Когда я поднесла свечу к другим томам, чтобы увидеть их номера, то в том месте, где раньше стояла книга, которую я взяла по ошибке, и где теперь зияла пустота, я обнаружила блестящую медную накладку, подобную тем, которыми закрываются замки; она была скрыта от посторонних глаз книгами, стоявшими на полках. Я часто встречала потайные двери в библиотеках, замаскированные под полки с книгами, так что ничего удивительного не было бы, если бы и здесь отворилась дверь. Однако в таком случае она располагалась совершенно невообразимым образом: окна библиотеки были последними на этом этаже в замке; накладка была врезана в деревянную обшивку стены за вторым окном; итак, дверь в этом месте могла отворяться только на наружную стену.
Я отодвинулась немного, чтобы при помощи свечи рассмотреть, нет ли там действительно какой двери, и, хотя смотрела очень внимательно, ничего не заметила. Я положила руку на накладку и попыталась повернуть ее; она не поддавалась; тогда я надавила на нее и ощутила движение; я надавила еще сильнее – и дверь с шумом отворилась. Она выходила на маленькую винтовую лестницу, сделанную в толще стены.
Вы поймете, что подобное открытие только усилило мой ужас. Я осветила лестницу свечой и увидела, что она совершенно отвесно идет вниз. Я захотела осмотреть ее и даже спустилась на первые две ступеньки, но у меня недостало духу пойти дальше. Я спиной попятилась назад, к библиотеке, заперла дверь, которая затворилась так плотно, что даже я, абсолютно уверенная в ее существовании, не могла найти неровностей, выделявших ее на стене. В ту же минуту я вернула книгу на прежнее место, боясь, однако, как бы кто не заметил, что я до нее дотрагивалась; я не знала еще, кого мог интересовать этот секрет. Взяв наудачу другое сочинение, я возвратилась в свою комнату, заперла на засовы дверь, выходившую в библиотеку, и села опять к огню.
Неожиданные происшествия приобретают или теряют свою важность в зависимости от расположения духа, печального или веселого, от обстоятельств, в которых мы находимся – критических или вполне обыкновенных. Конечно, не было ничего удивительного в том, что в библиотеке обнаружилась потайная дверь, а в толще стены – винтовая лестница; но когда вы открываете эту дверь и видите эту лестницу ночью, в заброшенном замке, где находитесь в одиночестве, без защиты; когда этот замок находится совсем недалеко от тех мест, где, по слухам, постоянно случаются грабежи и убийства; когда вы изо дня в день встречаетесь с какими-то таинственными странностями; когда дурные предчувствия не единожды заставляют вас трепетать и бояться чего-то неизъяснимого, – тогда все делается если не реальностью, то, по крайней мере, жутким призраком. Да и кто не знает по опыту, что неизвестная опасность в тысячу раз страшнее и ужаснее видимой и существующей.
Тогда-то я стала сожалеть, что отпустила свою горничную. Состояние ужаса столь безрассудное, что оно возникает или исчезает безо всяких на то причин и оснований. Возьмем, к примеру, существо самое слабое и безобидное – собачку, которая ласкается к нам, или дитя, которое нам улыбается, – оно, хотя и не может защитить нас, но в этом случае служит опорой для сердца, если не занятием для рук. Если бы со мной была эта девушка, не оставлявшая меня в продолжение пяти лет, в преданности которой я была уверена, то, без сомнения, весь страх мой исчез бы; между тем я находилась в полном одиночестве, и мне казалось, что я обречена на погибель и ничто не может спасти меня.
Минуло два часа, а я все сидела в своей комнате неподвижная и бледная от ужаса. Часы пробили десять, потом одиннадцать; и при этих звуках, – столь естественных, – я каждый раз сжимала ручки кресел. В половине двенадцатого мне послышался отдаленный шум, напоминающий выстрел из пистолета; я встала и прислонилась к камину; потом, когда все стихло, я вновь упала в кресло, запрокинув голову на спинку. Я оставалась в таком положении еще некоторое время, не смея пошевелиться, чтобы не обнаружить какой-нибудь действительной причины страха. Вдруг в этой совершенной тишине мне показалось, что петли ворот, находившихся напротив крыльца, заскрипели. Мысль о том, что приехал Гораций, прогнала в один миг весь мой ужас, и я бросилась к окну, позабыв, что ставни заперты; я хотела отворить дверь, но по неловкости или из предосторожности малаец запер меня снаружи: я была пленницей. Тогда, вспомнив о том, что окна библиотеки, подобно моим, выходили во двор, я отодвинула засовы и, повинуясь одному из тех странных побуждений, которые наделяют человека величайшей храбростью после сильной робости, вошла туда без свечи, ведь это мог быть и не Гораций с его друзьями, а свет в комнате показал бы, что в ней кто-то есть. Ставни были только притворены; я открыла одну из них и при свете луны ясно различила человека, отворявшего одну створку ворот и державшего их полуоткрытыми; между тем как двое других вносили предмет, которого я не могла рассмотреть. Как только они вошли, их товарищ тотчас затворил за ними ворота. Эти три человека, вместо того чтобы идти к крыльцу, обошли вокруг замка; но так как путь, по которому они следовали, приближал их ко мне, то у меня появилась возможность рассмотреть их таинственную ношу: это было тело, завернутое в плащ. Без сомнения вид замка, в котором вполне мог кто-то жить, подал надежду тому или той, кого похитили: перед моим окном завязалась борьба; вдруг из-под покрова показался рукав платья. Итак, не оставалось никакого сомнения, что жертвой была женщина… Но все это происходило с молниеносной быстротой; один из этой троицы с силой схватил руку жертвы и накрыл ее плащом; она больше не сопротивлялась и снова превратилась в бесформенный предмет; потом все скрылись за углом замка, в тени тополевой аллеи, ведущей к небольшому запертому строению, что я обнаружила накануне среди дубовой рощи.
Я не узнала этих людей; заметила только, что они были одеты как крестьяне; но если они были простолюдинами, то каким образом вошли в замок? Как достали ключ от ворот? Было ли это похищение или убийство?.. Я ничего не знала наверняка. Но то, что я видела, говорило само за себя. Впрочем, все это было так необъяснимо и так странно, что несколько раз я спрашивала себя: не нахожусь ли во власти сновидения? Больше не было слышно никакого шума, ночь продолжала свое тихое и спокойное течение, а я стояла у окна, оцепеневшая от ужаса, не смея оставить своего места, дабы шум моих шагов не пробудил опасности, если она мне угрожала. Вдруг я вспомнила о потайной двери, об этой таинственной лестнице; мне показалось, что я слышу глухой шум в этой стороне; я бросилась в свою комнату и заперла дверь на засовы; я упала в кресла; за время моего отсутствия одна свеча погасла, но тогда я не придала этому значения.
На этот раз меня мучил уже не пустой страх, но какое-то преступление, свидетельницей которого я стала, исполнителей которого видела своими глазами. Мне каждую минуту казалось, что отворяют потайную дверь или отодвигают какую-нибудь незаметную перегородку: все эти звуки, которые производят потрескивающая мебель или паркет, так отчетливо слышные ночью, заставляли меня дрожать от ужаса; в безмолвной тишине мне казалось, что мое сердце стучит так же громко, как маятник часов. В эту минуту пламя свечи добралось до бумаги, окружавшей ее; яркая вспышка света озарила комнату, но потом все потускнело; шипение продолжалось несколько минут, – наконец фитиль, упавший в подсвечник, вдруг погас и оставил меня при свете одного камина. Я искала глазами дрова, чтобы положить их в камин и добавить огня и света, но не находила. Тогда я придвинула одни головни к другим, и на какой-то миг пламя вспыхнуло с новой силой; но его дрожащие языки не могли меня успокоить: все предметы, освещенные огнем, задвигались: двери запрыгали, занавеси заволновались, длинные тени забегали по потолку и коврам. Мне стало почти дурно, и меня избавил от обморока только новый приступ ужаса; в эту минуту раздался новый скрип, предшествующий бою часов. Пробило полночь.
Я не могла провести всю ночь в кресле; чувствуя холод, начинавший постепенно овладевать мной, я решилась лечь не раздеваясь; подошла к постели и, забравшись под одеяло, накрылась им с головой. Я пробыла в таком положении почти час, даже не думая о возможности заснуть. Я буду помнить этот час всю свою жизнь: паук ткал паутину в углу алькова, и я слушала, как непрерывно трудился ночной работник, – вдруг он оставил свое занятие, будто испугавшись другого шума; мне показалось, что я услышала тихий скрип, подобный тому, который издала дверь библиотеки, когда я надавила медную накладку; я высунула голову из-под одеяла, шея моя будто окаменела; я пыталась затаить дыхание, сдержать биение сердца, которое казалось мне слишком громким, и вбирала в себя безмолвие, сомневаясь еще во всем, – но вскоре мне уже не в чем было сомневаться.
Я не ошиблась: паркет трещал под тяжестью тела, шаги раздавались все ближе; затем внизу, кажется, опрокинули стул; тот человек, который ходил внизу, боялся, что его могут услышать, потому что шум тотчас смолк, и наступила совершенная тишина. Паук опять принялся за паутину… О! Вы видите, все эти подробности так живы в моей памяти, будто я все еще лежу там, в постели, еле живая от страха.
Я услышала вновь движение в библиотеке: шаги приближались к тому месту, где стояла моя кровать; кто-то с той стороны ощупывал перегородку… Итак, от того человека, чьи шаги раздавались за стеной, меня отделяла лишь толщина одной доски. Мне показалось, что перегородку отодвигают… Я замерла и притворилась спящей: сон был единственным моим спасением. Если это вор, то он, думая, что я не могу ни видеть, ни слышать его, может быть, посчитает смерть мою ненужной и пощадит меня; лицо мое, обращенное к полу, было в тени, что позволяло мне не закрывать глаз. Я заметила движение в занавесях; чья-то рука раздвигала их медленно; потом на фоне красной драпировки появилось бледное лицо; едва тлевший в камине огонь, подрагивая, осветил это видение: я узнала Горация и закрыла глаза…
Когда открыла их, видение уже исчезло, но занавеси были еще в движении; я услышала, как задвигают перегородку, потом до меня откуда-то издалека донесся шум шагов, затем издала скрип дверь; наконец опять наступила тишина. Не знаю, сколько времени я пролежала без движения, затаив дыхание; но к рассвету, измученная этой ужасной ночью, я впала в забытье, похожее на сон.
XII
Меня разбудил малаец, стучавший в дверь, которую я заперла изнутри; я была одета и тотчас встала, чтобы отодвинуть засовы. Слуга открыл ставни, и я, увидев в своей комнате свет и солнце, бросилась к окну. На дворе стоял прекрасный осенний день, один из таких, когда солнце, прежде чем задернуться облачной вуалью, дарит земле последнюю улыбку; все было так тихо и так спокойно в парке, что я почти засомневалась в увиденном ночью. Но происшествия этой ночи были еще живы в моем сердце; те места, к которым я обращала взор, напоминали мне малейшие подробности случившегося. Я видела эти ворота, отворявшиеся, чтобы дать проход трем мужчинам и женщине, аллею, по которой они шли, следы, что они оставили на песке, причем они были более заметными в том месте, где жертва сопротивлялась, – эти следы тянулись в уже описанном мной направлении и терялись в тополевой аллее. Желая увериться в своих догадках, я вошла в библиотеку: ставня была полуотворена – она осталась в том же положении, в каком я ее оставила; посреди комнаты лежал опрокинутый стул, должно быть, тот самый, падение которого я слышала ночью; я подошла к перегородке и, рассматривая ее с большим вниманием, заметила неприметную выемку, способствовавшую ее движению; я попробовала отодвинуть ее – она потихоньку поддалась. В эту минуту дверь моей комнаты отворилась; и я едва успела отскочить от перегородки и схватить книгу с полки.
Это был малаец; он пришел сказать, что завтрак готов, и я последовала за ним.
Войдя в залу, я содрогнулась: я думала найти там Горация, но его не было, и даже стол был накрыт на один куверт[9].
– Граф не возвращался? – спросила я.
Малаец отрицательно покачал головой.
– Нет? – пробормотала я в изумлении.
«Нет!» – показал он жестом.
Я упала в кресло: граф не возвращался!.. Однако я видела его: он подходил к моей кровати, поднимал занавеси где-то через час после того как эти три человека… Но эти три человека… Может это были граф и его друзья? Гораций, Генрих и Максимилиан похитили женщину?!. Невероятно… Но, в самом деле, только они одни могли иметь ключ от ворот и войти совершенно свободно – они не таились и не опасались, что их кто-то увидит или услышит; нет сомнения, все так и было. Вот почему граф не хотел, чтобы я приезжала в замок; вот почему он принял меня так холодно и удалился под предлогом охоты. Похищение женщины было устроено прежде моего приезда; теперь оно исполнено. Граф не любит меня более, он любит другую, и эта женщина в замке – в той отдаленной постройке!
Граф, чтобы увериться в том, что я ничего не видела, ничего не слышала, что не подозреваю его ни в чем, взошел по лестнице библиотеки, отодвинул перегородку, поднял занавеси и, удостоверившись, что я сплю, возвратился к своей возлюбленной. Все стало для меня ясно. В минуту ревность моя озарила темноту, проникла сквозь стены; мне больше нечего было узнавать: я вышла на улицу.
Уже загладили следы, оставшиеся от сапог, – метла уравняла песок. Я направилась к тополевой аллее, достигла дубовой рощи, увидела то самое одинокое строение и обошла его вокруг: оно было заперто, и казалось, что внутри никого нет, как и накануне. Вернувшись в замок, я вошла в свою комнату, бросилась в кресло, в котором в прошедшую ночь провела столько ужасных часов, и удивлялась теперь своему страху!.. Это была тень, тьма – именно она так ослабила мое сердце.
Я провела часть дня, прохаживаясь по комнате, отворяя и затворяя окно, ожидая вечера с огромным нетерпением, хотя еще вчера боялась его приближения. Мне пришли доложить, что обед готов. Я спустилась вниз и опять увидела только один прибор, а подле него – письмо. Узнав руку Горация, я поспешно разломила печать.
Он извинялся, что оставлял меня одну в продолжение двух дней; но он не мог еще возвратиться, объясняя это тем, что с него взяли слово, прежде чем я приехала, и он должен был сдержать его, как бы дорого ему это ни стоило. Я смяла письмо, не дочитав, и бросила в камин; потом принудила себя встать, чтобы отвратить подозрения малайца, и, окончив обед, возвратилась в свою комнату.
Вчерашнее приказание мое не было забыто: в камине ярко пылал огонь; но в этот вечер не он защищал меня. Я хотела собраться с мыслями и села, чтобы поразмыслить. Что касается вчерашнего страха, то он был совершенно забыт.
Граф Безеваль и друзья его – а это были именно они – вошли в ворота и пронесли эту женщину к заброшенному строению, потом граф взошел по потаенной лестнице, чтобы увериться, хорошо ли я спала и не слышала ли или не видела ли я чего-нибудь. Мне оставалось только сойти вниз по лестнице; я проделаю тот же самый путь, что проходил он: я решилась следовать этому плану.
Часы показывали только четверть девятого; я подошла к окну; ставни не были заперты. В эту ночь без сомнения видеть было нечего, раз никто не подумал предпринять вчерашней предосторожности. Я отворила окно.
Ночь была бурная; я слышала отдаленные раскаты грома и шум морских волн, разбивавшихся о берег. В моем сердце бушевала буря ужаснее той, что являла природа. Мысли, роившиеся в моей голове, были куда мрачнее темных волн океана. Минуло два часа, а я не сделала ни одного движения, и взор мой был прикован к небольшой статуе, скрытой в массе деревьев: правда, я плохо различала ее издали.
Наконец, мне показалось, что время пришло: я не слышала никакого шума в замке; тот самый дождь, который в ту ночь, с 27 на 28 сентября, принудил вас искать убежища в развалинах, начал падать потоками; я подставила на минуту лицо под небесную воду, потом притворила ставни и закрыла окно.
Я вышла из комнаты и сделала несколько шагов по коридору. Все по-прежнему было тихо; малаец, скорее всего, спал или прислуживал своему господину в другой части замка. Я вернулась обратно и заперла дверь на засовы; в это время пробило половину одиннадцатого; на дворе слышен был только вой ураганного ветра, и шум его помогал мне скрывать тот, который я сама могла учинить; я взяла свечу и подошла к двери, ведущей в библиотеку, – она оказалась запертой на ключ.
Меня видели там утром; боялись, чтобы я не обнаружила лестницы, и заперли мне туда выход. К счастью, граф принял на себя труд показать мне другой.
Я обошла свою постель, отодвинула перегородку и очутилась в библиотеке.
Твердой поступью и без всяких размышлений я продвигалась к потайной двери; я вынула том, скрывавший накладку, надавила на нее, и дверь отворилась.