Наконец, щиты раздвинулись, и взору принца предстал разорённый лагерь. Али-бей был уже тут как тут:
— Ничего, Мехмед Челеби. Убитых не очень много. Меньше полусотни. Жаль только, что нашего проводника мы потеряли, — он имел в виду начальника приграничной крепости.
— Он сбежал!? — в возмущении воскликнул принц.
— Нет, — предводитель войска покачал головой, — он убит. Но это не очень страшно. Мы уже прошли почти весь путь. Сегодня к вечеру мы доберёмся до города, который послал на нас конницу, и начнём осаду. Война может закончиться удачно для нас, если мы возьмём город.
Последние фразы Мехмед слушал уже вполуха, потому что внимательно оглядывался по сторонам, надеясь увидеть… и, наконец, увидел. Тринадцатилетний мальчик, которого высматривал принц, был жив и невредим. Он, всё так же одетый в овчинный тулуп и большую войлочную шапку, сидел прямо на холодной земле и горько рыдал. Рядом лежало тело, накрытое кафтаном.
Мехмед, никем не сопровождаемый, потому что все, в том числе его личные слуги, были очень заняты наведением порядка в лагере, подошёл к мальчику и присел рядом на корточки.
— Отец, отец, — сквозь рыдания повторял мальчик, но не на турецком, а на албанском языке. Следовательно, эти двое — начальник приграничной крепости, теперь убитый, и его сын — были не турки, а албанцы. Возможно даже, что начальник крепости когда-то являлся христианином, но затем был обращён в ислам и принят на турецкую службу.
То, что мальчик оказался албанцем, немного затрудняло разговор с ним, но родной язык своей матери Мехмед знал достаточно хорошо. Она часто говорила с сыном по-албански, а не по-турецки.
— Не плачь, — сказал принц по-албански.
Мальчик обернулся, испуганно посмотрел, и его лицо, даже заплаканное, было красиво. С этих щёк так и хотелось утереть слёзы.
— Не сиди на земле. Холодно. Ты заболеешь, — продолжал Мехмед, но, возможно, он произносил албанские слова как-то не так, потому что мальчик его не понял. Или, может, не расслышал, испугавшись, что видит рядом с собой сына султана.
Мехмед почти силой поднял своего собеседника с земли, а мальчик по-прежнему пребывал в оцепенении:
— Пойдём. Не надо стоять тут, — сказал принц и потянул за рукав тулупа в сторону своего шатра. — Если ты будешь стоять здесь, ты будешь плакать. А тебе не надо плакать.
* * *
Мальчик с неохотой повиновался, а Мехмед, приведя его в шатёр, выпроводил слугу, оказавшегося там, и опустил полог над входом, дабы никто не увидел происходящее внутри. Затем принц заставил своего гостя сесть, а тринадцатилетний албанец застыл в той позе, как посадили, и молчал.
— Где твоя мать? — спросил Мехмед, усаживаясь напротив. — Осталась в крепости?
— Умерла пять лет назад, — всхлипнул мальчик.
— А другие родные? — спросил принц. — Дядя? Тётя? Родители отца? Родители матери?
— У мамы много родни, но они далеко, — сказал мальчик. — Когда отец женился, то почти сразу уехал вместе с мамой от них. А у отца никого нет.
— Неужели, все умерли? — удивился принц.
— Он обратился в истинную веру, а его родные остались неверными. Значит, для него они как будто умерли, — объяснил мальчик и, чуть помедлив, спросил: — Мой отец умер на войне с неверными. Значит, он попадёт в рай?
— Конечно, — ответил Мехмед, успокаивая собеседника, и продолжал допытываться: — Но кто-нибудь у тебя здесь найдётся? Есть кто-нибудь, чтобы о тебе заботиться?
— Не знаю, — ответил мальчик. — Мы жили вдвоём с отцом, а теперь…, - он снова зарыдал, закрыв лицо ладонями.
— Не плачь, — четырнадцатилетний принц попытался обнять его, притянуть к себе, так что дерзкое намерение, которое вызревало у Мехмеда уже второй день, окончательно оформилось: «Должен же я хотя бы попробовать. Нужно же когда-то начинать. А почему бы не сейчас, если всё так устроилось. Родни у него нет. Значит, никто не станет его искать. И жаловаться на меня никто не станет».
Конечно, если б здесь оказался Учитель, то сказал бы: «Ты поступаешь недостойно. И тебе слишком рано делать такие вещи. Лучше подождать несколько лет».
Но ведь столько ждать — с ума сойдёшь! Мехмед ощущал это именно так — как некое безумие, которое временами подступало, потому что хотелось вести себя безрассудно, забыть обо всех правилах, опасностях, обо всём. Учитель однажды сказал: «Иногда я не повелеваю своим телом, а оно повелевает мной», — а принц сейчас чувствовал, что подобен Учителю.
«Даже теперь, когда моё тело приказывает мне, я думаю о пользе для Учителя, — успокаивал себя Мехмед. — Я получу опыт, а Учитель останется ни при чём и потому не будет казнён. Я сам сделаю с этим мальчиком то, чего Учитель не может сделать со мной безнаказанно. Меня не казнят, потому что я единственный наследник трона. Как бы ни гневался отец, он не обезглавит собственное государство. А мальчика… да, я не хочу, чтобы его казнили, но что же делать, если я должен выбирать между его жизнью и возможностью стать самим собой. Конечно, я выберу себя. А кто на моём месте выбрал бы иначе?»
Голос разума, всё же звучавший в голове, но очень тихо, предостерегал, что отец, разгневавшись, может отдать приказ, о котором впоследствии пожалеет. Отец вполне мог казнить и собственного сына, если б история получила широкую огласку, но Мехмед готов был рискнуть даже собственной головой. В шатре никого не было, а этого красивого албанского мальчика, одетого в овечий тулуп и большую шапку, так хотелось утешить и не только утешить!
«Поначалу он даже не поймёт, что я собираюсь сделать», — подумал принц, притягивая этого мальчика к себе, но тот, прекратив рыдать, вдруг упёрся Мехмеду в грудь ладонями и оттолкнул, а точнее сам вырвался и отсел подальше:
— Нет, — произнесли разрумянившиеся уста с тоненькими тёмными усиками над верхней губой.
— Что «нет»? — удивился принц.
Кареглазый албанский мальчик смотрел так, как будто понимал, что с ним собираются сделать. Но откуда могло взяться это понимание? Чем Мехмед выдал себя? Ничем. И всё же мальчик смотрел очень понимающе и почему-то не выражал возмущения, а лишь несогласие.
«Не может быть. Неужели мне настолько повезло, и ты подобен мне? — мысленно обратился к нему принц. — Ах, как жаль, что тебя казнят. Как жаль!»
Меж тем мальчик ответил на недавний вопрос:
— Прошу тебя, господин, не делай так.
— Я всего лишь хотел тебя утешить, — недоумённо возразил Мехмед, но мальчик, услышав такое, ещё больше насторожился, как будто истолковал слово «утешение» в непристойном смысле.
Принцу начало это надоедать. Он гневно сдвинул брови и даже вскочил:
— Ты что же думаешь обо мне!? Подозреваешь меня в чём-то? Меня!? Да как ты смеешь! Я оказал тебе гостеприимство, сочувствую твоему горю, а ты…
Мальчик испугался, пал ниц:
— Прости меня, господин. Умоляю, прости.
Мехмед подошёл к нему:
— Простить!? А что ты сделаешь, чтобы доказать, что в твоей голове больше нет мыслей, оскорбляющих меня?
— Я… я… я не знаю, — тихо проговорил мальчик и снова зарыдал, не поднимая лица.
Он рыдал так, что Мехмеду снова захотелось быть нежным:
— Ну, хорошо, я прощаю тебя, — принц опустился рядом на ковры, заставил мальчика приподняться и заглянул в большие карие глаза, покрасневшие от плача, но всё равно красивые.
Мехмед утёр своему тринадцатилетнему гостю слёзы тыльной стороной ладони, и мальчик позволил это, больше не пытался отстраниться, а его уста — такого яркого, розового цвета — оказались теперь совсем близко. Захотелось сорвать с них поцелуй, а тонкие усики над верхней губой делали этот рот ещё более притягательным.
Принц вконец потерял голову, и всё же его ум сохранялся достаточно ясным, чтобы можно было проявить предусмотрительность — крепко ухватиться за конец кожаного ремня, утягивавшего овчинный тулуп мальчика, ведь красивый гость, даже позволив себя поцеловать, тут же попытался бы вырваться и выбежать из шатра, а этого не следовало допускать.
Мальчик, почувствовав некое движение возле своего пояса, вопросительно посмотрел вниз, и в это самое мгновение принц извернулся, поймал своими губами прекрасные яркие губы, а свободной рукой смял баранью шапку.
Как и следовало ожидать, мальчик дёрнулся, но Мехмед крепко держал за пояс. Шапка оказалась сорвана с головы тринадцатилетнего красавца, и теперь принц готовился прямо, без тени смущения посмотреть в его испуганное лицо: «Да, я лгал. Ты правильно подозревал меня. Но что ты сделаешь теперь? Закричишь?»
Мехмед уже всё обдумал. Если гость попытается закричать, следовало зажать ему рот рукой, а затем тут же уткнуть лицом в ближайшую подушку и посильнее, чтобы у мальчишки даже на дыхание едва хватало воздуха, а не то что на крики. «Он будет лежать ничком, и это как раз то положение, которое мне нужно, — думал принц. — Дальше придётся тоже ни мгновения не медлить. Прежде, чем явятся слуги, я должен успеть хотя бы оказаться внутри. Если слуги увидят, что я уже начал, то не станут растаскивать нас. Они окажутся слишком смущены от увиденного или просто побрезгуют. Они подождут, пока я закончу, а дальше уже всё равно. Возможно, до моего отца эта история и не дойдёт, потому что дело замнётся. Мальчишку, конечно, казнят сегодня же утром как грешника, но со мной, возможно, станут вести себя так, будто ничего не случилось. Я как-нибудь намекну, что это самое правильное решение».
Всё это принц успел обдумать ещё до того, как оказался в шатре, а теперь был готов действовать. Но вдруг случилось то, что заставило его, как раз взглянувшего в лицо мальчику, изумлённо застыть.
Без шапки тринадцатилетний албанец выглядел немного не так, как в ней. Огромные карие глаза под изогнутыми бровями были всё те же, и рот с тонкими усиками над верхней губой не изменился, но теперь справа и слева от этого красивого лица добавилось по одной растрёпанной косе цвета каштана, то есть всего их было две — две очень длинные косы. Зачем мальчику такие косы?
Чтобы проверить возникшую догадку, которая казалась невероятной после всего случившегося, принц, по-прежнему вглядываясь в прекрасное лицо, спросил:
— Как тебя зовут?
Он только сейчас спрашивал об этом. Ещё минуту назад имя казалось ненужной подробностью, а теперь это стало важно.
— Эмине, дочь Абдуллаха, — прозвучало в ответ. Оказалось, что мальчик — вовсе не мальчик, а девушка!
Но ещё больше удивило принца то, что он почувствовал теперь — разочарования не было. Пусть мальчик оказался девушкой, но желание не ушло. Из-за внезапной перемены обстоятельств оно стало менее сильным, но не ушло.
«Наверное, всё к лучшему, — подумал Мехмед. — Если это девушка, её у меня не отберут. Возможно, мой отец будет даже рад, когда узнает».
Принц только теперь всерьёз задумался, почему его окружали лишь взрослые люди, и не было ни одного сверстника. Когда четырнадцатилетний Мехмед, перестав быть султаном, вернулся в Манису, то надеялся, что там его ждут хоть некоторые из товарищей по детским играм, однако не нашёл никого. Почему?
Неужели принца подозревали в том, что он, видя перед собой пример Заганоса-пашы и Шехабеддина-паши, пожелает следовать этому примеру? Неужели сверстников удалили из опасения, как бы Мехмед не попытался сделать со своими товарищами чего-нибудь эдакого?
И вот теперь принц, которого, возможно, подозревали в особых склонностях, поступил так, как положено поступать единственному наследнику престола — проявил интерес к девушке, тем самым дав своему отцу надежду на то, что род продолжится. От такой новости должен был ликовать весь двор! Казалось впору объявить общенародный праздник!
Подумав об этом, Мехмед сам не заметил, что конец кожаного ремня ускользает из руки. Девушка вырвалась, уже готова была сбежать, но принц в последний момент поймал её за полу тулупа.
— Постой, постой! Прости меня, Эмине. Я не удержался, ведь ты такая красивая. Но ты всё равно не бойся. Дурных намерений у меня нет. Я хочу жениться на тебе. Подумай. Твой отец был бы очень доволен, узнав об этом.
Девушка обернулась, и теперь испуг уступил место такому же сильному изумлению, которое только что пережил Мехмед:
— Сын великого султана хочет жениться на мне?
Теперь принцу многое стало ясно. Если «мальчик», оказался девушкой, которая скрывала свою суть от окружающих, это объясняло, почему в дороге «мальчик» всё время держался возле отца, как привязанный, и ни с кем не говорил.
Также стало ясно, почему «мальчик» не позволил даже обнять себя, сразу усмотрел в этом покушение на свою честь, но не счёл действия принца противоестественными. Для девушки нет ничего странного в том, что на её честь покушаются. Девушка всегда опасается этого и ждёт. Наверное, Эмине удивилась лишь тому, что принц разглядел в ней женское начало даже под тулупом и бараньей шапкой. А ещё удивилась, что речь зашла о свадьбе. Бедняжка, наверное, сомневалась даже в том, возьмёт ли её принц на содержание.
Мехмед мысленно обрадовался, что не успел случайно проболтаться, кем считал её ещё минуту назад. Теперь можно было ничего не объяснять, а просто притвориться, что оказался проницательным — якобы разглядел девушку даже под мужской одеждой и потому начал обнимать-целовать.
«Это всё же удача, — сказал себе принц. — Не такая, как я думал, но удача».
Даже теперь, без шапки, Эмине всё равно напоминала мальчика. Возможно, из-за этого девушку не всякий назвал бы красивой. Правильные, но грубоватые черты лица. Очень заметные усики. Наконец, широкие угловатые плечи и узкие бёдра.
Даже под толстым тулупом угадывалось, что фигура именно такая. Но именно это Мехмеду нравилось: и фигура, и лицо! До чего же притягательной казалась эта двойственность! Столько мужских черт, и всё же девушка! Значит, её не отберут. И счастье окажется долгим.
— Да, я хочу на тебе жениться, — повторил Мехмед и вдруг обратил внимание, что Эмине, порывавшаяся убежать, сейчас на ногах, а он, поскольку остался сидеть на коврах и лишь ухватил её за полу тулупа, оказался будто на коленях перед ней.
Девушка тоже это заметила, смутилась, снова села и поклонилась:
— Господин, умоляю тебя, не смейся надо мной.
— Я не смеюсь и не шучу. Я женюсь на тебе после окончания похода. Обещаю.
— Это великая честь для меня, господин… а твой отец разрешит?
Мехмеду сейчас не хотелось об этом думать, поэтому он так и ответил: