Я ощутил знакомый сосущий голод внутри, как будто у меня медленно истлевала душа.
Мне нужна была доза. Я представил, как вонзается под кожу игла и растворяется под языком таблетка.
Нет. Нужно поскорее снова стать волком.
— Неужели ты не боишься? — неожиданно спросила Изабел, и я открыл глаза.
Я и не подозревал, что закрыл их. Ее взгляд был прикован ко мне.
— Чего?
— Потерять себя.
На этот раз я сказал ей правду.
— На это я и надеюсь.
На это мне было нечего сказать. Я не ожидала от него откровенности и не знала, куда это все приведет, потому что не готова была ответить ему тем же.
Он вытащил из воды руку; подушечки пальцев у него слегка сморщились.
— Хочешь посмотреть, как поживают мои пальцы? — спросил он.
Я с замирающим почему-то сердцем взяла его мокрую руку и провела пальцами по ладони. Глаза у него были полузакрыты, и, когда я закончила, он забрал у меня руку и уселся в ванне, так, что вокруг него заколыхалась и заплескалась вода. Ухватившись за край ванны, он приблизил свое лицо к моему. Я понимала, что сейчас мы опять будем целоваться, и осознавала, что делать этого не следует, потому что он уже был на пределе, а я стремительно к этому приближалась. Но я ничего не могла с собой поделать. Меня тянуло к нему как магнитом.
Губы у него пахли волком и солью, а когда он обхватил меня за шею, чтобы притянуть к себе, остывшая вода потекла по груди в вырез майки.
— Ой, — выдохнул он, не отрываясь от моих губ, и я отстранилась.
Вид у него, впрочем, когда он посмотрел на плечо, где остался след от моих ногтей, был не слишком озабоченный. Я все еще не опомнилась от поцелуя, и, по крайней мере на этот раз, он, похоже, тоже почувствовал мое состояние, потому что, когда его чуть влажная рука скользнула от моей шеи вниз к груди и остановилась там, где начинался вырез майки, прикосновение стало настойчивым.
— Ну и что мы будем делать дальше? — поинтересовалась я.
— Найдем кровать.
— Я не собираюсь с тобой спать.
Воздействие поцелуя начинало рассеиваться; все было в точности так же, как в тот раз, когда мы с ним впервые встретились. Почему я вообще позволила ему задеть меня за живое? Что на меня нашло? Я встала, подняла с пола пальто и натянула его. Внезапно мне стало панически страшно, вдруг Сэм узнает, что мы целовались.
— Ну вот, мне снова дали понять, что я плохо целуюсь, — прокомментировал Коул.
— Мне нужно домой, — сказала я. — Мне завтра в школу… вернее, уже сегодня. Я должна вернуться домой до того, как папа поедет на работу.
— Ужасно плохо целуюсь.
— Просто скажи мне спасибо за то, что все твои пальцы остались при тебе. — Я взялась за дверную ручку. — И не будем больше развивать эту тему.
Я ждала, что Коул будет смотреть на меня как на сумасшедшую, но он просто смотрел на меня. Как будто до него не дошло, что это отказ.
— Спасибо тебе за то, что все мои пальцы остались при мне, — пробурчал он.
Я закрыла за собой дверь и вышла из дома. Не пошла даже искать Сэма. Лишь на полпути домой я вспомнила, как Коул сказал мне, что надеется потерять себя. При мысли о том, что он сломлен, мне почему-то стало легче.
17
Проснулся я человеком, хотя простыни были сбиты, а от меня пахло волком.
Ночью, когда Изабел ушла, Сэм провел меня мимо кучи белья, явно только что сорванного с кровати, и устроил в одной из комнат на первом этаже. Комната была такая желтая, что казалось, солнце заблевало все стены, а потом утерло рот о комод и занавески. Однако в ней была свежезаправленная кровать, а все остальное не имело значения.
— Спокойной ночи, — сказал Сэм сдержанно, но без враждебности.
Я ничего не ответил. Я лежал под одеялом, мертвый для всего окружающего мира, и видел сны ни о чем.
Теперь, щурясь на свет позднего утра, я бросил кровать незастеленной и прошлепал в гостиную; при дневном свете она выглядела совершенно по-иному. Солнце, льющееся в окна за моей спиной, делало красноклетчатые стены ослепительными. Тут было уютно, совсем не то что в доме Изабел с его готической атмосферой нерушимого порядка.
В кухне все шкафчики были увешаны фотографиями, смеющиеся лица перемежались кусочками скотча и шляпками кнопок. Я немедленно обнаружил на многих из снимков Бека, и Сэма тоже; по ним можно было составлять хронику его взросления. Изабел среди них не было.
Лица были по большей части счастливые, улыбающиеся и довольные, как будто люди эти извлекали из своей странной жизни максимум. Запечатленные на снимках жарили мясо, катались на байдарках и играли на гитарах, однако совершенно очевидно было, что все это происходило либо в этом доме, либо в ближайших окрестностях Мерси-Фоллз. Эти фотографии словно пытались донести до смотрящего две мысли: «Мы — семья» и «Ты — пленник».
Ты сам это выбрал, напомнил я себе. По правде говоря, я не слишком задумывался о том, как они живут от одного превращения в волка до другого. Я вообще практически ни о чем не задумывался.
— Как твои пальцы?
Я на миг напрягся, но сразу же узнал голос Сэма. Обернувшись, я увидел, что он стоит на пороге кухни с чашкой чая в руке, подсвеченный сзади силуэт в широком дверном проеме. Вид у него был мрачный — отчасти от недосыпа, отчасти из-за неуверенности насчет меня.
Непривычно было иметь дело с человеком, не спешащим довериться первому о тебе впечатлению. Меня охватило странное ощущение свободы.
Вместо ответа я поднял руку и пошевелил пальцами; жест получился довольно высокомерный, хотя я не имел ничего такого в виду.
Пугающие желтые глаза Сэма — я так к ним и не привык — смотрели и смотрели на меня; за ними разыгрывалась какая-то непонятная мне борьба. В конце концов он произнес ровным голосом:
— Там есть хлопья, яйца и молоко.
Я вскинул бровь.
Сэм уже готов был вернуться в коридор, но моя вскинутая бровь остановила его. Он на миг закрыл глаза, потом открыл их снова.
— Ну ладно. — Он опустил кружку на разделявший нас островок и сложил руки на груди. — Ладно. Зачем ты здесь?
Задиристый тон слегка улучшил мое о нем мнение, и я готов был не обращать внимания на дурацкие торчащие волосы и грустные, неестественно желтые глаза. Демонстрация характера меня порадовала.
— Чтобы быть волком, — легкомысленным тоном ответил я. — Кстати, ты сам, если верить слухам, здесь не для этого.
Сэм бросил взгляд на фотографии у меня за спиной, потом вновь посмотрел на меня.
— Почему я здесь, не имеет значения. Это мой дом.
— Я вижу, — отозвался я.
Я мог бы облегчить ему задачу, но не видел смысла.
Сэм на миг задумался. Я прямо-таки видел, как он прикидывает, сколько душевных сил готов вложить в наш диалог.
— Послушай. Я вообще-то не дурак, но никак не могу понять, зачем кому-то могло понадобиться выбрать такую жизнь по доброй воле. Если бы ты объяснил это мне, нам было бы гораздо проще поладить.
Я распростер руки, как проделывал это на концертах; тогда публика впадала в неистовство, ведь это означало, что я собираюсь исполнить какую-то новую песню. Виктор понял бы намек и рассмеялся. Сэм был не в теме, поэтому молча таращился на мои руки, пока я не произнес:
— Чтобы начать все с нуля, Ринго. Ровно по той же причине, по которой твой Бек сделал это.
Лицо Сэма стало непроницаемо.
— Но ты сам пошел на это. Сознательно.
Бек определенно рассказывал Сэму другую историю собственного обращения, нежели ту, которую слышал от него я. Интересно, какая из них была правдой? Я, впрочем, не собирался вступать в спор с Сэмом, который смотрел на меня с таким видом, будто ожидал рассказа о том, что Санта-Клауса не существует.
— Ну да. Думай что хочешь. Теперь я могу позавтракать?
Сэм покачал головой — не от злости, а как будто пытался отогнать ненужные мысли. Потом взглянул на часы.
— Угу. Как хочешь. Мне нужно на работу. — Не глядя на меня, он прошел мимо, потом спохватился и вернулся на кухню. Нацарапав что-то на клейкой бумажке, он пришлепнул ее к двери холодильника. — Здесь мой мобильный и рабочий телефон. Звони, если что-нибудь понадобится.
Его явно корежило от необходимости быть со мной милым, однако же он был. Намертво въевшееся чувство вежливости? Чувство долга? Что это? Я не особенно жаловал милых людей.
Сэм снова двинулся к двери и снова остановился, уже на пороге, так резко, что звякнули ключи от машины.
— Скорее всего, ты в ближайшее время превратишься обратно в волка. После заката или если слишком много времени проведешь на улице. Так что постарайся никуда отсюда не уходить, ладно? Чтобы никто не видел, как ты превращаешься.
Я слабо улыбнулся.
— Разумеется.
Казалось, он хотел добавить что-то еще, однако лишь молча потер висок ладонью и поморщился. Этот жест сказал мне все, о чем умолчал Сэм: у него была уйма проблем, а я — всего лишь одна из них.
Определенно, избавиться от известности оказалось куда лучшей идеей, чем я ожидал.
Когда в понедельник Грейс не пришла в школу, в обед я укрылась в туалете и позвонила ей на мобильный. Трубку взяла ее мама. Во всяком случае, мне так показалось.
— Слушаю?
Голос определенно принадлежал кому-то другому, не Грейс.
— Э-э… здравствуйте. — Я пыталась говорить не слишком раздраженным тоном, на тот случай, если это действительно была ее мать. — Вообще-то я звонила Грейс.
Да, полностью скрыть свое отношение мне не удалось. Но в самом деле!
Голос в трубке прозвучал довольно дружелюбно.
— Кто это?
— А вы кто?
Я наконец-то услышала голос Грейс.
— Мама! Отдай сейчас же! — Послышалась какая-то возня, потом Грейс сказала: — Прости, пожалуйста. Я тут сижу под домашним арестом, и, видимо, это значит, что мои звонки можно инспектировать без моего разрешения.
Вот это неожиданность. Святая Грейс под домашним арестом?
— Что ты натворила?
Я услышала, как на том конце провода стукнула дверь. Это не был хлопок, но стук определенно был более демонстративный, чем я ожидала бы услышать от Грейс.
— Меня засекли в постели с Сэмом, — призналась она.
Зеркало над раковинами отразило мое удивленное лицо; брови поползли вверх, подведенные черным глаза стали еще больше и круглее, чем были на самом деле.
— Ничего себе! Вы занимались сексом?
— Нет-нет. Он просто спал в моей постели. Устроили черт знает что на ровном месте.
— Ну уж куда ровнее, — отозвалась я. — Все нормальные родители обожают, когда их дочери спят в одной постели со своими парнями. Мои так точно были бы счастливы. И что, они не пустили тебя в школу? Это уж…
— Нет, это потому, что я была в больнице, — перебила меня Грейс. — У меня поднялась температура, и они снова устроили черт знает что и потащили меня в больницу, вместо того чтобы дать мне тайленол. По-моему, им просто нужен был убедительный предлог увезти меня подальше от Сэма. В общем, мы проторчали там уйму времени, как это обычно бывает в больнице, и приехали уже под утро. Собственно, я только что проснулась.
Мне вдруг вспомнилось, как Грейс отпрашивалась с занятия по информатике, потому что у нее разболелась голова.
— Что с тобой было? Что сказали врачи?
— Какой-то вирус. Ничего страшного, — ответила Грейс так поспешно, что я едва успела закончить свой вопрос. По-моему, она сама не очень-то в это верила.
Дверь туалета чуть приоткрылась, и я услышала:
— Изабел, я знаю, что ты там. — Это была мисс Маккей, наша англичанка. — Если ты и дальше будешь пропускать обед, мне придется сообщить об этом твоим родителям, предупреждаю тебя. Урок начнется через десять минут.
Дверь снова закрылась.
— Ты что, опять объявила голодовку? — спросила Грейс.
— А тебе не кажется, что тебя сейчас должны куда больше волновать собственные проблемы? — ответила я.
После того как Сэм отправился «на работу», что бы под этим ни подразумевалось, я налил себе стакан молока и вернулся в гостиную с намерением порыться в ящиках. По моему опыту, ящики и рюкзаки как ничто другое помогают понять человека. Впрочем, на приставных столиках в гостиной не оказалось ничего интереснее пультов дистанционного управления и джойстиков от игровой приставки, так что я направился в кабинет, который заметил по пути из спальни.
Тут мне повезло гораздо больше. В рабочем столе оказалось полно бумаг, да и компьютер включился без пароля. Эта комната прямо-таки идеально подходила для обыска — она располагалась в углу дома, и часть окон выходила на улицу, так что Сэму не удалось бы вернуться домой незамеченным. Я поставил стакан рядом с ковриком для мыши (кто-то вдоль и поперек изрисовал его маркером; среди рисунков я обнаружил весьма грудастую девицу в школьной форме) и удобно устроился в кресле.
На столе стопкой лежали счета, адресованные Беку и снабженные пометкой «Оплачено путем автоматического списания со счета». Счета меня не интересовали. Рядом с клавиатурой лежал ежедневник в коричневой кожаной обложке. Ежедневники меня тоже не интересовали. Я открыл ящик стола. Там обнаружилась кучка компьютерных дисков, в основном утилитарного назначения, но нашлось среди них и несколько с играми. Тоже ничего интересного. Я перешел к нижнему ящику и был вознагражден облаком пыли, при помощи которой люди обычно маскируют свои секреты. Под ней скрывался коричневый конверт с пометкой «Сэм». Уже кое-что. Я вытащил первый лист. Бумаги по усыновлению.
Ну, поехали.
Я вытряхнул содержимое конверта на стол, потом пошарил внутри, доставая то, что там еще оставалось. Свидетельство о рождении на имя Сэмюеля Керра Рота. Ага, значит, он на год меня младше. Фотография Сэма, пухлого младенца в перевязочках, впрочем вполне узнаваемого благодаря одуванчику мягких темных волос на голове и глазам с набрякшими веками, на которые я обратил внимание прошлой ночью. Выражение его лица описать я затруднялся. Ночью мое внимание привлекли его странные желтые глаза; я поднес снимок поближе и увидел, что радужки у Сэма и в младенчестве были того же самого желтого цвета. А я уж было решил, что это контактные линзы. Я отложил фотографию. Под ней оказался ворох пожелтевших газетных вырезок. Я пробежал их взглядом.
«В понедельник Грегори и Аннет Рот, супружеской паре из Дулута, было предъявлено обвинение в покушении на убийство их семилетнего сына. Мальчик, чье имя не называется из соображений деликатности, передан на попечение государства. Его дальнейшая судьба будет определяться после суда над супругами Рот. Родители предположительно поместили ребенка в ванну и перерезали ему вены лезвием. Вскоре после содеянного Аннет Рот призналась во всем соседу, сказав, что ее сын слишком долго не умирает. И она, и ее супруг заявили полиции, что их сын был одержим дьяволом».
Меня затошнило от отвращения. Перед моими глазами стоял младший братишка Виктора, которому сейчас было восемь. Я взял снимок, на котором Сэм держал Бека за руку, и еще раз взглянул на Сэма; его полуприкрытые глаза смотрели куда-то мимо камеры без всякого выражения. Рука была повернута так, что на запястье отчетливо просматривались свежие красно-бурые шрамы.
«И ты еще жалеешь себя», — пронеслось у меня в голове.
Я затолкал вырезки и фотографию обратно в конверт, чтобы не видеть их, и принялся просматривать стопку документов, которые лежали под ними. Это оказался трастовый договор, где Сэм был назван бенефициарием трастового фонда (к которому относился и дом), и реквизиты текущего и сберегательного счетов, в которых указывались имена Бека и Сэма.
Ничего себе. Интересно, а Сэм-то в курсе, что этот дом практически ему принадлежит? Под бумагами обнаружился еще один черный ежедневник. Странички были заполнены убористым, с обратным наклоном, почерком левши. Я открыл самую первую страницу.