Николай стоял у окна, рассматривая вид на Дворцовую площадь. Он сознательно выдержал паузу, спиной ощущая, как недоумевает по поводу этого молчания эмоциональный Жуковский и краснеет молодой поручик. Наконец, Николай счел, что с обоих довольно, и повернулся к вошедшим в кабинет посетителям.
– Поручик Репнин, – властно позвал император, – подойдите ко мне. У вас сегодня первый день адъютантства у моего сына… Я надеюсь, вы осведомлены о своих прямых обязанностях?
– Так точно, Ваше Величество!
– Это прекрасно, – кивнул Николай. – Но должен уведомить вас, что помимо прямых обязанностей, у вас будут и поручения сугубо конфиденциального свойства, исходящие лично от меня.
– Это огромная честь для меня, Ваше Величество, – Репнин незаметно глянул в сторону Жуковского – об этом пытался предупредить его Василий Андреевич? Жуковский одними глазами дал ему понять – будьте внимательней, слушайте, не отвлекайтесь!
– Эти поручения будут касаться Александра, но должны оставаться втайне от него. Вы понимаете, о чем я говорю? – Николай испытующе взглянул прямо в лицо Репнину.
– Нет… – растерялся Репнин и поспешно добавил:
– Ваше Величество…
– Честность и прямота, – поспешил ему на помощь Жуковский, – явно относятся к достоинствам этого молодого человека, Ваше Величество.
– А, по-моему, он лукавит, – с сомнением в голосе сказал Николай. – Что же… Тогда скажу прямо – сегодня ваш долг убедиться в том, что Александр больше не встречается с фрейлиной императрицы Ольгой Калиновской. Хотите отказаться от моего предложения? Но, впрочем, теперь я лукавлю. Вы не можете от него отказаться.
– Ваше величество, мы должны дать молодому человеку время на обдумывание всей диспозиции, – Жуковский снова попытался поддержать своего протеже.
– Василий Андреевич… – в голосе государя зазвенел металл. – Я прошу вас, введите поручика в курс дела. От Жуковского в моей семье секретов нет.
И последнее. Я уверен, вы догадываетесь, что ни я, ни Василий Андреевич не могут желать зла Александру. Вы свободны.
Николай снова сосредоточился на картине за окном. Репнин и Жуковский, понимая, что аудиенция закончена, поклонились императору и тихо, один за другим, вышли из кабинета.
– Что же это, Василий Андреевич, – воскликнул Репнин, едва они вышли в коридорную галерею, – я должен доносить на Александра?!
– Я воспитывал Сашу с восьми лет, – мягким тоном охладил пыл его негодования Жуковский. – Он может стать великим императором, поверьте. И, что еще важнее, Россия ждет именно такого правителя, как он. И для нее потеря будет невосполнимой, если страсти, свойственные неординарным натурам, помешают Александру выполнить свою миссию.
– Но Александр не только наследник престола, он еще и просто человек! И имеет право на чувства!
– Вы прямо цитируете наследника, – грустно улыбнулся Жуковский. – Но, к счастью, в ваших словах я слышу и сомнение. Вы чувствуете – слова «престол» и «страсть» в одном предложении неуместны.
– Вы благородный человек, Василий Андреевич. Я должен довериться вам, хотя, конечно, просто не представляю себе всех последствий этого предложения.
– Послушайте, друг мой! – Жуковский остановился и глубоко вздохнул. – Вполне допускаю, что могут возникнуть ситуации, когда я буду не в силах содействовать вам или заступиться за вас. Невыполнение приказов государь считает предательством. И вы должны серьезно обдумать свое поведение при дворе. И трижды подумать, прежде чем что-либо совершить. Поступайте по совести, но помните о долге.
И тогда вам не придется считать себя доносчиком, и другие не назовут вас предателем.
Репнин выслушал Жуковского молча. Иллюзии рассыпались у него на глазах – вместо святого служения Отечеству, он оказался на передовой дворцовых интриг, и от осознания этого в сердце Михаила поселилась странная тоска – глухая и мутная. Попрощавшись с Жуковским, Репнин проследовал к интенданту Александра и получил от него надлежащие инструкции.
Выполнив все поручения, он явился к наследнику – представиться по форме и доложить о начале исполнения своих обязанностей.
Александр встретил его в своем кабинете, бросившись навстречу, как к старому другу. Но Репнин не выказал такой же радости и сказал сухо и официально:
– Я получил отчет от интенданта Вашего Высочества и проверил фуражирование вашего полка.
– Оставьте этот тон, Репнин, – недовольно прервал его наследник, – не уподобляйтесь солдафонам моего батюшки.
– Также я ознакомился с жалобами и представлениями, направленными на имя Вашего Высочества…
– Репнин, не досаждайте мне всей этой армейской галиматьей, – тон Александра из свойского стал требовательным, – помогите закончить письмо. Что-нибудь оригинальное и с чувством.
– Письмо адресовано женщине?
– Конечно! Любимой, расстроенной нашим расставанием и недомолвками, – воскликнул Александр, обрадованный, что его, наконец-то, поняли. – Ну же, Репнин, как можно успокоить любимую женщину?
– Боюсь, Ваше Высочество, что в амурном слоге я не искушен и вряд ли сумею вам помочь, – солгал Репнин, известный в полку своим поэтическим даром.
– Вы что же, никогда не любили? – Александр с удивлением взглянул на своего адъютанта.
– Пока не удостоился этого счастья…
– А знаете, я вам даже завидую, – Александр посмотрел на Репнина с нескрываемым любопытством. – Но это еще не все… Сегодня вечером мне понадобится ваша помощь. Дело секретное, поедем в вашей карете. И мне нужно будет кое-что из одежды, например, маска.
– Маска?
– Вот именно.
– Могу я узнать, для чего такая секретность?
– А вот это – лишний вопрос, мой дорогой друг, – Александр испытующе взглянул в лицо Репнину. – Вы же мой друг? Так не позволяйте мне усомниться в вашем назначении…
* * *
После того, как Репнин ушел, Александр, не торопясь, дописал письмо, предназначавшееся Ольге, и только тогда счел, что достаточно заставлял отца ждать.
– Явился по вашему приказанию! – по-уставному объявил Александр, войдя к императору вслед за докладом адъютанта, сообщившим о его появлении.
– Молодец! Из тебя выйдет солдат!
– Сомневаюсь. Даже дрессированные звери не всегда охотно выполняют приказы.
– Ты полагаешь себя дрессированным зверем? – Николай взглянул на сына неодобрительно и исподлобья.
– Разве не похож? Вы отменно выдрессировали меня. Кланяюсь, когда надо. Одеваюсь, как надо. Учусь, чему скажут.
– Стало быть, ты считаешь, что Господь ошибся, послав тебе судьбу наследника престола в самой большой державе мира?
– Я считаю, что жизнь, лишенная свободы, не имеет смысла.
– Ты излишне горяч, сын мой.
И полон страстей. Но я тебя понимаю, сам был таким в твои годы.
– И что же – вас жизнь не разочаровала?
– Нет. Не разочаровала. Но когда я стал императором, мне пришлось быстро повзрослеть.
– Отец, – Александр на минуту растрогался. – Я все понимаю…
– Слушай, Саша, – мягко перебил его Николай. – Возможно, ты прав, и я действительно очень строг с тобой.
Хочешь веселиться – веселись. Только помни, кто ты и в чем твой долг.
– Я прекрасно помню это… – слабость Александра была недолгой. – Трудно забыть. Вы напоминаете мне о моем долге каждый божий день!
– Об этом не грех напомнить.
И вот еще, об этой…
– Ее зовут Ольга Калиновская, и я люблю ее. И желаю жениться на любимой женщине. Как это сделал мой дядя, Константин, который выбрал верность другому долгу – долгу своего сердца!..
– Он был слаб, – сухо сказал Николай, – и никто его выбору не препятствовал. Ты же не можешь позволить себе такую роскошь. Выбор сделан за тебя. Богом и народом.
И довольно об этом. Вот, лучше взгляни…
– И что это? – Александр без малейшего интереса склонился к листам бумаги, разложенным на столе перед отцом.
– Наброски новой военной формы.
Рассмотри повнимательней. Вероятно, ты захочешь ее усовершенствовать. Добавишь что-нибудь новое, – Николай старался говорить как можно более любезным тоном.
– Да неужели вы действительно думаете, что, рисуя военную форму, я захочу стать императором? – в сердцах воскликнул Александр.
Отец не понимал его, не слушал и не хотел этого.
– Саша, – Николай предпринял последнюю попытку воззвать к разуму сына, – я желаю приобщить тебя к нашему общему делу.
– Направляя каждый мой шаг? Покорнейше благодарю! – Александр прищелкнул каблуками и стремительно выбежал из кабинета отца.
– Саша!..
Но вместо сына в кабинет вошел Жуковский. Он только что столкнулся с наследником и выразительно, словно испрашивая объяснений, посмотрел на Николая.
Вместо ответа император без слов указал Жуковскому на шахматный столик.
Жуковский так же молча принял это приглашение. Он знал: шахматы помогали Николаю успокоиться и сосредоточиться. А играл император отменно. Его холодный, математический ум словно предназначался для этой игры, требующей усердия и умения гасить свои эмоции.
Быстро разыграв простейший дебют, Николай на несколько секунд задержал дыхание и сделал ход ладьей. Чтобы ответить ему – а Николай всегда играл белыми – Жуковский должен был подумать. Сбросивший первый слой раздражения на продумывание шахматной комбинации, Николай откинулся в кресле и забарабанил пальцами по подлокотнику.
– Василий Андреевич, – наконец, нарушил он молчание, – твое влияние на Александра всем известно. И ты пользуешься его доверием…
– Благодарю, государь, – кивнул Жуковский, закрыв, как ему показалось, проход для фигуры императора.
– С ним стало так трудно, он так несдержан, и характер его невыносим, – пожаловался Николай, делая следующий, на первый взгляд, малозначимый ход пешкой.
– Те науки, что я ему преподаю, требуют более усердия и знаний, чем пылкости, – Жуковский на мгновение помедлил в разговоре, высматривая позицию для своего ответного хода. – Однако от степени духовного развития главы государства зависит судьба народа.
– А если душа наследника полна безумных идей и вредных пристрастий?
– Пристрастия и страсти недолговечны, – Жуковский никак не мог понять, почему Николай подставляет главные фигуры под бой.
– Стало быть, ты полагаешь, его увлечение Калиновской будет недолгим?
– Недолгим, – кивнул Жуковский и снова сделал ход из первого ряда, невольно открывая правый фланг. – Если вы, государь, не будете упорствовать и запрещать ему видеться с ней.
– А если я позволю? – спросил Николай и потянулся к ферзю, невесть как появившемся в расположении фигур Жуковского.
– Тогда его интерес к ней быстро угаснет, – Жуковский окинул непонимающим взглядом позицию на доске. – Кстати, в шахматной игре, как и в воспитании отпрысков, есть свои секреты.
Чем больше ходов просчитаешь, тем дольше держишь партию в своих руках.
– Вот и я говорю о том же, – улыбнулся император. – Василий Андреевич, тебе шах. И мат!
Глава 2
Призрачный бал
Вернувшись после развода в крепости домой, Владимир Корф застал в гостиной их городского особняка картину привычную, но ненавистную ему с детства. Старый барон, его отец, сидел на диване в центре залы и с умилением слушал музицирование Анны.
Анна была проклятьем и кошмарным сном Владимира. Отец всюду выдавал эту хорошенькую девицу с миниатюрной фигуркой и кукольным личиком за свою воспитанницу, а с Владимира взял слово всегда хранить молчание о тайне происхождения юной прелестницы. Барон Корф никогда не рассказывал сыну о причинах, побудивших его баловать и воспитывать крепостную, как собственную дочь, и Владимир предполагал в этом самое худшее. Рано оставшись без матери, он с ненавистью смотрел, как столь необходимая ему отцовская любовь уходила на заботу о девочке без роду и племени.
Барон Корф приглашал к Анне тех же учителей, что и к сыну. И поэтому она знала несколько языков, была хорошо воспитана и держалась благородно. Со временем у девушки обнаружился певческий дар, и барон Корф – известный театрал и любитель искусств – прочил ей славу лучшего голоса императорской сцены. Старый Корф частенько устраивал зрелища в своем загородном поместье – его театр считался лучшим в уезде, пользовался отличной репутацией и мог поспорить с другими театрами, знаменитыми в деле увеселения столичной публики. И, конечно же, Анна стала в нем премьер-актрисой.
Владимир и сам находил игру Анны восхитительной. Она завораживала и трогала естественностью движений и безыскусностью интонаций. Порою в роли она проявляла столь притягательную страстность, что каждый невольно ощущал тот самый внутренний трепет, который знаком любому, кто испытал глубокое и настоящее чувство. А ее пение можно было сравнить разве только с колдовством сирен, заманивавших на свой губительный остров простодушных моряков, очарованных властью женских голосов. И от сознания силы артистических чар Анны Владимиру становилось еще больнее, и язва, разъедавшая его душу, давала страшные метастазы.
Владимир ненавидел Анну так пылко, как если бы любил. И лишь учеба в Пажеском корпусе и дальнейшая воинская служба удержали его от отчаянного желания расставить все точки над i. Вступив в пору зрелости, Владимир еще яснее ощутил, как отдалило от него отца это необъяснимое и противоестественное увлечение барона юной крепостной. Начиная понемногу бунтовать, Владимир сознательно и часто ставил Анну в неловкое положение, публично унижая ее перед дворовыми, угрожал ей поркой на конюшне, но вмешательство отца отнимало у Владимира малейшую надежду на радость расправы с малолетней интриганкой, совершенно непостижимым образом завладевшей сердцем старого барона Корфа.
В армии эта боль слегка поутихла, но, время от времени наезжая домой, Владимир снова и снова оказывался свидетелем нелепого межсословного адюльтера. И никакие попытки отца убедить его в том, что эта связь существует лишь в воображении Владимира, не помогали. Будучи не в силах лишить Анну того положения, которое барон Корф определил для нее в их доме, Владимир вымещал свою злость на других крепостных. А это для его отца, известного либерала и гуманиста, было совершенно неприемлемым.
И однажды барон убедительно попросил сына, как можно реже навещать его в Двугорском. Тогда-то Владимир и отправился на Кавказ.
При возвращении сына в столицу Ивану Ивановичу показалось, что сын повзрослел и научился терпимости. Но иллюзии, равно как и надежды на то, что когда-нибудь Владимир и Анна станут друзьями, развеялись в прах уже в первые часы пребывания молодого Корфа в наследственном особняке в самом центре Санкт-Петербурга. Владимир, как и прежде, выказывал Анне свое небрежение, и тон его обращения к ней стал еще более раздражительным и бесцеремонным. Лишь после нескольких категорических предупреждений, высказанных старым бароном, Владимир повел себя сдержаннее и больше времени проводил с друзьями в казарме или на светских праздниках, нежели дома.
Не встречаясь с Анной, Владимир забывался, и обида на отца становилась глуше и уходила глубже, но стоило ему увидеть или паче чаяния – услышать Анну, ненависть и ярость с новой силой овладевали им. Вот и сейчас, вернувшись домой не в лучшем настроении после боя, почти проигранного Репнину, и счастливого назначения последнего в адъютанты цесаревича Александра, Владимир и в родных стенах не мог найти успокоение и понимание. Отец даже не ждал его – он весь превратился в слух и умиление. И как же могло быть иначе – Анна пела! О Господи, как она пела!
Этот голос надрывал душу и заставлял слезиться глаза…
Владимир не решился войти в залу и прижался к стене за полуоткрытой дверью, откуда хорошо все слышал. Он не хотел слушать, но и не слушать Анну было невозможно.
Наконец, Анна сыграла финальный аккорд романса, и, когда замерли последние звуки ее голоса, раздались теплые и уважительные аплодисменты – старый барон благодарил свою воспитанницу за пение.
– Вы желаете, чтобы я еще что-нибудь спела для вас? – спросила Анна.
– Аннушка, я готов тебя слушать бесконечно, – улыбнулся барон. – Но сегодня лучше побереги голос до вечера.