— Совсем не было? — Мужчина откусил огромный кусище.
— Совсем. Эй, а мне? — Возмущенная, она потянулась за палочкой, на которой было еще три сосиски, и взяла булочку из пакета, который он ей любезно протянул.
— А как это получилось? — поинтересовался Колхаун, заглотив кусок маршмеллоу целиком.
— Что получилось? — Саммер откусила сосиску. На вкус она была божественна, восхитительна, чудесна. Если бы Саммер составляла заметку для справочника путешественника, она поставила бы сосиске пять звездочек.
— Ну, то, что ты не училась в колледже?
— Вместо колледжа я отправилась в Нью-Йорк работать манекенщицей, а до этого посещала балетную школу. Будучи подростком, ходила на курсы манекенщиц в Мерфрисборо — там за обучение брали символическую плату, должна тебе сказать, — и подрабатывала манекенщицей. Моя школа, когда я ее окончила, устроила мне несколько встреч с вербовщиками рекламных агентств. В одно из них меня взяли, и остальное, как говорится, покатилось по накатанной колее. Я всегда считала: колледж от меня никуда не уйдет. Но теперь я понимаю, что ошибалась. — Саммер откусила еще от своей сосиски и зажмурилась от просто-таки райского блаженства.
— И сколько ты пробыла в Нью-Йорке?
Маффи на брюхе подползла к Колхауну с высунутым языком и, подобострастно завиляв хвостом, деликатно тявкнула. Франкенштейн хмуро посмотрел на нее. Потом, к изумлению Саммер, отломил треть своей сосиски и протянул собаке.
— Я работала манекенщицей почти до двадцати пяти лет. И не в высокой моде, как надеялась когда-то, а главным образом рекламируя для каталогов белье. Иногда всякие мелочи — сумочки, перчатки. Но ни реклама белья, ни тем более аксессуаров не была в то время большим бизнесом, как сейчас. Но я зарабатывала очень неплохо, вращалась в очень приличных компаниях и вообще жила в свое удовольствие. А потом неожиданно появились совсем другие, молодые девушки, на которых возник спрос. И все в один момент, — она щелкнула пальцами, — закончилось. Я оказалась слишком стара для рекламы. Пришлось вернуться домой.
Щелчок пальцами оказался ошибкой. Маффи исполнила свой коронный номер «ползающего коврика» в направлении Саммер, и той пришлось скормить ей часть своего куска маршмеллоу.
— И как давно это было?
— Одиннадцать лет назад.
— Значит, тебе тридцать шесть?
— Звучит кошмарно, правда? — Саммер откусила еще кусочек сосиски и попыталась сделать вид, что данная тема ей безразлична. Но на самом деле она еще не была готова к старости. И не могла еще привыкнуть к тому, что ей уже не стать больше молодой и нарядно одетой девушкой. Саммер никогда не думала, что когда-нибудь придется считать по утрам перед зеркалом морщинки вокруг глаз, употреблять румяна и красить волосы, чтобы скрыть все чаще появляющуюся среди каштановых волос седину. Тем не менее, конечно, пришлось.
Она была рада, что все эти удары уже позади. Если бы вот только не мужчина, который интересовал ее столько, сколько интересовал ее Франкенштейн, и который, похоже, начинал понимать, что и она не лишена напрочь сексуальной привлекательности. В этом случае стареть снова становилось больно.
Глава 22
— Тридцать шесть для меня звучит вполне подходяще. Мне тридцать девять.
— С мужчинами все по-другому. Готова спорить, что при случае ты назначил бы свидание двадцатилетней. — В голосе Саммер прозвучало презрение.
— Не-а. Мне нравятся женщины, достаточно взрослые для того, чтобы знать, но достаточно молодые для того, чтобы делать.
Саммер фыркнула.
Он ухмыльнулся и снял еще один кусочек маршмеллоу с палочки.
— Так что же случилось, когда ты вернулась домой? Как я понимаю, домом ты считаешь Мерфрисборо.
Саммер кивнула:
— Я родилась в Мерфрисборо и, когда в Нью-Йорке не стало работы, вернулась в родной город. Разве ты не знаешь, что уроженцы Теннесси всегда возвращаются домой, как бы далеко ни забросила их судьба?
— Да, кажется, я слышал что-то в этом духе. — Франкенштейн принялся за свою вторую булочку с сосиской с прежним неиссякаемым энтузиазмом. — Ты вернулась в семью? К родителям, братьям, сестрам?
— К матери, отцу, старшей сестре Сандре и младшей Шелли. Я средняя сестра. Упрямица, которая никогда никого не слушает. Отец говорил, что из всех способов что-нибудь понять я всегда выбираю самый трудный. Он хотел, чтобы я пошла в колледж, — я взяла деньги и вместо этого отправилась в Нью-Йорк. А мои сестры выбрали колледж. Сандра — медсестра, сейчас живет в Калифорнии, уже пятнадцать лет как замужем, счастлива, имеет четверых замечательных детей. Шелли живет в Ноксвилле, она адвокат, девять лет в браке, тоже удачном, у нее трое чудесных детей. А вот я разведенная, бездетная уборщица. — Саммер невесело рассмеялась. Ее сестры благоразумно предпочли тот путь, который выбрали для них родители, а сама она, вопреки всем советам, погналась за журавлем в небе и осталась на бобах.
— По крайней мере, у тебя хватило духу испытать судьбу.
Этот комментарий в устах Франкенштейна, от которого Саммер могла ждать лишь какую-нибудь насмешку в свой адрес, ее озадачил. После секундного раздумья, пытаясь так и этак истолковать его замечание, она посмотрела на него с искренней благодарностью. Саммер никогда не рассматривала свой выбор с этой точки зрения. Слова Франкенштейна слегка уменьшили ту горечь, которую уже долгое время она ощущала.
Она не успела ничего ответить, как он спросил ее:
— И чем же ты, нью-йоркская манекенщица из фирмы дамского бель-йа-а, занялась в родном Мерфрисборо?
Саммер слегка улыбнулась:
— Вышла замуж, чем же еще я могла заняться? За смазливого доктора, сынка начальника полиции. Несмотря на его мелкий дефект, состоявший в том, что он еврей, мои родители были в восторге. Несмотря на мой мелкий дефект, состоявший в том, что я баптистка, его родители были в восторге. Даже я была в восторге. Некоторое время. Потом это прошло.
— Что же случилось? — В его голосе неожиданно прозвучало сочувствие.
Саммер откусила от своей булочки с сосиской.
— Он взял в жены манекенщицу, а не меня. Когда он обнаружил, что мой природный вес фунтов на двадцать больше того, который был у меня в день свадьбы, что мои волосы не вьются, если я не завила их, а природный цвет моих губ отличается от цвета губной помады, то стал капризничать.
— Вот как? — Франкенштейн отреагировал на коронный номер Маффи с «ползающим ковриком», протянув ей кусок своей булочки. — И вы развелись, да?
— Не сразу. Хотя было бы лучше, если бы сразу. Муж потратил пять долгих лет на то, чтобы превратить меня в ту женщину, на которой, как ему казалось, он женился. Ту, которая женственна, сексуальна и очаровательна двадцать четыре часа в сутки. И я все пять лет не мешала ему в этом. Дурочка, сама виновата.
В голосе Саммер прозвучала скрытая обида. Чего только она не делала для Лема! Одевалась с иголочки, держала в идеальном порядке дом, готовила ему, развлекала его друзей и знакомых, не забывая о том, насколько должны быть охлаждены напитки, — и провела множество часов в обществе домашнего видеомагнитофона, пока Лем вкалывал на работе. Она тихо сходила с ума от отсутствия счастья и, в довершение всего, довела себя диетой почти до голодных обмороков. А когда становилось совсем невмоготу, она дожидалась, пока Лем уйдет из дому, и съедала все, что могла найти: мороженое, хлеб, шоколадные батончики, специально припрятанные на этот случай. И каждый раз ей потом становилось плохо. Не только от обжорства, но и от сознания того, что она не в состоянии стать той идеальной женщиной, которую, как думал Лем, он взял себе в жены. В такие минуты Саммер вспоминала слова мужа — а он повторял их практически каждый раз, когда видел ее поглощающей нормальную пищу: «Я не знал, что женился на жирной свинье».
С Лемом она всегда чувствовала себя жирной свиньей.
Франкенштейн задумчиво посмотрел на нее:
— Да нет, я бы сказал, что дурачок он. Для старушенции тридцати шести лет ты выглядишь совсем неплохо.
Саммер подарила ему неожиданную ослепительную улыбку.
— Не знаю, что у тебя на уме, Франкенштейн, но, если ты хочешь добиться своего, валяй в том же духе.
Он ухмыльнулся:
— Клянусь, это был только комплимент.
— Так все говорят.
— Возьми маршмеллоу. Может быть, он подсластит твою печаль.
— Возможно.
Он разломил пополам кусочек лакомства. Саммер наслаждалась вкусом липкой сладости, пока она не растаяла у нее на языке, а потом пожалела, что все кончилось. Франкенштейн, похоже, испытал те же чувства, потому что слизал липкие крошки со своих пальцев, когда его половинка тоже растаяла.
— И что же случилось с тобой, когда ты развелась с этим, как бишь его?
— С Лемом. С доктором Лемюэлом С. Розенкранцем, урологом. Тебе действительно интересно дослушать историю моей жизни до конца?
— Телевизора здесь нет. Других занятий мы тоже не имеем.
Саммер состроила ему гримасу.
— Так вот, я развелась. Поскольку ни виновника в распаде семьи, ни детей не было и в связи с тем, что Лем уже являлся врачом, когда я вышла за него, и в нашем доме не оказалось совместно нажитого имущества, я осталась практически без копейки. И это был удар. К тому времени мои родители переехали в Санти, отец болел. Они тяжело переживали мой развод. На них свалилась куча забот, и я не хотела добавлять им еще одну. Сестры повыходили замуж и разъехались. Я была одна как перст. И решила, что пробьюсь сама, без чьей-либо помощи. Вот только я не имела ни образования, ни какой-нибудь профессии. В молодости была манекенщицей, рекламировала дамское белье, — попробуй-ка найди такую работу в Мерфрисборо, потом стала домашней хозяйкой. Для того чтобы демонстрировать нижнее белье, уже ни возраст, ни фигура не подходили, у меня больше не было ни дома, ни хозяйства. Но одной вещи я все-таки научилась в замужестве. Господи, я научилась делать уборку. И я принялась убирать чужие дома. Так родилась «Свежая маргаритка». С тех пор фирма кормила меня и процветала год от года.
Франкенштейн откусил немного булочки с сосиской.
— Не знаю, как лучше сказать тебе, Розенкранц, но это пример успешной карьеры.
Его замечание очень польстило Саммер.
— Спасибо.
— Так что теперь, как я понимаю, твой бывший уже смылся с твоего горизонта. А как насчет новых приятелей?
— Я встречаюсь с одним. Джим Бритт, дантист.
— Это серьезно?
— Нет, — после некоторого колебания искренне сказала Саммер.
— Отлично!
Она внимательно посмотрела на него:
— Что ты хочешь сказать своим «отлично»?
— Что мне ненавистна мысль, если ты снова превратишься в домохозяйку у какого-нибудь врача, — произнес Колхаун с непроницаемым лицом.
— Со мной такое в жизни больше не случится, можешь мне поверить. Урок не прошел даром. — Саммер выразительно пожала плечами, с сожалением наблюдая, как Франкенштейн заворачивает пакет со сладостями, чтобы не было соблазна съесть все. В пакете оставалось еще с дюжину кусков. Благоразумие требовало оставить их на потом, как и сосиски, галеты и мятные подушечки.
— Если уж у нас вечер вопросов и ответов, то я тоже хочу спросить тебя. А ты колледж окончил?
— Я окончил университет Восточного Кентукки. По специальности правонарушения. Но поступил туда не сразу после школы. Сначала отслужил в морской пехоте.
— Ты сам пошел в армию? — Большинство знакомых Саммер, родившихся в сороковые, сделали все, чтобы уклониться от воинской службы.
— Да, — ухмыльнулся Колхаун.
— А почему?
— Можно сказать, что я был лопухом, клюнувшим на девиз «Немногие, но гордые».
— В самом деле?
— И еще я не хотел, чтобы меня призвали. Я считал, что будет лучше, если сам пойду туда.
— Так и случилось? Я хочу сказать, это оказалось лучше?
— Я жив, так что, наверное, лучше. Хотя куча моих приятелей проваландалась все эти годы в национальной гвардии.
— Ты был во Вьетнаме? — ее голос прозвучал сурово, она смотрела на него с невольным уважением.
— Нет, но в перспективе это мне светило. Примерно к тому времени, когда я окончил курс начального обучения, оттуда начали выводить войска. Так что большую часть своей службы я провел в Северной Каролине. И упустил свой шанс стать знаменитым героем.
— По крайней мере ты остался жив.
— Я так всегда и думал.
— Ты был… ты женат?
— Разведен, — его ответ прозвучал легко.
— Когда?
— Три года назад. Когда моя жизнь полетела к чертям. Плюс ко всему, что со мной случилось, от меня ушла жена, забрав с собой дочь.
— У тебя дочь? — Саммер как-то не пришло в голову, что он может быть чьим-то отцом.
— Да. Сейчас ей тринадцать. С тех пор как исполнилось десять, я видел ее ровно три раза. — Горечь в его голосе подсказала ей, что для него это была болезненная тема. — Она не хочет видеть меня. Говорит, что я сломал ей жизнь. В школе ее дразнят из-за того, что она моя дочь.
— Прости, мне жаль. — Ее собственные переживания о прошлом померкли перед его болью, которую ему не удалось скрыть до конца.
— Ничего. Мне тоже жаль.
— Значит, твоя жена развелась с тобой, и что было дальше? — произнесла неуверенно Саммер, стараясь быть деликатной.
— Ты хочешь спросить, были ли у меня другие женщины? О да.
— Прости. Мне жаль, — снова промолвила Саммер, но ничего лучше ей не пришло в голову.
— А мне больше не жаль. И о разводе я тоже не сожалею. Мы никогда толком не устраивали друг друга. Она все время говорила мне, что я не люблю ее по-настоящему, и была права.
— Вы познакомились в Северной Каролине?
Он отрицательно покачал головой:
— Элен из Нашвилла. Я познакомился с ней, когда уволился из морской пехоты. Она на два года моложе меня, и мы были женаты одиннадцать лет. Три из них, от силы, были хорошими. Элен ревновала меня к любой женщине, которой я сказал два слова. А я не изменил ей ни разу, могу поклясться на Библии. До тех пор, пока… — его голос стал глухим.
Саммер поняла, что осталось недосказанным.
— Как ее звали?
Он отрешенно посмотрел на нее, но не стал притворяться, что не понял, кого она имеет в виду.
— Диди.
— Ты любил ее?
— Диди? — Он секунду помолчал. Его взгляд стал задумчивым. — Я был без ума от нее с тех самых пор, когда мы оба были еще подростками. Потом я наконец добился того, к чему рвался, — у нас начался бурный роман, — и это оказалось совсем не то, чего я ожидал. Мы были как огонь и лед, то есть абсолютно несовместимы. Но я любил ее. Да, я ее любил. Но в конце концов этого оказалось мало. И для меня, и для нее.
Уловив боль в его последних словах, Саммер поняла, что эту тему ей лучше оставить. А Франкенштейн ни с того ни с сего начал разламывать на куски последнюю сосиску для Маффи. Пробормотав извинения по поводу естественной нужды, она встала и удалилась в темноту.
Когда Саммер вернулась, Колхаун возился с костром, подкладывая в него хворост. Ей показалось, что он не замечает ее взгляда. Взяв стоявшую рядом только что открытую банку пива, Колхаун сделал из нее гигантский глоток.
Саммер вспомнила, что он говорил о своей тяге к спиртному, и ощутила смутное беспокойство.
Почувствовав на себе ее взгляд, Стив поднял глаза. Она укоризненно смотрела на банку, которую он продолжал держать в руке.
Видя, что она наблюдает за ним, он снова поднес банку ко рту и сделал еще один долгий глоток.
— Не волнуйся, — посоветовал он, когда допил банку и тыльной стороной ладони вытер рот. — Ведь ты не хочешь, чтобы я умер от жажды здесь, в глуши, не правда ли? — Увидев выражение ее лица, он внезапно ухмыльнулся: — Кроме того, это не пиво, а вода. Я набрал ее в реке.
— В таком случае я надеюсь, что ты не схватишь дизентерию. — Саммер с трудом давался непринужденный тон. Она почувствовала к нему такую симпатию, что пришлось приложить гигантское усилие, чтобы скрыть ее.