Лили Феррари
Эта книга посвящается тем итальянцам, которые работали и жили в Сохо, и в особенности моему отцу, Стэну Феррари, моим тете и дяде, Оливе и Бруно Бесаньи, а также Елене Сальвони и Романо Виаццани, которые щедро поделились со мной своими воспоминаниями.
Примечание автора
Голубь, с надеждой поклевывающий мостовую, крутил головой из стороны в сторону и рассматривал маленькими блестящими глазами девушку в окне.
— Марионетта! Очнись! Три чая и два бутерброда с ветчиной на столик у окна!
Франческа Перетти, худая и вечно сердитая женщина, гневно взглянула на свою дочь, подняв голову от раковины, полной грязной посуды. Все столики в кафе были заняты, да и у стойки люди громко стучали, требуя внимания.
Марионетта, стоявшая в дверях, прислонившись к косяку, и печально разглядывающая бегущих мимо людей, вздрогнула и вернулась на землю. Старик, который сидел за угловым столиком, внимательно наблюдал за ней, помешивая ложечкой в стакане с чаем.
— Прости, мама, — послушно пробормотала она и вновь окунулась в духоту кафе «Империал». Меньше всего ей хотелось расстраивать свою мать, и без того бледную и больную. Отбросив с лица непослушный черный локон, она поспешила к стойке, где ее отец Томмазо в бешеном темпе намазывал маслом куски белого хлеба.
— Два с мясом, три с сыром и помидоры! — крикнул он, слишком занятый, чтобы отругать свою размечтавшуюся дочь; но его жена все еще хмурилась, уперев мокрые покрасневшие руки в бока.
— Такого наплыва все лето не было, а она торчит у окна! — сердито пробормотала Франческа. — И куда же подевался Антонио?
Марио, ее младший сын, подошедший с подносом грязных чашек, с улыбкой поглядел на мать.
— Не смей, — сказала она, улыбаясь против собственной воли. — Не смей здесь петь…
Но слишком поздно. Марио обнял ее за худенькие плечи, прижался щекой к щеке.
— Думай только о хорошем, — тихонько запел он, — и не думай о плохом…
Посетители стали поворачивать головы, как они делали всегда, когда Марио пел, и Марионетта тоже остановилась около углового столика, с гордостью слушая брата.
— Ему бы по радио петь, — произнес кто-то из посетителей.
— Голос — как у ангела, — услышала Марионетта слова другого завсегдатая. Она смущенно повернулась к нему, а голос Марио все набирал силу.
— Не упускай своего, не сбивайся с пути…
— Может, голос у него, как у ангела, — она начала быстро вытирать стол, — вот только жаль, что ведет он себя не как ангел! — Но в то же время снова остановилась, чтобы послушать.
Старик в углу улыбнулся своим мыслям: «Как приятно на нее смотреть — стройная, в черном платье официантки, стоит и слушает брата». Она напоминала ему другую девушку, в другое время, в другом месте…
Марио закончил песню на высокой ноте и шутливо раскланялся. Его поклонники за стойкой зааплодировали, а смягчившаяся мать обняла. «В свои шестнадцать лет, — подумала Марионетта, — он все еще сохранил детское пухлое очарование и совсем не похож на отсутствующего брата, горбоносого красавца Антонио».
Как раз в этот момент высокая фигура Антонио возникла за ее спиной. Он выхватил у сестры тряпку, которой она вытирала столы.
— Тони! — возмутилась она. — Я же…
— Шшш! — Он уже старательно тер стол, который сестра только что вымыла, развеселив тем самым сидящую за столом семью из четырех человек, пытающихся съесть фруктовый торт. — Мама не заметит, что меня не было…
И в самом деле в этот момент Франческа подняла голову от раковины, наполненной грязной посудой, и увидела прилежно трудящегося Антонио.
— Вот ты где! — воскликнула она. — Хороший мальчик, можешь сегодня закончить раньше.
— Мама! — возмутилась Марионетта. — Я здесь с шести часов утра…
— Как тебе и положено. — Голос матери звучал резко, исключая всякие возражения. — Твое место здесь, ты должна учиться работать. Антонио — мужчина, у него есть другие дела.
Антонио подмигнул сестре. Она со злостью вырвала тряпку из его рук и направилась к другому столу, а он прошел к стойке и скрылся в служебной комнате, чтобы забрать свое пальто.
— Еще чаю, дедушка? — спросила Марионетта. Она стояла у углового столика, за которым сидел и кашлял старик с сигаретой в зубах. Он нахмурился, глядя на внучку, стараясь скрыть свою любовь к ней и те смешанные чувства от воспоминаний о другой, давно умершей девушке, так похожей на Марионетту.
— Поганое английское пойло, — пробормотал он между затяжками. — Кофе, принеси мне настоящего кофе.
Внучка расстроенно посмотрела на него.
— Дедушка, ты ведь знаешь, я не могу. Мама же запретила. Она говорит, кофе тебя убьет.
Старик снова закашлялся.
— Мне семьдесят один год, — заявил он. — Пора и умирать.
— Ерунда! — Марионетта забрала у него чашку. — Принесу тебе еще чаю.
Ее отец, стоящий перед горой почти готовых бутербродов, раздраженно взглянул из-за стойки на старика.
— Почему он выбрал именно сегодняшний день, чтобы сюда явиться? — Хотя вопрос и был обращен к Марионетте, но ответа не требовал. — Так много народу, а он занимает целый столик.
— Кафе все еще принадлежит ему, папа, — мягко напомнила она отцу, — и ему хотелось тоже поучаствовать в празднике, ты же знаешь.
— Зачем? — Томмазо передал ей тарелку с хлебом с маслом. — Четвертый столик. Твой дед ненавидит королевскую семью. Он старый фашист.
— Он лишь делает вид, — возразила Марионетта, передавая тарелку проходящему мимо Марио. — Четвертый столик… Ты же знаешь, он ни за что бы не пропустил сегодняшний день…
Дверь с грохотом захлопнулась за выходившей из кафе семьей. Очередь у стойки уменьшилась, и на мгновение в кафе стало почти тихо.
— Вот видишь! — Марионетта налила деду еще чаю. — Народ уже схлынул. — Затем наполнила свою чашку и пошла к столику старика, закуривавшего очередную сигарету. — Дедушка! — воскликнула она в отчаянии. — Ты не должен, твои легкие…
— Не зуди, а то ты становишься похожей на мать. — Он втайне был доволен, что внучка пришла к нему попить чаю. Старик был явно неравнодушен к ней.
Марионетта откинулась на стуле, вымотанная долгим днем в кафе, и закрыла глаза. Он внимательно смотрел на ее лицо. Да, те же тонкие черты, что и у Джульетты, те же крутые брови и полные губы, та же привычка покусывать нижнюю губу, когда сердится…
— У меня что, пятно на носу? — Марионетта смотрела на старика широко открытыми глазами.
Он потянулся через стол и дотронулся до ее щеки.
— Просто немного варенья, — проворчал дед.
— Ну и денек! — Девушка отпила глоток чаю. — Все было замечательно. Жаль, что мне не удалось выбраться и посмотреть карету…
В этот день принцесса Елизавета выходила замуж за лейтенанта Филипа Маунтбеттена, и улицы Лондона были переполнены людьми, пришедшими посмотреть на праздничную процессию, направлявшуюся к Вестминстерскому аббатству. Даже холодный ноябрьский день не умерил пыла лондонцев, которым требовалось взбодриться после длинной и страшной войны. Все кафе в Сохо были переполнены, а «Империал», расположенный в середине Олд-Комптон-стрит, наводнили те участники процессии, которые свернули с многолюдных Чаринг-Кросс-роуд и Тоттенхэм-Корт-роуд в поисках бутерброда и чашки чая.
Семье Перетти не приходилось так трудиться с предвоенных лет. Даже в День победы народу было меньше. Марионетта хмуро взглянула на пол кафе: бумажные цветы, выброшенные флажки, крошки хлеба, линолеум весь в пятнах. Все это сегодня придется убирать и доводить пол до зеркального блеска, прежде чем ей разрешат погасить свет и устало направиться домой в их тесную квартирку в квартале Сент-Джеймс. Принцесса Елизавета и весь блеск сегодняшнего дня были где-то очень далеко от изнуряющей многочасовой работы в кафе. Она вздохнула.
Ее дед уловил вздох, но понял его иначе.
— Я знаю, — заговорщически прошептал он, — этот линолеум, ужасно, кошмар да и только. Вот старые деревянные доски — совсем другое дело. Быстренько подметешь, раз в неделю вымоешь — и порядок…
Марионетта понимающе улыбнулась и похлопала его по морщинистой руке.
— Тебе не очень нравятся папины перемены, да, дедушка? — Она устало помешала чай, оглядывая помещение, знакомое ей лучше гостиной в квартире. Папа покрасил стены в белый цвет, сделал бордюры синими, а мама сшила ярко-красные шторы на окна. Все весьма патриотично и соответствует новому названию кафе. [1]Но смена окраски стен ничуть не уменьшила для Марионетты той скуки и однообразия, которые были связаны с ежедневной работой официантки. Она знала каждое пятно на раковине, каждую царапину на линолеуме, каждую чашку на перегруженной полке на стене. Хуже того, эту тоску увеличивало сознание, что
, [2]у них общие друзья и родственники. Только семья Перетти отличалась, не имея родственников даже в Кларкенуэлле, лондонской «Маленькой Италии». Марионетта знала, что многие боятся сицилийцев; считалось, что все выходцы с Сицилии — мафиози. Смех, да и только! Разве можно было всерьез усомниться, что Томмазо и его семья, работающая не покладая рук в маленьком кафе, обыкновенные иммигранты, пытающиеся выжить… Девушка мрачно улыбнулась про себя. Если среди членов ее семьи и есть мафиози, то они должны обладать сверхчеловеческой выносливостью, ибо после многочасового тяжкого труда у них не оставалось сил даже на развлечения, не говоря уже о вступлении в «Коза ностра»…
Ее мысли прервал брат, подошедший к столу с перекинутым на руку пальто.
— Пока, сестренка, — ухмыльнулся он. — Если встречу принцессу, передам ей от тебя привет, хорошо?
Дед пошевелился и нахмурился.
— Когда моя внучка выйдет замуж, — сказал он, — ее свадьба будет во много раз великолепнее.
— Дедушка! — засмеялась Марионетта. — Мне же только семнадцать.
— Принцессе Елизавете тоже только двадцать один. — Антонио произнес это с серьезным выражением лица, незаметно для деда подтолкнув сестру. — Всего четыре года, Марионетта! Смотри, не опоздай…
Рассердившись, она швырнула в него салфеткой.
— Если я буду торчать в этом кафе все дни и ночи, то останусь старой девой! — воскликнула Марионетта, стараясь скрыть горечь. — Иди и развлекайся со своими идиотами-друзьями, а всю работу, как обычно, будут делать женщины.
Антонио, насвистывая, направился к двери, махнув рукой в направлении стойки.
— Чао, мама! — крикнул он Франческе и исчез, захлопнув за собой дверь, над которой зазвенел колокольчик.
— Куда он пошел? — спросил, нахмурившись, старик.
Марионетта, закончив пить чай, с трудом встала.
— Кто знает? Наверное, снова к своим дружкам-полицейским.
Он с отвращением фыркнул. Марионетта похлопала деда по плечу и забрала свою чашку. Антонио собирался поступить в полицию, и, значит, кафе лишится пары рабочих рук. Для старика Франко Перетти это означало крушение надежды на то, что привело его сюда с Сицилии, — открыть дело и передать его сыну, а потом и внуку. Для Марионетты — меньше рук в кафе и еще больше тяжелой работы.
Колокольчик снова звякнул, и она подняла голову. Ввалилась шумная толпа участников процессии, все хотели перекусить, перед тем как отправиться в кабак. Девушка заставила себя приветливо улыбнуться.
— Добрый день! — сказала она. — Там, у окна, есть свободный столик и здесь, у стойки…
Марионетте казалось, что ноги ее подкосятся, если еще хоть один посетитель появится в дверях. Темные кудри девушки прилипли к потному лбу, а жесткая ткань платья раздражала кожу, разгоряченную жаром плиты. Хоть бы поскорее закрыться! Но было еще рано, хотя совсем стемнело и зажглись все яркие огни Сохо. А посетители все шли и шли. Когда часы пробили восемь, Франческа Перетти устало надела пальто и позвала своего младшего сына. Ей пора было отправляться домой и приниматься за стирку, а Марио уже опаздывал на урок пения.
— Мама, у тебя воротник завернулся. — Марионетта прошла через кафе и поправила пальто, стараясь скрыть беспокойство, которое вызывало у нее усталое лицо матери. Она импульсивно поцеловала морщинистую щеку и ужаснулась, ощутив губами жар. У Франчески явно была повышенная температура и, по всей вероятности, весь день.
— С чего бы это? — спросила та, удивившись поцелую.
Дочь пожала плечами.
— Да так. Пообещай мне одну вещь?
Франческа вопросительно приподняла брови.
— Пообещай мне, что ты выпьешь чашку чаю и отдохнешь, прежде чем начнешь стирать, мама? Ты ведь совсем без сил…
— Зачем?! — взорвалась Франческа. — Тогда я еще позже лягу спать. — Она отмахнулась от дочери. — Ты тоже идешь, папа? — спросила она, направляясь к двери и подталкивая впереди себя Марио.
Дед Марионетты все еще сидел на своем месте в углу, сонно покачивая головой над маленькой рюмкой бренди, но уходить упрямо отказывался.
— Я останусь. Еще рано…
Мать Марионетты раздраженно фыркнула.
— И кто поведет тебя домой, когда ты перед закрытием почувствуешь себя усталым?
— Я не устану! Больше того, я немного помогу Томмазо за стойкой.
Марионетта улыбнулась своему многострадальному отцу, жарившему на плите помидоры.
— Папа, ты ведь будешь рад помощи, правда? — поддразнила она его, когда Франческа и Марио ушли.
Томмазо состроил ей гримасу поверх легкой дымки, поднимающейся над сковородой с картофелем.
— Разумеется, оставайся, папа, — устало произнес он, накладывая картошку на тарелку. — Почему бы и нет? — И, не удержавшись, добавил саркастически: — Мне ведь лишний стол без надобности.
— Папа! — Марионетта не успела отругать отца, как дверь распахнулась и появился раскрасневшийся и возбужденный Антонио.
— Я только что встретил маму и Марио. — Он еле перевел дух. — Сказал им, чтобы побыстрее уходили. — Он помолчал. — Там через дорогу сейчас будет устроен рейд, — возвестил он громко.