Глава 2
– Уверена, что она сама все подстроила, – шепотом поделилась Мелба своим мнением с Тини, задержавшимся у ее конторки.
Однако она при этом тут же не преминула вполне дружелюбно подмигнуть проходившей мимо Саманте, которая иронически заметила:
– Как ты угадала? Конечно, я ношу это... – она постукала резиновым кончиком костыля по повязке на ноге, – для того чтобы иметь предлог отлынивать от работы и вызывать к себе жалость. И глотаю ибупрофен горстями из чистого мазохизма.
– Не исключено.
– Не слушай ее, Сэмми, – вмешался Тини.
– Подожди, дай сказать. – Мелба отмахнулась от него тонкой смуглой рукой с дюжиной позванивающих браслетов.
Красивая, длинноногая, с осиной талией, мулатка весьма эффектно смотрелась за своей конторкой на фоне огромной, ярко освещенной витрины с фотопортретами знаменитостей, выступавших когда-то на радиостанции, призовыми кубками и дипломами, а также обрядовыми куклами вуду и сушеными крокодильчиками, непременными, наряду с самой Мелбой, атрибутами новоорлеанской экзотики. Она сторожила вход на студию «Р-1», как заправский ротвейлер, не пропуская никого из сотрудников и посетителей без того, чтобы не завязать разговор и не высказаться самой по любому, пусть даже случайно подвернувшемуся поводу. В голове ее бродило множество идей, и ей были необходимы слушатели.
– Знаешь, у меня есть своя теория насчет вас, мозгоправов... то бишь психиатров.
– Выкладывай, – ободрила ее Саманта.
– Я считаю, что все вы отчасти тронутые еще с детства, раз занялись этим делом. У большинства мозгоправов, из тех, кого я знаю, вообще мозги набекрень. Тут нечему удивляться. Когда постоянно имеешь дело с психами, то недолго и самому свихнуться. Ну а тем, кто, как ты, сидит ночами в этой ужасной студии и выслушивает от разных чокнутых их дурацкие исповеди, наверняка приходится совсем тяжко. И от вас больше вреда, чем пользы. Ведь ты знаешь, что помочь ничем не можешь, и только твердишь: «Исповедуйся, и тебе станет легче».
– А это уже немало – сбросить с души камень.
– Но ты же не священник и грехи не отпускаешь, – возразила Мелба. – Какой тогда от тебя толк?
– Чаще всего люди звонят Саманте потому, что одиноки, – попробовал встать на ее защиту Тини.
– А может быть, они хотят исповедаться и получить взамен пустые советы, но и услышать от доктора Сэмми ее исповедь? Чтобы беседа была и взаправду на равных? Чтобы ведущая не представала такой уж всезнающей и непогрешимой, в чем-то призналась, в чем-то покаялась.
– Покаялась? – вздрогнув, переспросила Саманта. – В чем же мне, по-твоему, надо каяться?
Ответа она не получила, потому что раздался телефонный звонок, и Мелба, нажав алым наманикюренным ногтем кнопочку на аппарате, нежно проворковала:
– Вы звоните на радиостанцию «Р-1» – центр культурной жизни Нового Орлеана. Да... да... да... спасибо. И чему вы отдаете предпочтение – джазовым записям или разговорным шоу? О, я с удовольствием передам от вас благодарность нашему ведущему доктору Лидс. Мы все ее тоже любим... – При этих словах Мелба подмигнула Саманте.
Напряжение чуть отпустило Саманту. Может быть, только из-за нервного стресса, вызванного последними событиями, ей почудился в болтовне Мелбы о каком-то покаянии намек на вчерашнее телефонное послание?
Ночь она провела плохо, почти без сна, несмотря на все волевые потуги расслабиться. Нога болела адски, повязка сдавливала икру, была тяжелой и доставляла массу неудобств. Ну а мозг был занят все той же проблемой – что означает фото с проколотыми глазами, требование покаяться, напоминание о неких грехах, странное поведение Харона, явно чем-то встревоженного, присутствие таинственного наблюдателя за окном и его поспешное бегство? Все перечисленное, к сожалению, подталкивало к выводу, что за этим кроется злой умысел, который никак нельзя отнести к разряду невинных розыгрышей.
Утро и день прошли в докучливых хлопотах. Саманта начала с того, что связалась с полицейским участком по телефону, изложила свою историю и чуть ли не полдня дожидалась обещанного визита детектива.
Он забрал у нее пленку с записью телефонного звонка, конверт и фотографию, заверив, что полиция отнесется к происшествию со всем вниманием, а патрульная машина будет теперь гораздо чаше проезжать по ночам мимо ее дома. Затем Саманта с трудом добралась до гаража, вывела машину и с не меньшими трудностями из-за больной ноги проделала затяжное турне по различным учреждениям, демонстрируя занудным бюрократам свою личность и буквально выцарапывав себе дубликаты утраченных в мексиканской переделке документов. Заодно она навестила слесаря и договорилась, чтобы он завтра сменил все замки в ее доме.
Под конец она изрядно вымоталась, но все-таки ей было радостно вновь очутиться на работе, в кругу тех, кого она успела хорошо изучить за несколько лет, к кому привыкла и даже прикипела душой..
– Не бери в голову, – посоветовал Тини. – Не знаю, какая муха сегодня укусила Мелбу, но вообще-то она тебя обожает.
– Меня обожают, меня любят, по мне соскучились. Я готова петь от счастья. – Саманта взяла его под руку, другой рукой оперлась на костыль, и так они вместе покинули приемную и вошли в так называемую «аорту» – нескончаемый, изгибающийся коридор, куда выходили двери всех кабинетов и студий.
Старое здание, приютившее «Р-1» вместе с его многочисленными вспомогательными службами, в прошлом неоднократно меняло хозяев и перестраивалось под их нужды, а теперь походило на перенаселенный термитник, где использовался каждый уголок, каждая щелка, чтобы поместить туда одного или нескольких занятых кипучей деятельностью муравьев.
Тини задержал шаг у двери своего крохотного, без окон, но зато отдельного кабинета, переделанного из бывшей кладовки, и несколько смущенно предложил:
– Может, зайдешь хоть на пару минут?
– Зачем, Тини?
– Посмотришь свою почту. Я сложил ее у себя.
Студент-заочник колледжа Лойолы, Тини был по общему мнению «компьютерным гением» и обслуживал всю локальную сеть радиостанции. Специалист он был бесценный, к тому же настоящий трудоголик. Саманта, как и все, относилась к нему с уважением, хотя считала, что он слишком уж не от мира сего, и это представляет для него определенную трудность. Однако такая отрешенность от житейских проблем не помешала ему по уши влюбиться в Саманту, что несколько затрудняло их общение, хотя она и притворялась, будто понятия не имеет о его чувствах.
– А что, много пришло писем?
– Тонны! И все одинаковые – слушатели хотят твоего возвращения в эфир.
– Ты, значит, читал мою почту? – Она изобразила возмущение.
Тини покраснел до кончиков ушей.
– Только те, что были адресованы не тебе лично, а радиостанции. Но все равно, в большинстве из них речь шла о тебе.
– Ну, ладно, – смилостивилась Саманта. – Но личную свою почту я уж, с твоего позволения, вскрою сама.
– Конечно. – Хотя ему явно хотелось остаться в кабинете вдвоем с Самантой, Тини тактично удалился.
Саманта торопливо разрезала конверты один за другим, ощущая противную дрожь в руках, вытряхивала их содержимое на стол. Никаких фото, только послания, написанные от руки или на машинке. Во всех примерно одно и то же – добрые слова и пожелания, без какого-либо подтекста. Ничего, что могло бы встревожить или напугать.
Она отправила их в мусорную корзину, вышла в коридор и поискала глазами Тини, но того, покорно дежурившего за дверью, заслонила могучая фигура Элеонор.
– Вот она, наша заблудшая овечка! – загремел ее голос, отозвавшийся эхом по всей «аорте», и блеснули в люминесцентном свете золотые коронки во рту, растянувшемся в широкой, чуть ли не до ушей улыбке. Рослая негритянка имела пристрастие ко всему блестящему – браслетам, ожерельям, пуговицам, а в качестве пресс-папье на письменном столе держала бронзовые шары фунтов по пятнадцать и иногда жонглировала ими, демонстрируя внушительные бицепсы.
Она бесцеремонно подхватила Саманту за талию, чуть не оторвав от пола, и повела, вернее, потащила дальше по коридору в свой кабинет, а там усадила в роскошное, обитое дорогой кожей кресло для почетных посетителей – единственное напоминание о прежних обитателях этого здания, об их размеренном образе жизни, отличном от вечной спешки и нервозности, царящих на радиостанции.
– Сколько еще времени тебе придется таскать это на себе? – Элеонор ткнула пальцем в повязку, облегающую ногу Саманты.
– Наверное, не больше недели, я надеюсь. Но работать я могу.
– Отлично. Ты мне нужна за микрофоном. Твои слушатели ропщут и требуют тебя, Сэмми, а «Антен» зарится на твою территорию. Они уже запустили в нее зубы, передвинув Триш Лабелль с семи часов на девять, чтобы накрыть твое шоу, начинающееся в десять. Я предложила сдвинуть тебя на час позже, но Гатор Браун завопил: «Караул! Убивают!», доказывая, что тогда ты оттяпаешь у его аудитории единственное подходящее время для восприятия легкого джаза. Люди отправятся на боковую, не насладившись шедеврами, которые он им подобрал. Ему бы хотелось, чтобы ты осталась в прежнем интервале от десяти до полуночи.
Элеонор отыскала в ящике стола пузырек с пилюлями, вытряхнула парочку на ладонь и проглотила, не запивая.
– А мой супруг еще удивляется, почему у меня такое высокое давление.
Саманта не приняла близко к сердцу проблему, столь волнующую ее босса.
– Они вещают на средних волнах, а мы на коротких. У нас и качество вещания другое, и аудитория разная.
– Аудитория та же! – резко возразила Элеонор. – Мы все здорово потрудились, чтобы вывести нашу станцию на первое место, и скатываться с него не собираемся. Я не попрекаю тебя тем, что ты вдруг вздумала уйти в отпуск в неподходящее время, но не могу не отметить, что это снизило наш рейтинг. А в мои обязанности забота о нем входит в первую очередь. Как ни крути, ни верти, а это так...
Она улыбнулась, но улыбка выглядела несколько фальшивой. Саманта ощутила неловкость, но, на ее счастье, зазвонил телефон, и Элеонор тут же деловито схватила трубку.
– Слушаю... да... сейчас посмотрю. – Она крутанулась на своем вращающемся стуле и начала перебирать папки с документами на полках стеллажа. —А ты связывался с отделом рекламы? И что? Понимаю.
Элеонор вдруг как-то напряглась, насторожилась.
– Мы над этим работаем. Что? Да, Саманта вернулась. Она уже здесь, так что ночной эфир обеспечен. Что еще? Хорошо, дай мне минутку.
Элеонор свободной рукой потянулась за компьютерной «мышью», а глазами просигнализировала Саманте, что их разговор окончен.
Саманта выбралась из уютных объятий кресла и заковыляла к двери.
За ее спиной Элеонор уговаривала своего собеседника на другом конце провода:
– Ради бога, Джордж, успокойся. Сиди тихо, я все улажу. Побереги себя. Остынь.
Что-то неведомое Саманте творилось в стенах милой ее сердцу радиостанции, но сейчас ей хватало собственных забот.
Она миновала застекленную студию, где Гатор Браун, надев на лысую голову огромные наушники, сосредоточенно прослушивал и отбирал джазовые записи для своей регулярной ночной передачи. В эфире его голос звучал вкрадчиво, обволакивающе, проникновенно. Он был обстоятелен и серьезен, общаясь со слушателями, а на самом деле большего болтуна, смешливого и жизнерадостного человека трудно было сыскать. Поймав на себе взгляд Саманты, он небрежно махнул ей рукой и вновь углубился в мир джаза.
Наконец Саманта, изрядно притомившись, добралась до комнаты отдыха радиоведущих, смежной со студией, откуда они – и она в том числе – вели передачи. Там у нее было свое уютное местечко. До эфира еще оставалось много времени. Она выбрала, насколько это было возможно, удобную для себя позу и смежила веки. Ее никто не решался потревожить.
Ближе к ночи большинство сотрудников отправились по домам. Все реже слышались голоса в коридоре. Ритм жизни радиостанции замедлился. Здание почти опустело.
В наступившей паузе торопливой дробью издалека простучали женские каблучки и замерли у входа в комнату отдыха. «Вот и Мелани заступает на пост», – догадалась Саманта еще до того, как от толчка ноги, обутой в изящную туфельку, дверь распахнулась и в комнату влетела слегка растрепанная и раскрасневшаяся от духоты жаркого летнего вечера нарядная молодая красотка. Обе ее руки были заняты. Она несла картонный поднос с пирожными, термос с кофе и пару банок диетической кока-колы.
– Привет! С возвращением! Я забежала в буфет по дороге, пока они не закрылись, и прихватила для нас с тобой кое-что. Ну и, конечно, не устояла перед искушением и согрешила. – Пухлые губки ее были еще в креме и сахарной пудре. Она облизнула их острым язычком. – Пирожные – блеск, соблазнят даже святого праведника. Будешь?
– Я – пас, – покачала головой Саманта. – А за кофе и коку спасибо. И за Харона. Знаю, тебе пришлось с ним повозиться. Но ты здорово меня выручила. За мной должок.
– Расплатишься своим голосом «за», когда будет решаться вопрос о моем повышении.
– Договорились.
Двадцатипятилетняя Мелани была сообразительна и энергична. Лучшей на курсе она закончила колледж Всех Святых, небольшое учебное заведение в Батон-Руж, специализируясь одновременно в двух областях – связях с общественностью и психиатрии. Она, как и Саманта, была креатурой Элеонор, но появилась на радиостанции чуть позже, примерно через полгода.
Саманта сразу отметила, что ее помощница слишком возбуждена и одета слишком нарядно и вызывающе для работы. На ней было пурпурное платье с черной шелковой отделкой, туфли на высоких каблуках и более яркая, чем обычно, косметика на лице.
– Держу пари, ты прямо со свидания.
– Угадала. – Мелани лукаво сверкнула глазами.
– Опять новый парень?
– Я не теряю надежду найти парня своей мечты. Должно же мне когда-нибудь повезти? – смеясь, заявила Мелани и предостерегающе подняла вверх палец. – Только без материнских советов и призывов быть осмотрительной. Я уже большая девочка.
– Я еще не в том возрасте, чтобы заменить тебе мать, – улыбнулась Саманта.
– Вообще, не надо мне давать никаких советов. Ни дружеских, ни профессиональных... О'кей? – неожиданно жестко произнесла Мелани.
– О'кей.
Саманта знала, когда следует придержать язык. Все прошлые увлечения Мелани ни к чему хорошему не привели. И вот опять она явно нарывается на то, чтобы в очередной раз остаться с разбитым сердцем и переживаниями по поводу совершенной ею ошибки. Однако уговаривать Ме-лани было бесполезно. Тем более что Саманта сама за недостатком личного опыта никак не считала себя авторитетом в сердечных делах.
В приоткрывшуюся дверь всунулась голова с поблескивающей лысой макушкой.
– Вам, девочки, еще осталось прохлаждаться пятнадцать минут, – напомнил Гатор Браун. – Я пускаю две записи, потом погода, рекламный блок, а после вы.
Он исчез.
– Чего это Гатор сегодня такой суровый? – удивилась Саманта. – Кажется, он единственный, кто не выразил мне сочувствия. Впрочем, я в сочувствии не нуждаюсь...
Она неосторожно ступила на больную ногу и скривилась от боли, однако не застонала.
– Он злится, потому что ходят слухи, будто его джаз урежут ради наших «Полночных исповедей», – пояснила Мелани.
Гатор и так был загружен по горло и трудился на станции почти круглосуточно, поставляя в эфир джаз небольшими порциями ранним утром, в полдень и дважды вечером, а ночью, вслед за передачей Саманты и короткой программой о компьютерах «Гасите свет», которую готовил Тини, вел свое двухчасовое шоу. Однако его жадность до работы не знала предела, и он не желал расставаться даже с малой толикой отведенного ему эфирного времени.
– Не один он сидит сейчас как на иголках, – продолжила Мелани. – Кто-то запустил сплетню, что нас не то сожрет со всеми потрохами некий медийный спрут, не то мы сливаемся с нашими конкурентами.
– Все это старо как мир, – улыбнулась Саманта.