Я осторожно пробираюсь на нос корабля и усаживаюсь рядом с зеленым лицом горгоны. Змеи на ее голове раскачиваются взад-вперед, наблюдая за мной, но не пытаются напасть.
Горгона прищуривает глаза, всматриваясь в горизонт.
— Сферы в последние дни странно затихли. Я ничего не слышала о тварях Зимних земель.
— Я бы подумала, что это хорошая новость.
— Хотелось бы мне, чтобы это было так… — бормочет горгона.
— А как Пиппа? — спрашиваю я тихо, чтобы меня не услышали Фелисити и Энн. — Ты ее видела?
— Нет, — отвечает горгона, и я сама не понимаю, то ли мне легче от этого, то ли я испугалась. — Я весьма обеспокоена, высокая госпожа. Такого не бывало — чтобы так долго не было новостей о тех тварях.
Воздух напоен цветочными ароматами. Река нежно напевает, как всегда. Магия горит во мне с такой сладкой яростью — представить невозможно, что может случиться плохое.
— Может быть, они сдохли, — предполагаю я. — Или наконец перешли на другую сторону.
Змеи приподнимаются и сворачиваются кольцами на массивной голове горгоны, их розовые язычки то и дело высовываются из маленьких безжалостных пастей.
— Я что-то не видела ни одной души, пересекающей реку.
— Но это не значит, что они ее не переходили. И вполне может быть, никому больше не нужна помощь.
— Может быть, — шипит горгона, но на ее лице по-прежнему тревога. — Впрочем, есть и другие неотложные дела. Филон тебя ищет. Лесной народ не забыл твоего обещания заключить с ним союз, взяться за руки перед Храмом, чтобы получить частицу магии. Отвезти тебя к ним прямо сейчас?
Я провела в сферах не более получаса, и на меня уже навалились обязательства.
— Мне кажется…
Я оглядываюсь на подруг, набирающих пригоршни лепестков и подбрасывающих их; лепестки падают, превращаясь в серебряные снежинки.
— Не сию минуту.
Желтые глаза горгоны пронзают меня насквозь.
— Ты не хочешь делиться магией?
Я спрыгиваю на берег, наклоняюсь и всматриваюсь в свое отражение в реке. Оно тоже внимательно смотрит на меня. Похоже, даже оно чего-то от меня ждет.
— Горгона, я ведь думала, что все потеряла. Я только что вернулась сюда. Мне нужно исследовать сферы и магию, разобраться, определить наилучший курс, — медленно говорю я. — И мне необходимо сделать то же самое в моем мире. Мне хочется помочь друзьям, изменить нашу жизнь, пока мы можем это сделать.
— Понимаю, — говорит горгона, но я не знаю, что она при этом чувствует.
Огромное существо чуть слышно ворчит:
— Есть и другие причины для опасений, высокая госпожа.
— Что ты имеешь в виду?
— Никогда до сих пор не было такого, чтобы всю магию удерживал кто-то один. Должно быть равновесие между хаосом и порядком, тьмой и светом. Но после того, как ты привязала к себе всю магию Храма, в сферах нет равновесия. Такая сила может изменить тебя… и может изменить саму магию.
Радость испаряется. Я бросаю в реку маленький камешек. По моему отражению кругами бегут волны, искажая лицо так, что я его не узнаю.
— Но если я удерживаю всю магию, то другим просто нечего взять, — я высказываю мысль, только что пришедшую в голову. — И сферы могут наконец оказаться в безопасности. Но…
Я гляжу на Энн, которая срывает с дерева листок и легким дуновением превращает его в бабочку.
— Но я не стану удерживать ее долго.
— Это обещание? — шипит горгона, ее желтые глаза смотрят на меня в упор.
— Да, я обещаю.
Горгона встревоженно окидывает взглядом горизонт.
— Мы слишком многого не знаем о Зимних землях, высокая госпожа. Так что лучше заключить союз, и побыстрее.
Мне непонятен страх горгоны. Я до сих пор ничего подобного в ней не замечала.
— Скажи Филону…
Я умолкаю. Что я могу передать Филону? Что мне нужно время? Что я ни в чем не уверена, кроме того, что счастлива в сферах… и пока не готова расстаться с этим счастьем?
— Скажи ему, что мы обсудим этот вопрос.
— Когда? — настойчиво спрашивает горгона.
— Скоро.
— Как скоро?
— Как только я вернусь, — быстро отвечаю я.
Мне хочется присоединиться к подругам.
— Я буду ждать твоего возвращения, высокая госпожа.
С этими словами горгона закрывает глаза и засыпает.
Мы играем долгие часы, магия свободно плывет в наших телах, кажется, будто нам принадлежит само время. Надежда, дремавшая в каждой, оживает и расцветает, кружатся головы от радости и возможностей, которые дала магия. Фелисити лениво раскачивается на качелях, которые соорудила себе из мягких, густо поросших листьями виноградных лоз. Лозы ласкают ее, а она касается пальцами ног бархатной травы.
— Если бы только мы могли показать миру всю глубину нашей силы… — медленно произносит она, улыбаясь.
Энн срывает одуванчик, высунувшийся из высокой травы.
— Я бы тогда очутилась на сцене, рядом с Лили Тримбл.
Я поправляю подругу:
— Тогда Лили Тримбл умоляла бы тебя разрешить ей встать рядом с тобой!
Энн драматически прижимает руки к груди.
— Жизнь есть обман!
— Браво!
Мы с Фелисити аплодируем.
— Ох, и я была бы очень, очень красивой. И богатой! И я бы вышла замуж за графа и родила бы десятерых детишек!
Энн закрывает глаза, сосредоточившись на своих желаниях, и дует на одуванчик, но ветер уносит лишь часть его пушинок.
— А чего хотела бы ты, Джемма? — спрашивает Фелисити. — О чем ты мечтаешь?
Чего я хочу? Почему этот простой вопрос — всего в три слова — кажется таким сложным, что на него не найти ответа? Мне бы хотелось того, чего быть не может: чтобы матушка была жива, чтобы отец был здоров. Чтобы я стала поменьше ростом, покрасивее, более привлекательной и не такой заумной. Боюсь, именно таковы мои желания. Мне бы хотелось снова стать ребенком, жить в тепле, под защитой родителей, но в то же время я хочу и кое-чего куда более опасного: целоваться с неким индийским юношей, которого я не видела с самого Рождества. Я запуталась в страстях, предчувствиях, опасениях, желаниях. Похоже, я вечно стремлюсь к чему-то и почти никогда не достигаю этого.
Подруги ждут ответа.
— Мне бы хотелось научиться делать безупречный реверанс, чтобы не оскандалиться перед ее величеством.
— Да, без магии тут не обойтись, — сухо произносит Энн.
— Спасибо за ваше доверие. Я весьма его ценю.
— А мне хотелось бы вернуть Пиппу, — говорит Фелисити.
Энн прикусывает нижнюю губу.
— Джемма, а ты действительно полагаешь, что она затерялась в Зимних землях?
Я окидываю взглядом бесконечный цветущий луг. Цветы покачиваются на легком ветерке.
— Я не знаю.
— Не затерялась она, — сердито говорит Фелисити, и ее щеки алеют.
— Но она именно туда направлялась, — осторожно напоминаю я.
Когда мы в последний раз видели нашу милую подругу, она превращалась, становилась такой, как твари Зимних земель… Она хотела, чтобы я с помощью магии вернула ее в наш мир, но я не могла. Мертвые не возвращаются. Это нечто вроде закона, который я не могу нарушить, и Пиппа возненавидела меня за это. Иной раз мне кажется, что и Фелисити тоже меня ненавидит.
— Я знаю Пиппу, сколько раз тебе говорить! Она бы никогда не бросила меня вот так!
— Возможно, мы скоро ее увидим, — говорю я.
Но я не жажду этой встречи. Если Пиппа превратилась в тварь Зимних земель, она перестала быть нашей подругой. Она враг.
Фелисити выхватывает меч и бросается к деревьям.
— Куда ты? — кричу я.
— Искать Пиппу! А вы можете идти со мной, а нет — значит, нет.
Конечно, мы спешим за ней. Ведь если уж Фелисити что-то взбрело в голову, нечего и обращаться к ее разуму. Да мне и самой хочется знать правду, но я надеюсь, что мы не увидим Пиппу. Ради нее и ради нас, я надеюсь, что она пересекла реку и ушла в мир по ту сторону от нашего.
Фелисити ведет нас по пышно цветущему лугу. Пахнет гиацинтами и любимым трубочным табаком отца, свежими доса и еще туалетной водой матушки, розовой. Я оглядываюсь вокруг, почти всерьез ожидая увидеть где-то позади матушку. Но ее здесь нет. Она ушла, умерла почти год назад. Иногда я так тоскую по ней, что не могу дышать, у меня болят ребра. А иногда я замечаю, что кое-что забыла — очертания ее губ или звук ее смеха… и никак не могу вызвать их в памяти. Когда такое случается, я чуть ли не панически стараюсь все вспомнить. Я боюсь, если не сумею в точности удержать все эти воспоминания, то потеряю ее навеки.
Мы доходим до макового поля под Пещерами Вздохов. Яркие алые цветы показывают черные сердцевинки. Фелисити срывает мак и затыкает за ухо. Высоко над нами вздымается утес. От горшков с тлеющими благовониями поднимаются радужные клубы дыма там, на самом верху, где хаджины, неприкасаемые, охраняют Храм с колодцем вечности. Именно там я в последний раз видела Цирцею.
«Она мертва, Джемма! Ты убила ее».
Но я слышу во сне ее голос, и Цирцея твердит, что по-прежнему жива. Я вижу ее лицо, призрачно-белое, в глубине колодца…
— Джемма, в чем дело? — спрашивает Энн.
Я встряхиваю головой, как будто это поможет навсегда выбросить из памяти Цирцею.
— Ни в чем.
Мы идем, пока пышная зелень лугов не сменяется густыми зарослями искривленных деревьев. Небо здесь темное, словно перепачканное сажей. Нет ни цветов, ни кустарника. И нет цвета, кроме коричневого тона колючих деревьев и серости неба над ними.
— Ух! — выдыхает Фелисити.
Она поднимает ногу и показывает подошву ботинка. К ней прилипло что-то темное и рыхлое, как подгнивший фрукт. На деревьях висят многочисленные гроздья ягод. Но вид у них дурной, похоже, они давно испортились.
— Ох, да что тут такое случилось? — громко произносит Энн, сдирая с ветки куски коры, превратившейся в труху.
— Не знаю, — отвечаю я. — Давайте все сделаем как раньше?
Мы кладем ладони на ствол дерева. Попортившаяся кора обретает цвет. Сквозь нее прорываются листья — с таким звуком, как будто лопается сама земля. Из сухой пыльной почвы пробиваются виноградные лозы. Сморщенные ягоды на ветвях наливаются пурпурно-красным соком; ветки сгибаются под их тяжестью. Магия стремительно течет во мне, я чувствую себя такой же зрелой и прекрасной, как эти фрукты.
Я хватаю за руку Энн, и она вскрикивает, когда я начинаю кружить ее в отчаянном вальсе. Фелисити присоединяется к нам и, конечно, желает вести. Мы кружимся и кружимся, стремительно и радостно, и мое счастье питается счастьем подруг.
Внезапно где-то вдали слышится раскат грома; небо становится болезненно-красным, как стертая до крови кожа. Я отпускаю руки подруг, мы разлетаемся в стороны. Энн падает с громким: «Упс!..»
— Джемма, ты что?
— Видите? — спрашиваю я и спешу к тропе. — Небеса вот-вот разверзнутся.
Фелисити смотрит в небо, снова затянувшееся унылой серостью.
— Идемте, сюда, — говорю я, уводя их дальше. Вскоре мы оказываемся перед длинной стеной ежевики, колючки остры и многочисленны.
— Где?
— А теперь что? — спрашивает Энн.
Сквозь небольшой разрыв в ежевичной стене я вижу странную смесь зелени и камней, тумана и кривых деревьев, весьма похожих на английские вересковые пустоши из волшебных сказок сестер Бронте. А еще дальше что-то поднимается из тумана.
— Что это там? — прищуриваюсь я.
Фелисити тоже всматривается сквозь щель.
— Безнадежно. Я ничего не могу рассмотреть. Давай поищем, как туда пробраться.
Она делает несколько шагов по утоптанной тропе, останавливается и проверяет крепость колючей стены.
— Ах!
Я отдергиваю руку. В рассеянности я укололась об огромный шип. На кончике пальца выступает капля крови. И тут же кусты ежевики со страдальческим вздохом расплетаются. Длинные колючие ветки отталкиваются друг от друга, как разбегающиеся змеи. Перед нами появляется широкий проход.
— И что нам теперь делать? — шепотом спрашивает Энн.
— Мы пойдем туда, — заявляет Фелисити, и в ее улыбке я вижу дерзкий вызов.
Мы проходим между кустами и идем к голому лесу. Воздух заметно холоднеет. По коже бегут мурашки. Под деревьями растут толстые лианы, они опутывают стволы и не дают расти ничему другому. Лишь кое-где поднимают головки храбрые цветы. Их мало, но они крупные и прекрасные — темно-пурпурные лепестки, а тычинки здоровенные, как мужской кулак. Все окутано голубым светом, как в зимних сумерках. Тут все ощущается как-то по-особенному. Меня притягивает эта земля, хотя и хочется убежать отсюда. Она как предостережение, эта местность.
Мы доходим до конца леса и в изумлении останавливаемся. На холме лежат руины замка. Стены густо покрыты бледным, болезненным мхом, сквозь них проросли похожие на веревки лианы. Корни деревьев впились в камни, словно костяные пальцы, сжимающиеся вокруг замка, крепко держащие его в нежеланных объятиях. Но одна известняковая башня отказывается сдаваться. Она величественно возвышается над жадными руками холма.
Почва вокруг нее покрыта нарядной изморозью. Это напоминает кукольный дворец, посыпанный сахарной пудрой. Здесь все кажется очень странным. Тихим, как первый снегопад.
— Что это за место? — спрашивает Энн.
— Давайте заглянем!
Фелисити быстро делает шаг вперед, но я удерживаю ее.
— Фелисити! Мы же понятия не имеем, где находимся или кто там живет!
— Точно! — восклицает она таким тоном, будто я забыла о самом смысле нашей экскурсии.
— Надо ли напоминать тебе о Маковых воинах? — говорю я, имея в виду злобных рыцарей, которые заманили нас в свой собор, надеясь убить и завладеть магией.
Когда мы все-таки сбежали от них, спасая жизни, они превратились в гигантских черных птиц и гнались за нами до самого пролива. Нам повезло, что мы сумели удрать, и я не собиралась во второй раз повторять эту ошибку.
Энн содрогается.
— Джемма права. Давайте вернемся.
Тишину вдруг нарушает громкий шелест листвы. Из леса доносится чей-то голос; от него меня пробирает холодом.
— Уух-ут!
— Что это такое? — шепотом спрашивает Энн.
— Сова? — предполагаю я.
— Нет, не думаю, — возражает Фелисити.
Мы становимся поближе друг к другу. Фелисити обнажает меч. Магия несется сквозь меня, сражаясь со страхом. Справа я замечаю какое-то движение, белую вспышку среди зелени. И столь же стремительно что-то проносится в зарослях слева от нас.
— Уух-ут! Уух-ут!
Кажется, звук возникает со всех сторон. То здесь, то там… Мелькает что-то яркое…
— Уух-ут! Уух-ут!
Теперь оно ближе. Я не понимаю, в какую сторону бежать. Кусты неподвижны. Но кто-то там затаился, следит за нами. Я это чувствую.
— Эй, п-покажись! — кричу я, и мой голос бледен, как ломтик луны.
Она выходит из-за деревьев. Обрамленная пыльным пурпуром ночи, она светится. Подол белого платья потемнел от грязи; кожа у нее цвета смерти. В перепутавшихся волосах — венок из давно засохших цветов. Но мы все равно узнаем ее. Это наша подруга, которую мы похоронили много месяцев назад, подруга, которая так и не перешла через реку, и мы думали, что она затерялась в Зимних землях.
Я испуганным шепотом произношу ее имя:
— Пиппа…
Глава 10
У Фелисити чуть не выскакивают глаза.
— Пиппа? Это ты?!
Пиппа растирает ладонями предплечья, пытаясь согреться.
— Да. Это я. Ваша Пиппа.
Никто не решается сдвинуться с места. По бледным щекам Пиппы текут слезы.
— Вы не обнимете меня? Неужели я теперь так мало для вас значу? Как вы могли так быстро меня забыть?
Меч Фелисити со звоном падает на землю, она бросается к Пиппе и обнимает потерянную подругу.
— А я им говорила, что ты не уйдешь, не попрощавшись со мной! Я им говорила!
Пиппа смотрит на Энн.
— Энн, милая, ты все еще считаешь меня своей подругой?
— Конечно, — отвечает Энн, шагая к хрупкой бледной оболочке прежней Пиппы.
Пиппа наконец подходит ко мне.
— Джемма…
Она одаряет меня печальной улыбкой и нервно прикусывает губу. Зубы у нее стали заметно острее, а глаза то и дело меняют цвет с прекрасного фиолетового на мутно-голубой, с крошечной черной точкой зрачка в центре. Красота Пиппы стала другой, но все еще завораживает. Ее волосы, раньше длинные и темные, сейчас представляют собой невообразимую путаницу локонов, похожих на необузданные лианы, вьющиеся вокруг замка. Пиппа смеется — коротко, горько.
— Джемма, у тебя такой вид, словно ты увидела привидение!
— Я думала, ты ушла в Зимние земли, — неуверенно говорю я.