мне пора идти.
– Куда?
Тристен не ответил. Он пошел вниз, широко шагая, переступая через скамейки, я не сдержалась и позвала его, хотя мне было все равно, что с ним произойдет.
– Тристен?
Он повернулся:
– Да, Джилл?
– Последняя формула…Что там за примесь?
Тристен улыбнулся, сверкнув зубами:
– Не беспокойся. Не слишком смертельно.
Он шутил. Но я уже достаточно хорошо знала таинственного Тристена Хайда, чтобы понять, что на самом деле он говорит всерьез.
Я провожала его взглядом. Он шел через поле, направляясь бог знает куда, и казался совершенно расслабленным.
Когда он отошел метров на пятьдесят, я заметила, что он оставил на трибуне едва начатую пачку сигарет.
Последняя сигарета… Он больше не будет бегать… И коробка завтра вернется ко мне…
И тут я осознала, что этот парень почти наверняка уверен, что обречен. Он готов на отчаянный шаг. Неловко спускаясь с трибун, я думала о том, что надо бы побежать за ним и умолять его одуматься.
Но когда я дошла донизу, я вспомнила маму, одурманенную таблетками, с еле бьющимся сердцем. И я решила не ходить за Тристеном.
Я повернулась к школе и сказала себе, что я не отвечаю за то, что он может с собой сделать. Ни меня, ни мою семью, никого из Джекелов не смогут обвинить в том, что происходит с Хайдами.
Глава 39
Тристен
На закате я достал из сумки учебники, сунул на их место ящик Джилл и свои записи – и еще кое-что, что я купил по пути домой в хозяйственном магазине. Живущий внутри меня – в голове, в душе – зверь извивался, очевидно поняв, что с нами обоими что-то происходит. Я впервые переживал наше сосуществование осознанно, и это ощущение одновременно и тревожило, и придавало уверенности.
Жившая во мне тварь становилась сильнее, громче заявляла о своих правах – а это значит, что мое решение остановить ее было правильным, даже если это означало, что придется покончить с собой.
Насчет рая и ада я никогда особо не задумывался, но, когда я закрывал сумку, в которой лежал пузырек крысиного яда – смертоносного стрихнина, – у меня мелькнула мысль о том, какой мне вынесут приговор, если я сегодня предстану перед судом Всевышнего. Некоторые верят, что самоубийцы обрекают себя на ад. Но ведь сам Христос был рожден для того, чтобы принести свою жизнь в жертву.
Я поднял сумку, думая о том, что вопрос это все равно спорный. А я сделаю то, что нужно.
Я вышел в коридор и прошел мимо кабинета отца. Дверь была открыта, а внутри – темно. Отец в это время, как обычно, находился в университете. Компьютер, за которым он так часто работал, одиноко стоял на столе.
Остановившись, я подумал, что могу умереть, так и не узнав ничего о своем отце, о том, сколько в нем осталось человеческого и насколько он контролировал зверя в себе.
Я импульсивно бросил сумку на пол и подошел к компьютеру, думая, что стоит черкнуть строчку. Написать прощальную записку, рассказать, что я знал наверняка о нас обоих. Компьютер загудел в темноте, я открыл новый текстовый файл. Сочиняя сообщение отцу, я, честно говоря, улыбался.