— Представьте себе, сударь, что мой племянник считает вас единственным серьезным претендентом на руку мадемуазель де Вальженсез и отступает перед вами, а не перед господином Филиппом.
— Отступает передо мной, сударь! — изумленно заговорил Амори. — Передо мной! И кто-то мог подумать!..
— А что тут удивительного!
— И вы говорите, что он отступает передо мной?
— Да, если только вы не заявите официально, что не имеете никаких претензий на ее руку.
— Сударь, — сказал Амори, делая над собой заметное усилие, — я знаю, что мне делать, положитесь на меня. Я человек быстрых решений, и уже до вечера вы узнаете, что я достоин вашего доверия и следую вашему совету, который, как я понимаю, вы мне даете.
И Амори, поклонившись господину де Менжи, собрался уйти.
— Как, Амори, вы уходите, ничего не сказав Филиппу?
— Да, действительно, я должен извиниться перед ним.
— Подойдите, господин Оврэ, — сказал граф.
— Мой дорогой Филипп, — заговорил Амори, — теперь, когда вы стреляли в меня или по крайней мере в мою сторону, я могу вам сказать, что от всего сердца сожалею о том, что обидел вас.
— Друг мой, — вскричал Филипп, пожимая руку Амори, — видит Бог, я не хотел тебя убивать, я попал в шляпу твоего секунданта и очень сожалею о своей оплошности.
— В добрый час, — сказал господин де Менжи, — мне очень нравится, когда вы так разговариваете друг с другом. Теперь пожмите друг другу руки, и пусть все хорошо кончится.
Молодые люди, улыбаясь, обменялись крепким рукопожатием.
— Сударь, — сказал Амори, — вы, кажется, хотели поговорить с Филиппом. Я ухожу и выполню то, что я решил.
Он поклонился и медленно удалился, как человек, чувствующий серьезность поступка, который он собирается совершить. Он коротко поблагодарил Альбера, вскочил на лошадь и ускакал.
— Теперь мы одни, господин Филипп, — сказал граф, — я могу вам признаться, что господин де Леонвиль был прав, упрекая вас в том, что ваши ухаживания компрометируют Антуанетту. Я не знаю, сумеет ли Антуанетта с ее красотой и богатством выйти замуж после этой истории.
— Сударь, — сказал Филипп, — я только что признал мою неправоту, и я могу это повторить. И я знаю, как исправить мою вину. Я человек медленных решений, но, если я принял решение, ничто не изменит его. Сударь, имею честь откланяться.
— Но что вы собираетесь делать, Филипп? — спросил господин де Менжи, опасаясь, что под важным видом Филиппа кроется новая глупость.
— Вы будете довольны мной, сударь. Вот все, что я могу вам сказать, — ответил Филипп.
И, низко поклонившись, он тоже ушел, оставив господина де Менжи в глубоком изумлении.
— Дорогой друг, — сказал Филипп своему секунданту, — мне очень нужен фиакр для длительной поездки. Поэтому прошу вас дойти пешком до станции Этуаль, где вы найдете омнибус.
— Послушайте, сударь, — сказал Альбер, который все еще держал в руке пистолет Амори, — неужели вы уедете, не позволив мне сделать ответный выстрел?
— Ах, действительно… — пробормотал Филипп, — я совсем забыл… Если бы измерили расстояние, где мы…
— Ни к чему, — ответил Альбер, — и так хорошо, только не двигайтесь.
Филипп встал как вкопанный, глядя на Альбера, целящегося в него.
— Что вы делаете? — в один голос закричали поверенный и господин де Менжи, бросаясь к Альберу.
Но не успели они сделать и четырех шагов, как прозвучал выстрел, и шляпа Филиппа покатилась по траве, простреленная в том самом месте, где Филипп сделал дыру на шляпе Альбера.
— Теперь, господин Филипп, — смеясь, сказал молодой человек, — вы можете идти по своим делам, мы квиты.
Филипп не заставил себя просить дважды, подобрал шляпу, сел в экипаж, тихо сказал кучеру несколько слов и уехал в направлении Булони.
Альбер подошел к поверенному и предложил ему сигару и место в своей коляске.
Адвокат согласился принять и первое, и второе, Вежливо поклонившись графу, взяв друг друга под руку, они направились к другому концу аллеи, где стоял кабриолет.
— Да простит меня Бог, — сказал господин де Менжи, тоже направляясь к карете, — но мне кажется, что все это поколение просто-напросто сумасшедшее.
LIV
Через час, то есть в половине одиннадцатого, Амори приехал в Виль-Давре к дому господина д'Авриньи. Он ехал очень быстро, боясь, что при меньшей скорости его решимость выполнить задуманное улетучится.
Экипаж Антуанетты тоже подъезжал к крыльцу.
Девушка, узнав Амори в человеке, протягивающем ей руку, не могла удержать радостного восклицания, и яркий румянец заменил бледность на ее щеках.
— Амори, это вы! Это вы! Но, Боже мой, как вы бледны! Вы не ранены?
— Нет, Антуанетта, успокойтесь, — сказал Амори, — ни я, ни Филипп…
Антуанетта не дала ему закончить.
— Но почему у вас такой мрачный и озабоченный вид?
— Я должен сделать господину д'Авриньи важное сообщение.
— Я тоже, — сказала Антуанетта, вздыхая.
Они молча поднялись по ступенькам крыльца вслед за Жозефом и вошли в комнату, где их ждал господин д'Авриньи. Когда они оказались перед ним, старик поцеловал Антуанетту в лоб и протянул руку Амори. Он показался им настолько изменившимся, исхудавшим и неузнаваемым, что они на мгновение остановились от удивления и обменялись взглядом, в котором читалось их тайное опасение. Но настолько они чувствовали себя взволнованными и расстроенными, настолько же господин д'Авриньи казался спокойным.
Они оставались жить и были грустны, он умирал и был весел.
— Вот и вы, дорогие дети, — сказал он племяннице и воспитаннику, — я вас ждал с большим нетерпением. Я счастлив видеть вас и с большим удовольствием посвящаю вам весь этот день. Я вас очень люблю, потому что вы оба молодые, красивые и добрые. Но что случилось? Ваши лица озабочены. Не потому ли, что ваш старый отец уходит?
— О, мы надеемся еще долго встречаться с вами! — воскликнул Амори, забыв, что он разговаривал с человеком, отличающимся от всех других людей. Затем он добавил:
— Я хочу поговорить с вами о серьезных вещах, и мне кажется, что Антуанетта тоже желает подобной беседы.
— Ну что ж, я к вашим услугам, друзья мои, — сказал господин д'Авриньи, и веселость на его лице сменилась заинтересованностью и вниманием. — Садитесь рядом со мной. Антуанетта, садись в это кресло, а ты, Амори, на этот стул. Дайте мне ваши руки, нам хорошо вместе, не правда ли? Погода сегодня прекрасная, небо чистое, а напротив мы видим могилу Мадлен.
Амори и Антуанетта посмотрели на эту могилу и, казалось, набирались решимости, глядя на нее. Однако оба молчали.
— Итак, — продолжал господин д'Авриньи, — каждый из вас хочет мне что-то сказать. Я к вашим услугам, я вас слушаю. Говорите первая, Антуанетта.
— Но… — пробормотала девушка в замешательстве.
— Я понимаю, Антуанетта, — сказал Амори, быстро вставая. — Прошу прощения, Антуанетта, я ухожу.
Антуанетта покраснела, потом побледнела, произнесла несколько извинений, но не старалась удержать го. Амори поклонился и вышел из комнаты, провожаемый растроганным взглядом старого доктора.
— Слушаю тебя, Антуанетта, — сказал господин д'Авриньи, переводя взгляд на девушку, — мы одни, что ты хочешь мне сказать?
— Дядя, — сказала Антуанетта дрожащим голосом, опустив глаза, — вы мне часто говорили, что ваше самое горячее желание — увидеть меня женой любящего человека, уважаемого мной. Я долго колебалась, долго ждала, но поняла, что бывают трудные положения, которые девушка не может разрешить одна.
Я сделала выбор, дядя, не честолюбивый, не блестящий. Но я уверена, что буду любима, и это сделает обязанности супруги легкими и утешительными. Вы хорошо знаете человека, на которого указал мне рассудок, — голос Антуанетты задрожал еще больше, и она посмотрела на могилу Мадлен, черпая там новую силу. — Это господин Филипп Оврэ.
Доктор слушал Антуанетту, не перебивая и не подбадривая, его добрые отцовские глаза были устремлены на нее, и доброжелательная улыбка играла на губах, готовых заговорить.
— Господин Оврэ! Антуанетта, — сказал он, немного помолчав, — среди всех окружавших тебя молодых людей ты выбрала Филиппа Оврэ?
— Да, дядя, — прошептала девушка.
— Но, мне кажется, дитя мое, — заговорил господин д'Авриньи, — ты раз двадцать говорила, что претензии этого молодого человека беспочвенны, ты немного смеялась над бедным влюбленным, который зря терял время.
— Мое мнение изменилось, дядя. Эта постоянная безнадежная любовь, эта вечная преданность тронули меня… и повторяю вам…
И Антуанетта повторила, но гораздо тише и неувереннее, чем в первый раз:
— Я готова, дядя, стать его женой.
— Ну что ж, Антуанетта, — сказал господин д'Авриньи, — так ты приняла решение…
— Да, дядя, — сказала Антуанетта и зарыдала, — и приняла бесповоротно.
— Хорошо, дитя мое, — сказал господин д'Авриньи, — пройди в соседнюю комнату. Мне надо выслушать Амори, он тоже хочет что-то сказать мне. Я тебя позову, и мы еще поговорим.
И господин д'Авриньи взял обеими руками эту юную прелестную головку, посмотрел на залитое слезами лицо и осторожно поцеловал в лоб.
LV
Когда она скрылась в смежной комнате, он громко позвал Амори.
Амори вошел.
— Входи, сын мой, — сказал господин д'Авриньи, указывая ему на место, которое он ранее занимал рядом с ним. — Поведай и ты, что ты хочешь сказать.
— Сударь, — сказал Амори, стараясь говорить твердо, но голос оставался прерывистым и приглушенным, — я собираюсь в двух словах сказать не то, что привело меня к вам, потому что меня к вам приводит желание воспользоваться тем единственным днем в месяце, какой вы уделяете нам, но то, о чем я хотел…
— Говорите же, — сказал господин д'Авриньи, услышав в голосе Амори то же волнение, что он только что заметил в интонациях Антуанетты. — Говори, я слушаю тебя всей душой.
— Сударь, — продолжал Амори, делая новое усилие, чтобы казаться невозмутимым, — вы хотели, чтобы я, несмотря на молодость, заменил вас рядом с Антуанеттой, став ее вторым опекуном.
— Да, поскольку я знал, что ты питаешь к ней братские дружеские чувства.
— Вы добавили также, что хорошо, если бы я поискал среди моих друзей знатного и богатого человека, достойного Антуанетты.
— Правильно.
— Так вот, сударь, — продолжал Амори, — обдумав, какой человек подходит Антуанетте именем и состоянием, я приехал просить руку вашей племянницы для…
Амори остановился, задохнувшись.
— Для кого? — спросил господин д'Авриньи, тогда как Амори укреплялся в своем решении, бросив долгий взгляд в сторону кладбища.
— Для виконта Рауля де Менжи, — сказал Амори.
— Предложение серьезное и заслуживает быть принятым во внимание, — сказал господин д'Авриньи.
Затем, обернувшись, он крикнул:
— Антуанетта!
Антуанетта робко открыла дверь.
— Иди сюда, дитя мое, — сказал господин д'Авриньи, протягивая ей руку, а другой удерживая Амори на месте. — Входи и садись сюда. Теперь дай мне руку, как Амори дал свою.
Антуанетта повиновалась.
Господин д'Авриньи некоторое время нежно смотрел на них, молчаливых и трепещущих, потом поцеловал обоих в лоб.
— Вы благородные натуры, щедрые сердца, я восхищен тем, что происходит.
— Но что происходит? — спросила Антуанетта дрожащим голосом.
— А то, что Амори любит тебя, а ты любишь Амори.
Оба удивленно вскрикнули и попытались встать.
— Дядя! — сказала Антуанетта.
— Сударь! — сказал Амори.
— Дайте сказать отцу, старику, умирающему, — продолжал господин д'Авриньи с особенной торжественностью. — Не прерывайте меня. Мы снова втроем, как девять месяцев назад, когда Мадлен покинула нас, поэтому позвольте мне проследить историю ваших сердец за эти девять месяцев.
Я читал, что вы писали, Амори. Я слышал, что говорила ты, Антуанетта.
Я наблюдал за вами, я изучал вас в моем одиночестве. После бурной жизни, которую предопределил мне Бог, я разбираюсь не только в болезнях, от каких страдает тело, но и в страстях, от каких страдает душа. Вы любите друг друга, дети мои, повторяю вам, в этом ваше счастье, и я поздравляю вас. А если вы все еще сомневаетесь, я сейчас вам это докажу.
Амори и Антуанетта сидели, потерянные.
Господин д'Авриньи продолжал:
— Амори, у вас благородное сердце, честная и искренняя душа. После смерти моей дочери вы хотели убить себя, и когда уехали, вы действительно надеялись умереть.
В ваших первых письмах было глубокое отвращение к жизни, ваш взгляд был обращен вовнутрь и никогда к окружающему, но мало-помалу посторонние предметы стали вас интересовать. Дар восхищения, желание жизни, у которого столь крепкие корни в двадцатилетних юношах, начали возрождаться, расти в вашей душе. Вам наскучило одиночество, вы мысленно обратились к будущему.
Ваша нежная природа неясно и неосознанно призывала любовь, а так как вы из тех, над кем воспоминания всемогущи, первое лицо, появившееся в ваших грезах, было лицо подруги, знакомой с детства.
Голос именно этой подруги доходил до места вашего добровольного изгнания, она писала ласковые и утешительные слова, и вы не удержались и, побежденный скукой, увлекаемый тайными надеждами, вы вернулись в Париж, в свет, с чем, как вы думали, вы навсегда порвали девять месяцев назад.
Вы были опьянены присутствием той, которая стала для вас целым миром. Ревность овладела вами, борьба с самим собой возбудила, и какое-то, возможно, незначительное, событие пролило свет на ваши чувства в момент, когда вы меньше всего ожидали этого. Вы с испугом прочли в вашем сердце и, испугавшись вашей слабости, убедившись, что, продолжая бороться, вы падете в этой борьбе, вы приняли крайние меры, отчаянное решение, вы пришли просить у меня руки Антуанетты для виконта Рауля де Менжи.
— Мою руку для Рауля де Менжи! — вскричала Антуанетта.
— Да, для Рауля де Менжи, хотя вы знали, что она не любит его, с тайной надеждой, что, когда я предложу ей этот брак, она признается, что любит вас.
Антуанетта закрыла лицо руками и тихо застонала.
— Все так, не правда ли? — продолжал господин д'Авриньи. — Я хорошо произвел вскрытие вашего сердца и анализ ваших чувств? Да? Итак, гордитесь, Амори, это чувства любящего человека, это сердце честного дворянина.
— Ах, отец! — воскликнул Амори. — Напрасно мы стараемся что-то скрыть от вас, ничто от вас не ускользнет, и ваш взгляд, как взгляд Бога, проникает в самые глубины души.
— С тобой, Антуанетта, — снова заговорил господин д'Авриньи, поворачиваясь к девушке, — совсем другое дело. Ты любишь Амори с тех пор, как ты его знаешь.
Антуанетта вздрогнула и спрятала покрасневшее лицо на груди господина д'Авриньи.
— Не отрицай, дорогое дитя, — продолжал он. — Эта скрытая любовь всегда была слишком чистой и благородной, чтобы ты краснела за нее. Твое бедное сердце много страдало!
Находясь постоянно в тени, ревнуя и сердясь на себя за эту ревность, ты испытывала муки и угрызения совести от самого святого в мире — от чистой любви.
Ах! Ты очень страдала и не имела ни свидетелей твоей боли, ни того, кому ты могла бы доверить свои слезы, ни того, кто поддержал бы тебя в минуту слабости и крикнул: «Мужайся!» Твое чувство велико и прекрасно!
Но один человек видел все и восхищался твоим стойким героическим молчанием. Это был твой старый дядя, который часто смотрел на тебя со слезами на глазах и вздыхал, открывая тебе свои объятия. И когда Бог призвал твою соперницу (Антуанетта сделала протестующее движение), твою сестру, ты снова считала преступлением любую надежду.
Но Амори страдал, ты с тревогой следила за его мучениями, ты не могла не утешать его всеми силами, ты стала сестрой милосердия его больной души. Потом ты снова увидела его, и твои муки стали еще более жестокими и горькими. Наконец, ты поняла, что он тоже любит тебя, и чтобы устоять в этом последнем испытании и не изменить химере самоотречения и верности мертвым, ты решила пожертвовать своим будущим, отдать его первому встречному, ты выбрала Филиппа, чтобы бежать от Амори. Но, дитя мое, не делая счастливым одного, ты смертельно ранишь сердце другого, не считая своего собственного сердца, которое ты приносишь в жертву, вернее, ты это уже сделала давно.