Утром один из челядинцев вдруг подошёл к Андреасу, с поклоном подал воду для умывания и тихо произнёс:
— Принц велел позаботиться о тебе. Я отведу тебя в такое место, откуда хорошо видно, как сражаются верблюды.
Грек очень удивился, а затем обрадовался, но не за себя, а за принца: «Похоже, мальчик научился повелевать. Раньше слуги относились к нему как к несмышлёному подопечному и почти указывали, что и когда делать, а теперь он указывает слугам. Хорошо. Так и должно быть».
Конечно, здесь также чувствовалось влияние главного распорядителя, велевшего слугам заботиться об Андреасе и ничего не говорить мулле, но сам принц тоже приобрёл среди слуг авторитет — в этом не было сомнений!
«Умница, Мехмед. Умница», — мысленно повторял грек, а меж тем челядинец отвёл его к навесу, приготовленному для принца и муллы. С тыльной стороны этот навес теперь выглядел как обычный шатёр — зелёное полотнище спускалось до самой земли, а вскоре выяснилось, что такая же полотняная стенка есть с левой стороны, и вот там-то — возле левой стенки — кто-то поставил почти пустую телегу.
— Забирайся в телегу, господин. Садись, — сказал челядинец, расстилая на дощатом тележном дне тюфяк, извлечённый откуда-то из-под колёс. — Тебе будет удобно.
О! Это действительно оказалось удобно. Андреас ощутил себя почти так, как если бы сидел на помосте рядом с принцем. Вид на поле для боёв открывался отличный, но гораздо больше влекла зелёная полотняная стенка, находившаяся сбоку на расстоянии вытянутой руки. Хотелось заглянуть за эту завесу, ведь из-за неё доносился раздражённый голос Мехмеда и спокойный невозмутимый голос муллы.
Разобрать, что говорят, не получалось — настолько шумно вдруг стало вокруг. Гомон толпы перекрывался звуками дудок и барабанов, наигрывавших некую однообразную мелодию, а если в верблюжьем поединке наступал переломный момент, то мелодия в свою очередь заглушалась криками «ай-ай-ай-ай-ай!» и свистом.
Греку ещё никогда не доводилось видеть битву между животными, которые были бы настолько большими. Одногорбый верблюд из-за своего размера и телосложения казался горой, которая почему-то имеет голову на длинной изогнутой шее и умеет ходить. И вот Андреас из раза в раз наблюдал, как две мохнатые горы, плавно покачиваясь, движутся навстречу друг другу.
Вот погонщики свели их вплотную. Мохнатые противники стоят бок о бок, жуют жвачку, капая слюной на серый песок у себя под ногами, и тут один из верблюдов не выдерживает и проявляет злость — например, пытается укусить другого за ухо. Другой ловко уворачивается, выгибая длинную шею, и в то же время начинает напирать на первого, идёт на него грудью.
Андреас и сам не заметил, как увлёкся необычным зрелищем — он забыл о зелёной завесе и следил, как кусачий верблюд не даёт себя толкнуть, уворачивается от противника, идущего вперёд. И вот оба верблюда опять оказались бок о бок, но ничего не предпринимают.
Первый, кусачий, снова пробует ухватить второго за ухо. Второй опять напирает грудью. Первый снова уворачивается — отходит в сторону, но не слишком удачно, потому что второй получает возможность положить свою шею поверх его шеи — там, где она соединяется с туловищем. Теперь второй верблюд пробует своей шеей придавить противника к земле. Если это удастся, то бой окажется выигран.
Первый верблюд, чуть согнув передние ноги, уводит свою шею из-под шеи второго. Верблюды напирают грудью друг на друга, но ничего не выходит. Второй снова кладёт шею на шею первому и пытается закинуть туда же правую ногу, чтобы надавить всей тяжестью своей туши. Первый уворачивается, опять пытается укусить за ухо, и ещё раз, и ещё.
Противники устали. Они движутся по кругу, оставаясь друг напротив друга. Наконец, второй опять кладёт свою шею на шею первому, но первый верблюд уже не пытается увернуться и отойти в сторону. Теперь он склонил голову ещё ниже и просунул её между передними ногами своего противника, под брюхо и идёт вперёд, будто хочет опрокинуть того навзничь. Оба верблюда напирают каждый со своей стороны, толпа зрителей издаёт дружное: «Оооооооооо!» Дудки и барабаны играют громче.
Противники переступают с места на место, но сохраняют всё то же положение. Это длится минуту, две, и вдруг второй верблюд, который рисковал опрокинуться навзничь, резко подгибает передние ноги. Голова первого верблюда, просунутая между ними, оказывается придавленной к земле, но это ещё не конец поединка, потому что задние ноги у обоих противников выпрямлены. Зады торчат к небу.
Придавленный верблюд пытается вырваться, но второй держит крепко — накрыл чужую голову своим брюхом, так что снаружи остался только нос, жадно вбирающий ноздрями воздух. Придавленный всё ещё не оставляет попыток вырваться, но силы его на исходе — отчётливо видно, как его задние ноги, всё ещё выпрямленные, дрожат от напряжения. И вот они подгибаются. Теперь придавленный верблюд лёг полностью, а второй, придавивший его — нет. Это означает, что второй — победитель.
Раздаются крики, свист. Дудки и барабаны начинают играть другую мелодию — такую же однообразную, но другую. К верблюдам подходят погонщики, чтобы растащить соперников. Поединок окончен.
Только теперь Андреас вспомнил о Мехмеде, но оказалось, что принц вспомнил о своём учителе гораздо раньше. Молодой грек обнаружил рядом с собой двух слуг, один из которых держал в руках большое блюдо.
На блюде лежали пресные лепёшки, плод граната, а также изюм, курага, ломтики неких фруктов, сваренных в меду, и ещё какие-то сладости, а слуга, предлагая греку всё это, вполне ожидаемо произнёс:
— Господин, это прислал тебе принц со своего стола.
Второй челядинец держал в руках красивую чашку и небольшой кувшин. В кувшине был особый напиток из верблюжьего молока — на здешнем празднике все это пили — и теперь Андреасу тоже предложили отведать:
— Господин, это тоже для тебя. От принца.
Ах, если бы грек вдруг оказался на дворцовом пиру в Эдирне и получил подобные дары от самого султана, то обрадовался бы меньше, чем сейчас. Сидя на празднике в захолустном Манисском санджаке, и даже не на почётном месте, а в стороне от всех, на телеге, Андреас вдруг почувствовал, будто вознёсся на заоблачные вершины власти. Конечно, эта власть была необычной, но другую он и не желал. Андреас никогда не стремился сделать карьеру при турецком дворе, а вот повелевать сердцем будущего султана — о, да! И это, кажется, получалось.
Значит, принц не лукавил, когда говорил, что не сможет веселиться на празднике без любимого учителя. «Я увлёкся развлечением и забыл обо всём, а принц обо мне помнил», — сказал себе Андреас, и эта мысль показалась такой сладкой — слаще, чем все сласти на блюде, теперь поставленном рядом.
Заглянуть за зелёную завесу, находившуюся рядом, захотелось ещё сильнее, чем прежде.
* * *
Посмотреть, что делается на помосте за завесой, ничто не мешало. Пусть рядом с телегой толпилось несколько слуг Мехмеда, которые, пользуясь свободной минутой, тоже наслаждались зрелищем верблюжьих боёв, эту челядь не стоило стесняться, поэтому Андреас спрыгнул с телеги, дошёл до угла навеса, где боковое полотнище соединялось с полотняным задником, и преспокойно заглянул в небольшую щель между краями тканей.
Никого из манисской знати, которая настойчиво напрашивалась в гости вчера вечером, на помосте не было. Грек увидел только две спины: тонкую спину Мехмеда, обтянутую красным кафтаном, и широкую спину муллы, как всегда облачённого в чёрное. Принц и его главный наставник сидели на шёлковых подушках, лакомились угощением, разложенным перед ними на белой скатерти, и вели беседу.
Теперь стало возможно разобрать, о чём они говорят. Оказалось, всё о том же, что и вчера — мулла настоятельно просил пригласить на помост кого-нибудь из местной знати, но принц по непонятной причине отказывался:
— Я приглашу их позже, — говорил он усталым голосом.
Главный наставник не отставал, а Мехмед раздражённо приказал ближайшему слуге:
— Налей мне.
Слуга взялся за кувшин — очевидно, всё с тем же напитком из верблюжьего молока — и хотел уже исполнить повеление, но Мехмед, отложив свою чашку-пиалу, капризно произнёс:
— Хочу чашку побольше. В этой всё слишком быстро заканчивается.
Покрутив головой в поисках подходящей посуды, принц взял большую миску с орехами, небрежно высыпал их все прямо на скатерть и повелел, подставляя пустую посуду:
— Налей сюда.
Повеление исполнили, а миска, наполнившись, сделалась тяжёлой, так что принцу было неудобно отпивать из неё, но он старался не подавать виду.
Андреасу вдруг показалось, что Мехмед что-то задумал. Очень странно выглядело то, что мальчик, крепко сжав миску в руках, отвернулся от муллы, сел к нему почти спиной и будто чего-то ждал. Благодаря тому, что принц пересел, молодой грек теперь видел лицо Мехмеда — тот в волнении кусал нижнюю губу. Явно что-то задумал. Но что?
А мулла всё не унимался:
— Мехмед Челеби, ты слышишь, что я говорю? Мехмед Челеби, повернись… Принц Мехмед!
Последние слова стали уже окриком, а Мехмед как будто этого и ждал. Он резко развернулся:
— Да, учитель…, - от резкого поворота жидкость, которая находилась в глубокой миске, разумеется, тоже пришла в движение. Добрая половина выплеснулась прямо на колени мулле! Главный наставник аж вскрикнул, вскочил, а белая густая жидкость теперь потекла вниз по полам его чёрного халата.
— Ах ты… — мулла схватил полотенце для рук, лежавшее рядом, начал витираться, слуги начали помогать, а Мехмед нарочито виноватым голосом повторял:
— Прости меня, учитель. Я нечаянно. Нечаянно.
Андреас, наблюдавший эту сцену, ни мгновения не сомневался, что принц сделал всё нарочно. Но зачем принцу понадобилось поступать так? Просто ради озорства? Нет. Ведь принц перед тем, как облить главного наставника, кусал губу. Если б решил просто пошалить, на лице шалуна появилась бы улыбка, а он совершал свою шалость так серьёзно, будто от неё зависело очень многое.
Лишь когда мулла отправился переодеваться, Мехмед вдруг повеселел, отставил миску, теперь полупустую, затем хихикнул и даже прищёлкнул пальцами от удовольствия, а в следующее мгновение отодвинул зелёную завесу, отгораживавшую помост от телеги, где должен был сидеть Андреас:
— Учитель, ты где?
— Я здесь, принц Мехмед, — ответил грек и теперь поспешил к ученику.
— Учитель, я…
— Я всё видел. Зачем ты это сделал?
— Чтобы спровадить его, — принц лукаво улыбнулся. — Он вернётся не раньше, чем через четверть часа. Но, наверняка, провозится дольше.
— Ах, вот оно что! — молодой грек укоризненно покачал головой, но сердиться на своего ученика не мог, и ученик это видел.
— Учитель, иди сюда, — сказал принц. — Мы с тобой пока посидим вместе. Я хочу, чтобы ты сидел как почётный гость по правую руку от меня.
— И поэтому ты не пригласил никого из тех, кого предлагал тебе мулла?
— Да. Мой почётный гость на этом празднике — ты.
— А если мулла меня увидит?
— Слуги предупредят, когда он будет возвращаться.
Забираясь на помост, Андреас опять подумал, что Мехмед сумел взять власть над своими слугами. Челядинцы теперь помогали своему четырнадцатилетнему господину вместо того, чтобы докладывать о его проделках мулле. Неудивительно, что принц теперь сидел на шёлковых подушках гордо, расправив плечи, как подобает наместнику Манисы и будущему правителю Турецкого государства.
Впрочем, Мехмед всё так же оставался проказливым мальчишкой. Только что он царственным жестом указал учителю, куда сесть, а теперь вдруг сдёрнул шапку с головы Андреаса и озорно засмеялся:
— Учитель, хватит прятаться.
Молодой грек прятал под шапкой свои светлые длинные волосы, закрутив их в узел на затылке, а сейчас они, ничем не сдерживаемые, снова рассыпались по плечам.
— Теперь мулла сможет узнать меня даже издали, — серьёзно сказал Андреас, но Мехмед больше не хотел осторожничать:
— Учитель, забудь о нём хоть ненадолго, — принц отложил шапку подальше, чтобы учитель не дотянулся. — Ты угощайся. Здесь много всего вкусного. Давай смотреть на верблюдов. Возможно, мы успеем увидеть два боя, пока мулла не вернётся.
Без шапки Андреас почувствовал себя неуютно, ведь его теперь увидела вся манисская знать, подобно Мехмеду занимавшая лучшие места вокруг поля для боёв. Даже с противоположного конца поля можно было легко заметить, что рядом с принцем на почётном месте сидит не турок — светлые волосы ясно говорили об этом — и даже если бы Мехмед сейчас вернул шапку учителю, ничего бы уже не изменилось.
Молодой грек вспомнил собственные слова о том, что возлюбленный из-за неопытности обычно не предвидит последствий, то есть беспечен, но беспечность Мехмеда вдруг передалась и Андреасу: «Будь, что будет, а эти минуты, которые мы проведём вместе на празднике — наши, и надо взять от них как можно больше».
* * *
Андреас и Мехмед, сидя рядом, весело смеялись. Грек, держа в руках пиалу с напитком из верблюжьего молока, наклонился к уху принца и прошептал:
— А может, мне тоже облить муллу? Посмотрим, сколько перемен одежды он взял с собой. Вдруг всего одну? Ты уже испортил одну перемену, а если я испорчу вторую, у него не останется чистой одежды, и он целый день просидит в своём шатре, ожидая, пока слуга постирает и высушит. А если у муллы нет терпения, и он сядет рядом с тобой в нестиранном, то будет вонять кислым молоком.
— Так ему и надо, — хихикал принц.
— Мой тебе совет, — продолжал Андреас, — если так сложится, вот тогда и пригласи людей, которые вчера напрашивались к тебе в гости. Пусть они придут и почуют, как пахнет от муллы.
Мехмед, запрокинув голову, громко хохотал, а Андреасу нравилось слушать, как ученик смеётся, хоть это и звучало не слишком мелодично. Мальчик уже достиг того возраста, когда ломается голос, то есть звенящая чистота детского смеха уступает место гоготанию, но учителю нравилось замечать, что ученик взрослеет.
— Вот тогда я их обязательно приглашу, — сквозь смех проговорил принц, и, будто в ответ на его слова, к помосту подошёл богато одетый турок средних лет, который со всем почтением поприветствовал Мехмеда, а затем поклонился Андреасу.
Грек был так удивлён поклоном знатного турка, что не сразу сообразил поклониться в ответ. Мусульманин, находясь в мусульманской стране, кланяется христианину! С чего бы? Наверное, потому, что христианин сидел на почётном месте рядом с наследным принцем, а пришедший турок хотел тоже заслужить благоволение принца и преуспел.