— Ты, конечно, знаешь, что я по своей воле не подпустил бы к наследнику престола ни одного язычника, однако я смиренно склоняюсь перед волей великого султана. Так что если ты не будешь внушать наследнику никаких крамольных мыслей и учить только греческому, мы с тобой поладим.
Андреас решил, что не следует обсуждать с муллой что-то ещё, поклонился и вышел, после чего нанёс визиты прочим преподавателям.
Из разговоров с коллегами выяснилось, что во всякий учебный день у наследника первым уроком являлось мусульманское богословие, которое преподавал мулла Гюрани. Занятие длилось час, а вот последующие часы распределялись между остальными учителями, и Андреас с изумлением обнаружил, что учителя больше всего не любят час, который следует после урока богословия.
Каждый из преподавателей с готовностью отдавал в распоряжение Андреаса именно этот час, а вот за другое своё время держался мёртвой хваткой, так что выбор у грека оказался невелик. Следовало заниматься с принцем или во втором часу после восхода солнца, или незадолго до полудня, то есть сделать греческий самым последним уроком, чего очень не хотелось. На последнем уроке ученик всегда утомлён и плохо воспринимает что-либо.
Вот почему Андреас решил рискнуть и забрал себе все часы после богословия, а затем, вернувшись в свои комнаты, долго раздумывал, кем же стал в глазах коллег — дураком или благодетелем.
* * *
Принц Мехмед занимался книжными науками в одной из комнат своих покоев, а преподаватели приходили в этот класс по очереди.
Андреас пришёл чуть заранее и, сидя на ковре в «прихожей», куда выходили двери «класса», не без волнения ожидал, когда эти двери откроются, и из них выйдет мулла Гюрани, ведь тогда новый учитель смог бы, наконец, зайти, чтобы увидеть мальчика, которого предстоит учить греческому.
Андреаса так захватило ожидание, что он не видел ничего, кроме дверей, покрытых искусной резьбой. Вот почему грек не сразу заметил, как к нему подошёл один из служителей и, согнувшись в поклоне, подал на вытянутых руках три хорошо переплетённые не то книги, не то тетради в кожаных обложках.
— Что это? — спросил Андреас.
— Старые греческие тетради наследника престола. Возможно, новый учитель захочет взглянуть, — ответил слуга.
— Хорошо, положите их в комнате для занятий. Не исключаю, что это действительно понадобится, — ответил грек.
Наконец, двери распахнулись. Из них скорым шагом вышел мулла, судя по всему, не слишком довольный результатами урока, а следом семенил личный прислужник муллы, неся стопку тяжёлых книг, а также короткую, довольно толстую указку.
Когда эти двое миновали широкий дверной проём, за их спинами стала видна комната и тонкая отроческая фигура четырнадцатилетнего принца — тот в жёлтом кафтане и небольшом белом тюрбане сидел на коврах.
Мехмед смотрел куда-то в стену, а не на вход, то есть повернулся в профиль, поэтому стало возможно рассмотреть его горбатый нос с острым кончиком, немного похожий на клюв хищной птицы. Конечно, эти черты казались очень далеки от правильных, и всё-таки мальчика вряд ли можно было назвать некрасивым. Скорее необычным, ведь эта необычная внешность притягивала почти так же, как «правильная» красота.
— Господин, ты можешь войти, — сказал Андреасу челядинец с греческими тетрадями в руках, после чего поспешно положил свою ношу в классе, на круглый столик недалеко от входа и, дождавшись, когда новый учитель зайдёт, так же поспешно вышел, закрыв двери.
Андреас остался с учеником наедине, но Мехмед будто не замечал, что новое занятие началось. Он сидел на коврах с совершенно безразличным выражением на лице, как если бы отрешился от всего земного. Принц даже не повернулся, поэтому Андреас, молча пройдя через комнату, сел напротив ученика на ковры, а не на тюфяк, лежавший чуть в стороне и предназначавшийся специально для учителей.
Грек разглядывал турецкого принца и не мог не отметить, что по-настоящему восточным в Мехмеде был лишь нос. Если бы не эта деталь, лицо могло бы показаться лицом европейца. На светлой, чуть загорелой коже хорошо выделялись тёмно-рыжие брови. Тюрбан скрывал волосы, но цвет волос и бровей обычно совпадает, поэтому Андреас мог приблизительно представить, что находится под головным убором, а затем удивился — мальчик рыжий, а веснушек нет.
Глаза у мальчика были светло-серые, большие, опушённые рыжеватыми ресницами, а взгляд оказался пронзительный — когда принц посмотрел прямо на Андреаса, то грек забыл даже о носе мальчика и видел только глаза.
Впрочем, очень скоро пришлось обратить внимание на жёсткую линию рта и на тонкие, чётко очерченные губы, потому что четырнадцатилетний ученик усмехнулся и спросил:
— Ты мой новый учитель греческого?
— Да, принц Мехмед, — запоздало склонив голову в приветствии, произнёс наставник. — Я надеюсь, что теперь мы будем во всякий учебный день, каждый раз в это время, заниматься греческим.
— Каждый раз в это время? — Мехмед поднял брови. — Во всякий день?
— Да.
— Ты сам выбрал это время? — Мехмед посмотрел на учителя, как на полнейшего идиота.
— Да. У меня был выбор — или заниматься с тобой в это время, или сделать греческий самым последним уроком. Я предпочёл это, чтобы…
— Ну и зря, — оборвал Андреаса принц и засмеялся.
Такое поведение являлось дерзостью, но молодой учитель не раз сталкивался с подобными выходками, когда занимался с прежними своими учениками, и по опыту знал, что лучший способ борьбы с дерзостью — не обращать на неё внимания.
— Я зря выбрал это время? — спросил Андреас, как ни в чём не бывало. — Почему зря?
— Потому что именно в это время меня учить труднее всего, — с вызовом ответил Мехмед и пояснил: — Я и так-то не очень прилежен в учёбе, а именно в это время в меня будто шайтан вселяется. Ты ничему не сможешь меня научить, а вот я буду испытывать твоё терпение.
Принц говорил небрежно, словно не о себе. Да и выражения, которые он использовал, не подходили мальчику его возраста. Так мог бы сказать кто-то из взрослых: «Ты не прилежен в учёбе. Ты испытываешь моё терпение». Очевидно, Мехмед передразнивал своих учителей, а заодно насмехался и над новым, но главный вывод, сделанный Андреасом, заключался в том, что ученик испорчен. Принц уже прошёл ту стадию, когда замечания ранят сердце и заставляют задуматься. Сердце Мехмеда огрубело, и теперь он принимал любые неодобрительные слова на свой счёт с полнейшим безразличием — поэтому и повторял их небрежно. Даже слово «шайтан».
«Неужели, здесь дошли до того, что поминают шайтана?» — Андреас с трудом в это верил, поскольку помнил, что чиновники в Эдирне, говоря о принце, выбирали слова очень осторожно. Получалось, что Мехмед своей строптивостью настолько утомил наставников в Манисе, что они срывались на него, открыто злились. Конечно, это недопустимо. Правда, голову за такое не потеряешь — разве что лишишься должности, однако нет смысла гнать учителя с должности, если другой через некоторое время начнёт вести себя так же.
«Ну и мальчик мне достался!» — подумал молодой грек, искренне удивился и, не скрывая этого удивления, спросил:
— В самом деле? В тебя вселяется шайтан?
Мехмед улыбнулся, будто чертёнок, замышляющий пакость:
— Да.
— То есть ты ведёшь себя неподобающе?
— Да. Я даже могу сбежать с урока.
«Вот, почему главный распорядитель осведомлялся о моём умении бегать!» — подумал Андреас, а вслух спросил:
— Почему же с нынешнего урока не сбегаешь?
Принц смутился, но почти сразу нашёлся и продолжил всё с той же наглостью:
— Хочу на тебя посмотреть. Мне сказали — у меня новый учитель. И мне стало любопытно.
— Ну, и что ты обо мне думаешь? — с нарочитым спокойствием спросил Андреас.
— Я думаю, что ты дурак, и другие учителя обманули тебя очень легко! — победно воскликнул Мехмед. — Теперь они ни за что не захотят поменяться с тобой временем уроков. Ты так и будешь мучиться.
— Пока что я не мучаюсь, — пожал плечами грек.
Принц посмотрел на него с подозрением:
— Нет? А что же ты сейчас делаешь?
— Веду интересную беседу с необычным мальчиком, — ответил Андреас.
На лице Мехмеда отразилось что-то вроде досады:
— И тебе всё равно, что я оскорбляю тебя?
— Пока что не оскорбил.
— Я назвал тебя дураком! — принц вскочил.
— Ты привёл весьма убедительный довод в подтверждение своих слов, — невозмутимо ответил молодой грек. — Я подумаю над ним. Если я, по твоему мнению, выбрал неправильное время, то, может, мне всё же удастся исправить дело. Если я пойму, почему именно на втором уроке в тебя, как ты сказал, вселяется шайтан…
— Ты не только дурак! — начал кричать Мехмед. — Ты урод! Сын осла! Грязный оборванец! Ты… — принц вдруг замолчал и расплылся в язвительной улыбке. — Ну, вот теперь я просто обозвал тебя и не привёл ни одного довода в подтверждение своих слов. Как тебе теперь, учитель?
— Да, шайтан разбушевался, — Андреас покачал головой, а затем вдруг поднял руку и перекрестил принца-мусульманина.
Мехмед вздрогнул, испугался:
— Со мной нельзя так делать, — тихо проговорил он, то есть уже не кричал.
— Однако помогло, — задумчиво проговорил грек. — Согласно моей вере, это помогает от разбушевавшегося шайтана. Шайтан успокоился.
— Нет, — принц снова язвительно улыбнулся. — Шайтан не успокоился, потому что сейчас я сбегу с урока.
Андреас лишь пожал плечами, а мальчик направился к выходу из комнаты и вдруг обернулся:
— Кстати, а почему ты сидишь, когда я на ногах? Я — принц, и ты не имеешь права сидеть, если я не сижу.
Молодой грек поднялся на ноги:
— Прости меня, принц Мехмед. Ты мне столько всего наговорил, что я как-то забыл о церемониях.
Мехмед подошёл к двери и снова обернулся:
— А ты не собираешься меня ловить?
— Я должен?
— Другие учителя ловят.
— Так вот, в чём дело! — Андреас засмеялся, искренне и добродушно. — Ты просто играешь с учителями в догонялки. Здесь, во дворце, наверное, нет твоих сверстников, с которыми ты мог бы играть, и потому ты играешь с учителями.
Несомненно, принц стремился сделать всё, чтобы преподаватель начал ругаться, а когда вместо замечаний последовало одобрение, пусть непрямое, строптивый ученик растерялся.
Андреас рассчитывал, что так и будет, но нисколько не лукавил, когда искал извинение для мальчика, стремившегося сбежать с урока. Молодой учитель искренне хотел увидеть в своём ученике что-то хорошее, проникнуться к Мехмеду симпатией, ведь чему-то научить можно лишь того, кто тебе нравится. Если ты ненавидишь своего ученика, то не сможешь научить ничему.
Молодой наставник продолжал понимающе улыбаться, а принц растерянно смотрел на него. Как видно, четырнадцатилетнему сорванцу никогда в голову не приходила простая мысль, что он ещё отчасти ребёнок, поэтому детское желание поиграть вполне оправданно. Мехмед вдруг взглянул на своё поведение с другой стороны, не предосудительной, и вдруг поверил, что не так плох, как говорят другие. Огрубевшее сердце чуть размякло.
— Значит, сверстников действительно нет? — уже серьёзно спросил Андреас.
Принц не ответил и всё с той же растерянностью, которую у него не получалось скрыть, повторил свой вопрос:
— Ты собираешься меня ловить?
— Я полагаю, принц Мехмед, что, если ты хочешь играть с кем-то в игры, то надо просто попросить, а не заставлять. Сейчас ты пытаешься заставить.
— Значит, не будешь ловить?
— А зачем ты меня заставляешь? Боишься просто попросить? Боишься, что я не соглашусь?
— А ты бы согласился? — наследник престола, продолжая стоять возле дверей, каждое мгновение колебался, открыть их или нет. — Если я тебя попрошу, ты согласишься?
— Я полагаю, принц Мехмед, что перед тем, как просить, лучше сначала проявить уважение к своему товарищу…
— А если я не проявил, то товарищ откажется, — докончил Мехмед усталым голосом, показывая, что слишком часто слушает поучения.
— Нет-нет, я не утверждаю, что обязательно откажется, — поспешно возразил учитель, но не сделал ни одного шага к дверям. — Я хотел сказать, что если проявлять уважение, тогда на твою просьбу почти наверняка ответят «да», а если ты уважения не проявляешь, тогда «да» и «нет» одинаково вероятны. Многое зависит от того, что за товарищ тебе попадётся. Он может простить тебе твою дерзость и сказать «да», а может не простить и сказать «нет». А может просто не обратить внимания на дерзость, и тогда всё-таки скажет «да», — Андреас снова улыбнулся и хитро сощурился. — Так что же? Дерзнёшь попросить меня поиграть с тобой в догонялки?
Принц слушал очень внимательно, а когда услышал вопросы, то окончательно растерялся, смутился и потупился. Затем он поднял глаза на учителя, хотел что-то сказать, но смутился ещё сильнее.
Для Андреаса это была маленькая, но победа. Он ведь готов был на первый раз уступить этому мальчику — побегать с ним по коридорам дворца. И вдруг оказалось, что Мехмед согласен на меньшее — согласен остаться в классе. Принц, конечно, понимал, что подверг терпение учителя большому испытанию. Мальчик не ожидал, что терпение окажется так велико, а теперь боялся испытывать дальше, боялся обнаружить, что оно всё-таки имеет пределы. Поэтому и не задал вопрос, опасаясь услышать: «Нет, я с тобой бегать не стану».
«Всё не так плохо. Принц не так уж испорчен», — думал молодой грек и, стараясь не слишком явно радоваться, наблюдал, как Мехмед бредёт на своё место.
— Я раздумал убегать, — пробубнил наследник престола, усаживаясь на ковёр. — Давай лучше заниматься греческим.
— Ты позволишь мне посмотреть, принц Мехмед? — спросил Андреас, указывая на тетради, лежавшие на столике возле дверей.
— Тебе нужно моё разрешение? — удивился мальчик.
— Эти тетради — твои, — невозмутимо пояснил учитель. — Перед тем, как трогать чужие вещи, нужно спрашивать разрешения, поэтому я спрашиваю.
Принц помялся:
— Нет, не позволю.
— Почему? — спросил Андреас, но покорно отвернулся от столика с тетрадями и снова уселся на ковёр напротив ученика. — Почему ты не хочешь, чтобы я туда заглядывал?
— Там очень много ошибок, — небрежно ответил Мехмед. — Не хочу, чтобы ты их видел.
— Тебе стыдно за свои ошибки? — учитель постарался произнести это как можно мягче.
— Нет, не стыдно, — гордо ответил мальчик, но, конечно, это был наивный детский обман, и потому учитель всё так же мягко произнёс:
— Я думаю, принц Мехмед, что ошибок, которые ты сам исправил, стыдиться не нужно, а вот те, которые не исправлены — совсем другое дело. Однако я не говорю, что мы должны исправить всё прямо сейчас. Такие вещи невозможно сделать за один урок.