– Но, мадам, вы уверены в этом? – спросила Гизела.
Императрица рассмеялась:
– Ну конечно, уверена. Посмотри в зеркало, и ты увидишь не себя, а меня. Принц сразу это понял, а сегодня вечером я наблюдала за лицами своих друзей, когда ты приехала. Ты не заметила ничего, но я увидела – они были в полном изумлении.
Императрица закончила, наклонилась и взяла руку Гизелы в свою.
– Не стыдись этого, сестренка, – проговорила она.
– Но я не стыжусь, – не задумываясь ни секунды, ответила Гизела. – Я горжусь, чрезвычайно горжусь.
– Я рада это слышать, – улыбнулась императрица. – Твоя мать, должно быть, очень любила моего отца, герцога. Она была хорошая девушка, я уверена. Если она отдалась в его власть, то только потому, что любила его до полного самозабвения, всем сердцем и душой. Иногда я не могу не думать, что любовь в жизни гораздо важнее, чем обручальное кольцо, надетое по принуждению, что само по себе уродливо и жестоко.
– Я тоже так думаю, мадам, – согласилась Гизела.
Она взглянула на милое лицо, склоненное к ней, и затем, опустив голову, поцеловала руку императрицы. Та улыбнулась.
– Спасибо, Гизела, – сказала она. – А теперь я хочу попросить тебя кое о чем.
– Скажите что, и я тут же все сделаю, – горячо отозвалась Гизела.
– Я пойму тебя, если ты испугаешься. В таком случае ты должна отказаться, – сказала императрица.
– Я ничего не испугаюсь, если смогу быть вам полезна, мадам, – заверила Гизела.
– Очень хорошо. Тогда слушай, о какой просьбе идет речь, – продолжила императрица. – Я хочу, чтобы ты притворилась мной – выдала себя за императрицу!
Глава 5
Гизела протянула руку и потрогала мягкий соболий коврик, укрывавший ее колени. Потом она провела кончиками пальцев по плотно облегающему бархатному лифу и дотронулась до меха вокруг шеи. Трудно было поверить, что на ней действительно такой наряд – роскошное одеяние, мягко обволакивающее, словно блестящий шелк, окропленное чудесными духами, запах которых постоянно сопровождал ее, куда бы она ни пошла, о чем бы ни думала и какие бы чувства ни испытывала.
Неужели это и вправду она – та самая Гизела, заброшенная, несчастная девушка, которая столько дней и ночей провела в слезах; которая не раз и не два, а целый день вынуждена была уклоняться от ударов; которой приходилось молча выслушивать тысячи наветов, унижающих и оскорбляющих ее достоинство? А вдруг все это только сон, подумала Гизела, и сейчас она проснется на своей твердой узкой постели дома.
Гизела снова провела рукой по бархатной юбке, и в эту секунду женщина, сидевшая рядом, громко чихнула. Это был не сон!
– Моя простуда усиливается, – проворчала графиня Фестетич. – Как бы мне хотелось, чтобы императрица предпочла путешествие в страну с теплым климатом, вместо того чтобы отправляться в Англию с ее вечным пронизывающим ветром и сырым дымным туманом!
– Мы не замечаем погоды, когда охотимся, – сказала Гизела.
– Оно и видно, – язвительно заметила графиня и снова чихнула, а потом зашлась сильным кашлем.
– Вы совершенно больны, – посочувствовала Гизела. – Вам бы следовало лежать в постели.
– Я тоже так думаю, – с несчастным видом согласилась графиня. – Но никого не нашлось, кто осмелился бы поехать с вами. Графиня Штараи пришла в ужас. Она без конца твердила, что наверняка рассмеется в неподходящий момент и провалит все дело.
Гизела подумала про себя, что у графини Штараи не было причин так сильно пугаться. Это ей, Гизеле, следовало бояться. Но она знала, что поступит недипломатично, если выскажет вслух свое замечание, и поэтому ограничилась только несколькими словами сочувствия, когда графиня Фестетич, обессиленная приступом кашля, откинулась на подушки в углу кареты и закрыла глаза.
Они направлялись в замок Хок. Еще неделю тому назад Гизела горько посмеялась бы, услышав от кого-нибудь, что ей выпадет случай путешествовать таким образом – разодетой в чудесные наряды и меха, с бриллиантовыми серьгами в ушах, в сопровождении фрейлины, с лакеем на козлах кареты, в которой ехали Фанни Анжерер, парикмахер императрицы, и ее камеристка Мария.
И все же это была правда, правда! И она – участница приключения, столь невероятного даже для нее самой, что она с трудом представляла, чтобы кто-нибудь мог ей поверить.
Она снова испытала изумление, граничащее с оцепенением, вспомнив, как императрица принялась объяснять ей свой замысел.
– Это была идея принца, – хохотнув, произнесла она. – Сегодня, возвратившись с охоты, я получила письмо, прочитала его и говорю принцу: «Значит, два дня охоты будут потеряны; возможно, три, если мне придется остаться до понедельника». Тут он предложил: «Пошлите своего двойника, мадам». Я сначала посмеялась над таким предложением, а потом вдруг поняла, что это выход.
– Но никто ни на секунду не поверит, что я – это вы, – сказала Гизела.
– А почему бы и нет? – спросила императрица. – Лорд Куэнби никогда меня не видел. Он стар, зрение уже подводит, и, как мне кажется, он совершенно глухой. Это не будет увеселительной прогулкой, моя дорогая, можешь быть уверена. Он ясно дал понять, что других гостей не ожидается. Он хочет поговорить со мной, как написано в письме, но мне кажется, это будет односторонний разговор.
– А кто такой лорд Куэнби, мадам? И почему вы обязаны ехать к нему, и даже на несколько дней? – недоумевала Гизела.
– Он был другом моего свекра, покойного императора, – пояснила императрица. – И он все время переписывался с моим мужем. Они обменивались длинными посланиями – скучнейшими эпистолами, уверяю тебя, я читала некоторые из них. А когда я сказала, что хочу поехать в Англию поохотиться, император настоял на том, чтобы я навестила его старинного друга. Естественно, я пообещала выполнить его просьбу. Я еще не знала тогда, что этот визит совпадет по времени с появлением капитана Миддлтона, который приедет специально, чтобы сопровождать меня на охоте; я не знала, что наступит отличная погода для охоты и что мне придется пожертвовать тремя драгоценными днями ради того, чтобы выслушивать воспоминания восьмидесятилетнего старца.
Императрица неожиданно протянула Гизеле руку.
– Я знаю, что могу показаться эгоисткой, – сказала она. – Но не думай обо мне плохо. В моей жизни так мало удовольствий. Если бы ты только знала, что значит вырваться на волю, оказаться свободной и ничем не связанной, в окружении своих друзей, иметь возможность ездить верхом сколько тебе заблагорассудится. А у меня и без того осталось так мало дней, так мало! В Вене я обязана быть к пятому апреля. Ну как можно потерять хотя бы один из таких дорогих дней?
– О, я понимаю! Понимаю! – воскликнула Гизела. – Ну конечно, я притворюсь, что я – это вы, если такое возможно! Если вы уверены, что лорд Куэнби ничего не заподозрит.
– Но почему он должен что-то заподозрить? – спросила императрица.
– Во-первых, мне далеко до императрицы, – сказала Гизела. – А кроме того, меня там увидят и другие – прислуга в доме, жители поместья.
Императрица всплеснула руками.
– Послушай меня, – произнесла она, – Если берешься за дело, то делать его нужно как следует. И если ты собираешься выдать себя за императрицу, то ты должна выглядеть в точности как я. Мы одного с тобой роста и телосложения, так что мои платья тебе подойдут. Мой парикмахер – дорогая Фанни Анжерер – сможет причесать тебя в точности как меня. Я дам тебе свои меха и драгоценности, а еще с тобой поедет одна из моих фрейлин. И ты все еще полагаешь, кто-то усомнится и осмелится предположить, что ты вовсе не та, за кого себя выдаешь? Возможно ли, чтобы кто-то подошел ко мне и заявил: «Вы – не императрица Австрии»? Да ему просто смелости не хватит. Кроме того, ты будешь путешествовать, само собой разумеется, как графиня де Гогенемз.
– Когда вы говорите, все кажется таким простым, мадам, – сказала Гизела.
– Все и будет очень просто, – с уверенностью заявила императрица. – Так, дай подумать. Сегодня у нас вторник. Ты должна приехать ко мне в четверг рано утром. Я пошлю письмо твоему отцу, в котором приглашу тебя погостить несколько дней у меня. Твой отец подумает, что это вполне естественно. А ты уедешь отсюда в пятницу утром. До замка Хок нужно добираться почти целый день.
Вот так все и решилось. Гизела отправилась домой в полном смятении чувств. Она настолько была погружена в свои мысли, что едва слышала брань мачехи на следующий день, едва замечала боль, когда та таскала ее за уши и волосы по комнате, крепко вцепившись в руку девушки, чтобы показать пыль на спинате [5], которую та якобы забыла вытереть.
– Так ты думаешь, что можешь теперь задаваться, раз обедала с императрицей, – презрительно усмехалась леди Харриет, сопровождая свои слова яростным подзатыльником. – Я покажу тебе, что манерность и чванство в этом доме не пойдут тебе на пользу. Вытри клавиши, ленивая девчонка, а когда сделаешь это, отправляйся наверх и займись шитьем. Там тебе хватит работы на весь день.
Гизела не отвечала. Она ждала, прислушиваясь, не постучат ли во входную дверь с письмом – приглашением в Истон Нестон.
Проходили часы; Гизела начала уже думать, что императрица о ней забыла. От этой мысли ее охватило отчаяние. Наверное, императрица передумала, наверное, утром весь план замены одного лица другим показался ей чересчур фантастическим, чтобы принять его всерьез. Гизела совсем пала духом. Какие они были в Истон Нестоне все веселые, счастливые, молодые. Да они и не вспоминают о ней больше. Скучная, совсем еще зеленая деревенская простушка, которой случайно досталось смутное, едва уловимое сходство с их любимой императрицей.
Но к вечеру приглашение прибыло. Его доставил грум, приехавший верхом, и отец, который только-только успел вернуться с охоты, распечатал письмо.
– От кого это? – грубо спросила леди Харриет.
– Императрица хочет, чтобы Гизела провела несколько дней с ней в Истон Нестоне. Завтра пришлют карету. У нас есть чернила?
– Не хочешь ли ты сказать, что собираешься ее отпустить? – воскликнула леди Харриет, пока сквайр, поднявшись из кресла и тяжело ступая, шел к письменному столу, которым очень редко пользовался.
– Безусловно, – ответил он. – А разве есть причина, чтобы отказать?
– Боже мой, конечно, есть! – завопила леди Харриет. – Почему она должна праздно болтаться, когда в доме полно работы? Ну какое у императрицы может быть до нее дело?
– Если ее величество так любезна, что приглашает Гизелу к себе, то не нам интересоваться, зачем она это делает, – заметил сквайр.
– А я интересуюсь, – заявила леди Харриет и, вскочив, подошла к столу, за которым сидел сквайр. – Девчонке там не место. У нее нет ни одежды, ни манер, ни образования, чтобы вращаться в обществе.
– Об этом судить императрице, – коротко заметил сквайр.
– И если уж зашел об этом разговор, то подходящий ли там дом для девушки? – спросила леди Харриет с ехидной ноткой в голосе. – Могу тебе сказать, что люди уже поговаривают о делишках в Истон Нестоне. Я слышала, что твоя драгоценная императрица и Бэй Миддлтон…
– Довольно!
Сквайр с такой силой ударил кулаком по столу, что чернильный прибор подпрыгнул и загрохотал.
– Я не позволю тебе повторять подобные сплетни. Это ложь, слышишь? Есть люди, которые опорочат все и всех. Но что бы ни говорили о Бэе Миддлтоне – это ложь. Он – джентльмен, и он мой друг. Если императрица одаривает его своей дружбой, то потому, что она, как и все мы, преисполнена глубочайшего уважения к человеку, который на охоте с собаками даст сто очков любому ездоку в этой стране. В той клевете и сплетнях, что ты собираешься повторить, нет ни слова правды, и я не желаю их слушать. Побереги эту гадость для тех, кому она доставляет удовольствие, и пусть дьявол заткнет им глотки, чтоб они подавились.
Сквайр говорил с такой яростью, что впервые в жизни леди Харриет промолчала. Она ни слова не проронила, пока он писал благодарственное письмо и звонил в колокольчик, чтобы слуга передал его послание груму.
И только когда Гизела спустилась вниз к чаю, леди Харриет набросилась на нее с таким бешенством, что девушка отшатнулась от мачехи, как от спущенного с цепи зверя. Но даже леди Харриет не смогла подавить чувства радостного ожидания в душе Гизелы, когда на следующий день карета, присланная за ней, увозила ее из Грейнджа.
Приехав в Истон Нестон, она не встретила никого из знакомых. Ее поспешно проводили наверх, и весь день на нее примеряли наряды, делали ей прически и ухаживали за ее лицом. Наконец-то она поняла, зачем нужны многочисленные флаконы с золотыми пробками на туалетном столике императрицы. Она также узнала секреты, с помощью которых императрице удалось сохранить свою легендарную красоту.
Мария, камеристка императрицы, протерла лицо Гизелы сливками из коровьего молока и оставила так, чтобы они глубоко проникли в поры.
– У ее величества есть две специальные коровы дома, – непринужденно болтала Мария, – они даже путешествуют с ней – Дейзи и Путей. Их купили во Франции и приставили к ним смотрителя, который ухаживает за ними. Ее величество полагает, что молоко от этих коров обладает особым свойством, чрезвычайно для нее благотворным.
Мария промокнула лицо и шею Гизелы от сливок, а затем воспользовалась вяжущим средством – крепко взбитым яичным белком с добавлением оливкового масла. Когда после этой процедуры кожа на лице стала гладкой и упругой, она удалила остатки белка кремом, приготовленным из луковиц голландских лилий.
– Изготовлен по личному рецепту ее величества, – с гордостью отметила Мария. – Он до самых последних дней сохранит ее молодость и красоту.
Вечером Гизелу наставляли сначала графиня Фестетич, а затем и сама императрица. Ее учили, как нужно кланяться, как протягивать руку для поцелуя. Поначалу Гизеле было трудно манипулировать длинными шлейфами, сидеть прямо и в то же время грациозно, проходить в дверь первой, когда сама императрица отступала перед ней, чтобы понаблюдать за ее походкой.
– Великолепно! Великолепно! – не раз восклицала она, всплескивая руками.
Когда наконец вечером Гизела спустилась к обеду, одетая в одно из платьев императрицы и причесанная Фанни Анжерер, принц и все остальные мужчины, кто находился в комнате, издали возглас одобрения.
– Мне кажется, я скоро начну ревновать тебя, – тихо произнесла императрица, прощаясь с ней перед сном.
– Я только бледное ваше отражение, мадам, – ответила Гизела.
Императрица покачала головой.
– Очень молодое отражение, – поправила она.
Гизела попыталась мысленно угадать возраст императрицы. И в самом деле, глядя на нее, казалось невозможным, что ей больше двадцати пяти. Только фотографии ее детей, расставленные в спальне и будуаре, не вязались с утонченной красотой лица без единой морщинки и глазами, которые зажигались молодым задорным смехом.
Гизела легко убедилась в тот вечер, что отец был абсолютно прав, утверждая, будто между императрицей и капитаном Миддлтоном не происходит ничего предосудительного. Они были хорошими приятелями – обстоятельство очень трудное для понимания, если человек полагает, как водится, что мужчину и женщину может объединять только одно. Но дружба между галантным, выдающимся наездником своего времени и самой очаровательной женщиной в Европе была тем, что, по их собственному мнению, превосходило даже любовь. Их мастерство и любовь к лошадям выявляли самое лучшее и вдохновенное, что было у них в характерах. Их лица излучали радость, когда они говорили о своих лошадях, и это очень напоминало Гизеле то, как радостно сияют лица любящих матерей, когда речь заходит об их детях. Для них обоих верховая езда стала делом, которому они посвятили себя, ради которого они старались сохранить светлый ум и хорошую физическую форму, так чтобы соответствовать очень высоким эталонам, которые они сами для себя установили.
На следующий день императрица уехала на охоту, а Гизеле пришла пора отправляться в дорогу. Все утро она провела за туалетным столиком, пока Фанни Анжерер расчесывала и укладывала ее волосы.
– Они прекрасны, – бормотала она по-немецки, когда казалось, что от каждого движения щетки по медным локонам пробегают снопы золотых искр. – Но, как ни печально, очень запущены. Как жаль, что вы не следите за собой.